Под куполом, стр. 91

— О, Фил, это было что-то большее, чем простое курении марьиванны, — сказал Твич. — Когда речь шла о наркотиках, он был многоцелевой личностью.

— Он умер? — спросила Пайпер.

Твич пожал плечами.

— Я его не видел где-то с весны. Если и так, то, наконец, избавилась.

Пайпер посмотрела на него неодобрительно.

— Извиняюсь, преподобная, — слегка поклонился ей Твич и обернулся к Джинни. — А есть ли вести от Расти?

— Ему надо немного отдохнуть, — ответила она. — Я приказала ему уйти прочь. Он скоро вернётся, я уверена.

Пайпер сидела между ними, на вид спокойная. Но внутри неё расширялась красная трещина. Во рту поселился кислый привкус. Она вспомнила тот вечер, когда отец запретил ей пойти на скейт-арену на моле из-за того, что она наговорила грубостей матери (тинэйджеркой, грубости сыпались из Пайпер Либби, как из дырявого мешка). Она пошла наверх, позвонила подружке, с которой договаривалась встретиться, и сообщила той — абсолютно приятным и ровным голосом, — что, дескать, планы изменились, кое-что случилось, и она не сможет с ней увидеться. На следующий уик-энд? Конечно, ага, конечно, счастливо поразвлекаться, нет, со мной все хорошо, бай. А потом устроила погром в своей комнате. Закончила тем, что содрала со стены любимый плакат «Оазиса» [233] и изорвала его в клочья. На тот момент она уже хрипло плакала, не из жалости, а в очередном припадке той злости, которые прокатывались через её юношеские года, как ураганы пятой категории. Где-то посреди этого безумия наверх поднялся отец и стоял в дверях, внимательно глядя на неё. В конце концов, заметив его, она начала задиристо смотреть ему в глаза, задыхаясь от мысли, как она его ненавидит. Как она ненавидит их обоих. Если бы они умерли, она бы жила со своей тёткой Рут в Нью-Йорке. Тётка Рут умела жить весело. Не то, что некоторые. Он протянул к ней руки, протянул с открытыми ладонями. Это был какой-то такой жест, от которого рассосалась её злость, и едва не распалось на куски её сердце.

— Если ты не будешь контролировать свой гнев, твой гнев будет контролировать тебя, — произнёс он, и тогда ушёл, ступая по коридору со склонённой головой. Она не громыхнула за ним дверьми. Она прикрыла их, очень-очень тихо.

Это был тот год, когда она определила частые вспышки гнева для себя приоритетом номер один. Убить их полностью означало убить часть себя, но она чувствовала, что, если у ней не получится в чём-то фундаментально измениться, она останется пятнадцатилетней надолго, очень-очень надолго. Она начала учиться самоконтролю, и в большинстве случаев это удавалось. Когда чувствовала, что контроль выскальзывает, она вспоминала отцовские слова и те его открытые ладони, и то, как он медленно шёл по коридору верхнего этажа в доме, где она выросла. Через девять лет, когда он умер, во время траурной службы она произнесла: «Мой отец сказал мне самую важную в моей жизни вещь». Она не уточнила, что именно он ей когда-то сказал, но мать знала; она сидела на передней скамье в церкви, настоятелем которой теперь была её дочь.

За последние двадцать лет, когда она чувствовала страшное желание наброситься на кого-то — и часто это желание было на границе контроля, потому что люди умеют быть такими глупыми, такими упрямо тупыми, — она обращалась к отцовским словам: если ты не будешь контролировать своего гнев, твой гнев будет контролировать тебя.

Но сейчас красная трещина распространялась, и она чувствовала старое желание бросаться чем-нибудь. Царапать кожу до кровавого пота.

— Ты не спрашивала её, кто это сделал?

— Конечно же, спрашивала, — ответила Джинни. — Она не говорит. Потому что напугана.

Пайпер вспомнила, как, увидев мать с ребёнком на обочине, она подумала, что там лежит кем-то брошенный мешок с мусором. И именно так их и воспринимали те, кто это сделал. Она встала.

— Я пойду с ней поболтаю.

— Прямо сейчас это не очень удачная идея, — сказала Джинни. — Она на седативах, к тому же…

— Пусть попробует, — произнёс Твич. Лицо у него было бледное. Руки сцеплены между колен. Непрерывно потрескивал костяшками пальцев. — И удачи вам, преподобная.

