Под куполом, стр. 94

— Я почти уже на месте.

— Хорошо. Потому что у нас новый пациент. Сэмми Буши. Она была изнасилована.

Расти застонал.

— Ей уже лучше. Её привезла Пайпер Либби. Я не смогла узнать от неё, кто это сделал, но, думаю, Пайпер узнала. Она от неё вышла такой, словно у неё волосы горят, словно её кто-то за сраку… — пауза. Джинни так зычно зевнула, что даже Расти услышал. — Укусил.

— Джинни, сердце моё, когда ты спала последний раз?

— Я в порядке.

— Иди домой.

— Ты смеёшься? — испуганным голосом.

— Нет. Иди домой. Поспи. И не включай будильник, — вдруг у него всплыла новая мысль. — Но зайди по дороге в «Розу-Шиповник», ты же сможешь? Они сегодня жарят цыплят. Я слышал это из надёжных источников.

— Саманта Буши…

— Я осмотрю её уже через пять минут. А тебе, пчёлка, нужно к тому времени отлететь прочь.

Она не успела запротестовать, как он сложил телефон.

3

Большой Джим Ренни чувствовал себя прекрасно, как для человека, который прошлой ночью убил другого человека. Отчасти благодаря тому, что он не считал это убийством, так же, как не считал убийством смерть своей покойной жены. Её убил рак. Неоперабельный. Да, возможно, в последнюю неделю он давал ей много болеутоляющих таблеток, а в конце ещё и помог ей подушкой (впрочем, легонечко, медленно перекрывая ей дыхание, он передал её в руки Иисуса), но сделал он это из любви и из-за собственной доброты. То, что случилось с преподобным Коггинсом, было немного более грязным, это надо признать, но тот сам на него так наехал. Абсолютно неспособен был поставить благо города впереди собственной выгоды.

— А впрочем, он ужинает с Господом Богом Христом сегодня, — произнёс Большой Джим. — Ростбиф, картофельное пюре с подливкой, сочное яблоко на десерт.

Перед ним как раз стояла большая тарелка фетучинни альфредо, благодарность компании «Stouffer's» [237]. Конечно, многовато холестерина, но рядом не было доктора Гаскелла, который бы его этим упрекал.

— Я тебя пережил, старый засранец, — поведал Большой Джим своему пустому кабинету и искренне расхохотался. Тарелка с пастой и стакан с молоком (Большой Джим не употреблял алкоголя) стояли на столике. Он часто ел за письменным столом и не видел потребности в том, чтобы менять собственные привычки только потому, что в его кабинете встретил свою смерть Лестер Коггинс. Кроме того, в кабинете ещё раз было убрано, и вычищено, и все выстирано. О, он подозревал, что какая-нибудь из тех следственных бригад, которые показывают по телевизору, смогла бы найти достаточно кровавых пятен с их люминалом, специальными лампами и всяким таким оборудованием, но никто из них не появится здесь в ближайшем будущем. А что касается Питера Рендольфа в роли детектива… сама мысль об этом отдавала абсурдом. Рендольф просто идиот.

— Однако, — сообщил Большой Джим пустому кабинету лекторским тоном, — он мой идиот.

Он всосал последние макаронины, промокнул свой обширный подбородок салфеткой и вновь начал строчить на разлинованных листах жёлтого блокнота, который лежал рядом на столике. С субботы он уже понаписывал многое, потому что так много дел надо было сделать. А если Купол будет оставаться на своём месте, их будет ещё больше.

Большой Джим имел невысказанную надежду, что тот будет оставаться, по крайней мере, некоторое время. Купол бросал вызов, на который он чувствовал в себе способность достойно ответить (с Божьей помощью, конечно). Первый закон бизнеса — консолидировать всю власть в своих руках. Для этого ему нужен был не просто козел отпущения, ему нужен был монстр. Лучше всего годился на эту роль Барбара, человек, которого объединённые комми [238] начальников штабов демократической партии пропихнули, чтобы он заменил Джеймса Ренни.

Двери кабинета открылись. Большой Джим поднял голову от своих записей, в двери стоял его сын. Лицо у него было бледное, невыразительное. Что-то было не то с Джуниором в последнее время. Даже очень занятый городскими делами (и тем бизнесом, который тоже требовал его контроля) Большой Джим это заметил. Однако он всё равно не сомневался в своём сыне. Даже если Джуниор его подведёт, Большой Джим был уверен, что как-то это переживёт. Он всю жизнь положил на создание собственной удачи; и не должно теперь все перемениться.

