Дальняя дорога, стр. 65

Люк не хотел идти на арену. Не хотел слышать, как комментатор говорит про грузовик, который он может выиграть, как напоминает, что в последние три года никто не сумел удержаться на этом быке, и как рассказывает зрителям, что именно Страхолюдина чуть не убил Люка. Этот заезд не был поводом свести счеты. Потому что Люк не держал зла на Страхолюдину. Нет смысла злиться на животное, пусть даже самое подлое из всех, какие тебе когда-либо встречались.

Люк задумался, нельзя ли просто уклониться от участия и довольствоваться результатами первых двух заездов. Он в любом случае попадет в десятку лучших, может быть, даже в пятерку, в зависимости от того, как выступят оставшиеся участники. Пускай он откатится назад в итоговом зачете, но все-таки примет участие в соревнованиях высшей лиги… где, разумеется, окажется и Страхолюдина.

И что будет в следующий раз? А вдруг этот бык достанется ему во время первого же заезда? Скажем, в Калифорнии. Или в Юте. После того как Люк потратит изрядную сумму на перелет, отель и еду. И что, он тогда просто встанет и уйдет?

Люк не знал ответа. Мысли были бессвязны, в голове шумело. Однако когда он опустил глаза, то увидел, что руки его не дрожат. «Странно, – подумал он. – Ведь…»

Вдалеке послышался рев толпы – значит, закончился удачный заезд. Судя по шуму, весьма удачный. «Вот и хорошо», – подумал Люк. Кто бы там ни был. Теперь он не завидовал ничьим успехам, потому что как никто сознавал риск, которому подвергались участники.

Если Люк намеревался принять какое-либо решение, то должен был сделать это сейчас. Остаться здесь или идти на арену, участвовать или отстраниться, спасти ранчо или отдать его банку.

Жить или умереть…

Он глубоко вздохнул. Руки не дрожали. Он был полностью собран. Распахнув дверцу, Люк ступил на плотно утоптанную землю и взглянул вверх в темнеющее зимнее небо.

Жить или умереть. Вот в чем вопрос. Собираясь с духом, чтобы двинуться к арене, Люк думал о том, что его ждет.

Глава 28

Айра

Когда я просыпаюсь, то сразу понимаю, что ослабел еще сильнее. Сон, вместо того чтобы придать сил, отнял несколько драгоценных оставшихся часов.

Косые лучи яркого утреннего солнца светят в окно, отражаясь от снега. Я не сразу вспоминаю, что сегодня понедельник. После аварии прошло больше тридцати шести часов. Кто бы мог подумать, что такой старик, как я, способен проявить исключительную силу воли? Но я всегда был победителем, человеком, который смеется в лицо смерти и плюет в глаза судьбе. Я ничего не боюсь, даже боли. Надо открыть дверцу, вскарабкаться по откосу и помахать проезжающей мимо машине. Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

Кого я обманываю?

Я не справлюсь. Боль такая, что даже попытка сосредоточиться требует нешуточных усилий. На мгновение я почувствовал себя словно вне собственного тела – вижу, будто со стороны, как я сижу, навалившись на руль. Жалкая развалина. Впервые после аварии я понимаю, что совсем не могу двигаться. Колокол звонит по мне, и вскоре он затихнет. Следовало бы испугаться, но я не боюсь. В конце концов, я ждал смерти последние девять лет.

Я не создан для жизни в одиночестве. У меня это плохо получается. Годы после смерти Рут протекали в гулкой тишине, известной только старикам. В тишине, насыщенной ощущением одиночества и сознанием того, что лучшие времена остались в прошлом. Ну и старческими проблемами само собой.

Человеческое тело не в состоянии существовать почти век. И я знаю это по личному опыту. Через два года после смерти Рут я пережил микроинсульт – я едва сумел набрать номер и позвать на помощь, прежде чем рухнул на пол без сознания. Еще через два года трудно стало держаться на ногах, и я купил ходунки, чтобы не свалиться в кусты, выходя из дома.