13

Глаза у Сэмми были полузакрыты. Она их медленно открыла, когда Пайпер села рядом с её кроватью.

— Вы… та, кто…

— Да, — взяла её за руку Пайпер. — Меня зовут Пайпер Либби.

— Спасибо вам, — сказала Сэмми, и её глаза вновь затуманились, начали закрываться.

— Отблагодаришь мне тем, что назовёшь тех, кто тебя изнасиловал.

В полузатемненной комнате — тёплой, потому что госпитальный кондиционер был отключён — Сэмми покачала головой.

— Они сказали, что сделают мне плохо. Если я расскажу. — Она поглядела на Пайпер. Коровьим взглядом, преисполненным тупой покорности. — Они могут сделать плохо и Малышу Уолтеру тоже.

Пайпер кивнула.

— Я понимаю, тебя напугали. Но скажи мне, кто они были. Назови их имена.

— Вы что, меня не слышите? — Она смотрела теперь мимо Пайпер. — Они сказали, что сделают плохо…

Пайпер не имела на это времени, девушка могла отключиться в любой миг. Она ухватила Сэмми за запястья.

— Мне нужны их имена, и ты мне их назовёшь.

— Я не смею, — у Сэмми вновь начали сочиться слезы.

— Тебе нужно, потому что, если бы я тебя не подобрала, ты бы сейчас уже была мёртвой, — она помолчала, а потом начала вгонять нож ещё глубже. Позже она может пожалеть об этом, но не сейчас. Сейчас эта девушка в кровати была препятствием между Пайпер и тем, что она желала знать. — Не говоря уже о твоём сыне. Он бы тоже умер. Я спасла тебе жизнь, спасла его, я требую их имена.

— Нет, — однако, девушка всё более слабела, и какой-то частицей своей души преподобная Пайпер Либби этому радовалась. Позже ей станет противно; позже она будет думать о себе: «Ты ничем не отличаешься от тех мужиков, насилие есть насилие». Но сейчас здесь присутствовало наслаждение, как наслаждение было в том, чтобы сдирать со стены и рвать в клочья драгоценный плакат, конечно же.

«Мне это нравится, потому что от этого больно, — думала она. — Больно в моём сердце».

Она наклонилась над заплаканной девушкой.

— Прочисти себе уши, Сэмми, потому что тебе нужно услышать, что я тебе скажу. Они сделали это раз, они сделают это вновь. И тогда, когда появится другая женщина с кровоточащим влагалищем, а то ещё и беременная дитятей кого-то из тех насильников, я приду к тебе, и я скажу…

— Нет! Перестаньте!

— Что ты поспособствовала этому. Это ты была там и подстрекала их.

— Нет! Это не я, это Джорджия! Джорджия их подстрекала, — зарыдала Сэмми.

Пайпер сразу ощутила холод. Женщина. Какая-то женщина была там. В голове её красная трещина разошлась ещё шире. Скоро она начнёт изрыгаться лавой.

— Назови мне имена, — повторила она.

И Сэмми назвала.

14

Джеки Веттингтон и Линда Эверетт сидели в машине перед «Фуд-Сити». Магазин, вместо восьми, сегодня должен был закрыться в пять часов. Их сюда послал Рендольф, потому что считал, что раннее закрытие может послужить причиной беспорядков. Неумная идея, потому что в супермаркете было почти пусто. На парковке стояло с десяток машин, а несколько клиентов, которые ещё делали покупки, двигались вяло, словно одновременно смотрели какой-то общий глупый сон. Обе полицейские видели только одного кассира, подростка по имени Брюс Ярдли. Вместо кредитных карточек, мальчик принимал только денежную наличность и расписки. Мясной прилавок выглядел убого, однако цыплят там было ещё полно, а большинство полок с консервами и сухими продуктами были плотно затарены жестянками и коробками.

Они ждали, пока супермаркет покинут последние покупатели, когда зазвонил телефон Линды. Она взглянула на экран и ощутила укол страха в животе. Звонила Марта Эдмандс, которая присматривала за Дженнилл и Джуди, пока Линда и Расти были на работе — а на работе они находились почти беспрерывно с той поры, как опустился Купол.

вернуться

233

«Oasis» — британская группа, в 1990-х самая популярная в стиле брит-поп.