Кроме того, мальчик убрал труп. Таким образом, стал соучастником. Что к лучшему — фактически, в этом суть жизни в маленьком городе. В маленьком городе каждый должен быть соучастником всего. Как там поётся в той идиотской песенке? Мы одна команда, тебе нужно понимать.

— Сынок? — спросил он. — Все хорошо?

— Со мной — да, — ответил Джуниор. Он чувствовал себя не очень, но всё равно лучше, чем до этого, последняя ядовитая головная боль наконец-то ослабла. Помогло пребывание с подружками, как он и думал. В кладовке Маккейнов не очень приятно пахло, но, посидев там некоторое время, подержав их за руки, он привык к тому запаху. Думал, что со временем тот ему даже начнёт нравиться.

— Ты что-нибудь нашёл в его квартире?

— Да, — Джуниор рассказал отцу, что он нашёл.

— Это просто прекрасно, сынок. Действительно прекрасно. А ты уже можешь сказать мне, где ты спрятал тру… где ты положил его?

Джуниор медленно покачал головой туда-сюда, но его глаза при этом не шевелились — они не отрывались от отцовского лица. Это выглядело страшновато.

— Не следует тебе знать. Я тебе уже говорил. Место безопасное, и этого достаточно.

— Итак, теперь это ты мне указываешь, что мне следует знать, — хотя произнёс он это без обычного запала.

— В данном случае — да.

Большой Джим внимательно присмотрелся к своему сыну.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? Что-то ты бледный.

— Я в порядке. Просто болела голова. Уже проходит.

— Почему бы тебе не поесть? В холодильнике есть ещё фетучинни, а микроволновка чудесно их готовит, — он улыбнулся. — Можем пошиковать, пока есть время.

Внимательный взгляд тёмных глаз на мгновение переместился на лужицу белого соуса на тарелке Большого Джима, а потом вновь вперился в отцовское лицо.

— Я не голоден. Когда мне нужно обнаружить трупы?

— Трупы? — вытаращился Большой Джим. — Что ты имеешь в виду, под «трупы»?

Джуниор улыбнулся, губы его задрались достаточно, чтобы продемонстрировать острые концы зубов.

— Не переживай. Тебе только доверия больше будет, если удивишься не меньше, чем все другие. Скажем так — едва лишь мы нажмём на курок, весь город будет готов повесить Бааарби на ближайшей кривой яблоне. Когда тебе надо, чтобы я это сделал? Этим вечером? Потому что всё готово.

Большой Джим размышлял. Он смотрел вниз, на свой жёлтый блокнот, усеянный записями (и забрызганный соусом альфредо), но лишь два слова были обведены: газетная сука.

— Не сегодня. Мы сможем использовать его не только с Коггинсом, если правильно все разыграем.

— А если Купол исчезнет, пока ты будешь разыгрывать?

— Всё будет хорошо, — произнёс Большой Джим, тем временем думая: «А если мистер Барбара каким-то способом сумеет выскользнуть из ловушки — хотя едва ли, однако тараканы умеют находить щели, когда включается свет — в запасе всегда есть ты. Ты и те твои другие трупы». — А сейчас всё-таки возьми себе чего-нибудь поесть, хотя бы немного салата.

Но Джуниор не пошевелился.

— Не тяни слишком долго, отец, — произнёс он.

— Не буду.

Джуниор взвесил его слова, взвесил его самого этими своими тёмными глазами, которые сейчас казались такими странными, и наконец, похоже, потерял интерес. Зевнул.

— Я пойду к себе в комнату, немного посплю. Поем позже.

— Только не забудь. Ты очень похудел.

— Худой в масть, — ответил ему сын вместе с фальшивой улыбкой, которая беспокоила ещё больше, чем его взгляд. Большому Джиму она показалась улыбкой скелета. Это натолкнуло его на мысль о человеке, который называл себя теперь Мастером и этим словно перечёркивал прошлую собственную жизнь под именем Фил Буши. Когда Джуниор вышел из кабинета, Большой Джим вздохнул с облегчением, сам того не осознав.