Уход за отцом подготовил меня к этим трудностям, и я, в общем, сумел их преодолеть. Другого я не ожидал, а именно – бесконечной череды мелких проблем. Мелочей, с которыми раньше было так легко справиться, а теперь немыслимо. Я больше не могу открыть банку с джемом – приходилось просить о помощи кассиршу в магазине. Мои руки так сильно дрожат, что почерк стал едва разборчивым, а потому труднее платить по счетам. Читать я могу лишь при очень ярком свете, а без вставных зубов не могу съесть ничего, кроме супа. Даже по ночам старость меня мучит. Уходит масса времени, чтобы заснуть, и в результате сплю я мало и некрепко. Кроме того, я принимаю столько таблеток, что пришлось прикрепить табличку с графиком на холодильник, чтобы не путаться. Лекарство от артрита, от высокого давления, от повышенного холестерина, одни таблетки принимать во время еды, другие натощак, и врачи велят непременно носить с собой нитроглицерин, на тот случай если я вдруг снова почувствую жгучую боль в груди. Прежде чем во мне угнездился рак – рак, который превращает меня в мешок с костями, – я гадал, какое еще унижение сулит будущее. И Бог дал ответ. Авария. Давайте переломаем старику кости и погребем его под снегом. По-моему, у Господа странное чувство юмора.

Если бы я сказал это Рут, она бы не рассмеялась. Она ответила бы, что я должен благодарить Бога, поскольку не каждому посчастливится прожить такую долгую жизнь. И добавила бы, что в аварии виноват я сам. А потом, пожав плечами, Рут объяснила бы, что я остался жить, потому что наша история еще не завершена.

Что стало со мной? И что будет с коллекцией?

Я провел девять лет, ища ответы на эти вопросы, и, по-моему, Рут могла быть довольна. Я жил, окруженный ее любовью и страстью. Напоминания о жене – всюду, куда бы я ни посмотрел. И, ложась спать каждую ночь, я гляжу на рисунок над камином и утешаюсь мыслью о том, что наша история закончится именно так, как хотела бы Рут.

Солнце поднимается выше, и у меня болят все без исключения части тела. В горле пересохло, и больше всего хочется сомкнуть веки и потихоньку угаснуть.

Но Рут не отстает. Она настойчиво смотрит, заставляя поднять на нее глаза.

– Ты слабеешь, – говорит она. – Тебе стало хуже.

– Я просто устал, – бормочу я.

– Да. Но твое время еще не пришло. Ты должен рассказать еще кое-что.

Я едва слышу ее.

– Зачем?

– Ведь это наша история, – отвечает Рут. – И я хочу знать, как ты жил.

Голова кружится. Щека, которой я прижимаюсь к рулю, горит, и я замечаю, что сломанная рука чудовищно распухла. Она фиолетового цвета, и пальцы похожи на сосиски.

– Сама знаешь, как бывает.

– Я хочу услышать это от тебя.

– Нет, – отвечаю я.

– После шивы ты впал в депрессию, – говорит Рут, не обращая внимания на мои слова. – Тебе было очень одиноко. Я не хотела, чтобы ты так страдал…

В голосе жены звучит скорбь, и я закрываю глаза.

– Я ничего не мог поделать, – произношу я. – Я страшно тосковал.

Рут несколько секунд молчит. Она знает, что я уклоняюсь от ответа.

– Посмотри на меня, Айра. Я хочу видеть твои глаза, когда ты будешь рассказывать, что случилось.

– Я не буду об этом говорить.

– Почему? – настаивает она.

Машина наполняется звуком моего прерывистого дыхания, пока я подбираю слова.

– Потому что мне стыдно, – наконец говорю я.

– Из-за того, что ты сделал, – заключает Рут.

Она знает правду, и я киваю, боясь представить, что жена думает теперь. Я слышу, как Рут вздыхает.

– Я беспокоилась, – говорит она. – После шивы, когда все разъехались, ты почти перестал есть.

– Аппетита не было.

– Неправда, тебе очень хотелось есть, но ты предпочел не обращать внимания на голод. Ты пытался убить себя.

– Сейчас уже не важно… – запинаясь, говорю я.

– Пожалуйста, скажи правду.

– Я хотел быть с тобой.

– В каком смысле?

Слишком уставший, чтобы спорить, я наконец открываю глаза.

– В том смысле, что я хотел умереть.