Под куполом, стр. 252

— Не умрём, — откликнулся Барби. — Там что-то придумают.

Джо покачал головой.

— Нет, Барби, и вы сами это понимаете. Ничего они оттуда не сделают, потому, что они не здесь. Снаружи никто нам не сможет помочь. — Он окинул взглядом почерневшую пустошь, то пространство, где ещё вчера лежал город, и рассмеялся; хриплым, скрипучим смехом, который звучал особенно горьким от того, что в нём действительно слышался юмор. — Честер Милл имел статус города с 1803 года, мы изучали это в школе. Свыше двухсот лет. И понадобилась всего лишь неделя, чтобы стереть его с лица земли. Хватило одной сраной недели. Что вы на это скажете, полковник Барбара?

Никакого ответа на это Барби придумать не мог.

Джо, прикрыв себе ладонью рот, закашлял. Позади их ревели и ревели вентиляторы.

— Я умный юноша. Вам же об этом известно? То есть я не хвастаюсь, просто… я прыткий.

Барби вспомнил, как мальчик устроил видеотрансляцию с того места, куда стреляли ракетами.

— Никаких сомнений, Джо.

— В фильмах Спилберга по обыкновению именно прыткие дети в последнюю минуту находят правильное решение, не так ли?

Барби ощутил, как Джулия вновь пошевелилась. Теперь уже оба глаза у неё были раскрыты и внимательно смотрели на Джо.

В мальчика по щекам текли слезы.

— Никудышный из меня персонаж Спилберга. Если бы мы были сейчас в «Парке Юрского периода» [484], динозавры бы нас уже сожрали стопроцентно.

— Если бы они устали, — сонно произнесла Джулия.

— А? — изумлённо посмотрел на неё Джо.

— Кожеголовые. Дети-кожеголовые. Дети по обыкновению устают от игр и начинают заниматься чем-то другим. Или… — она тяжело закашляла, — родители их зовут домой, обедать.

— А может, они не едят, — мрачно заметил Джо. — Может, у них и родителей никаких нет.

— А возможно, у них совсем по-другому течёт время, — добавил Барби. — Может, они это только что присели возле своего варианта коробочки. Для них эта игра, возможно, только началась. Мы даже не можем быть точно уверены, что они дети.

К ним присоединилась Пайпер Либби. Вся раскрасневшаяся, с волосами, прилипшими к щекам.

— Они дети, — объявила она.

— Откуда вы можете это знать? — спросил Барби.

— Просто знаю, — улыбнулась она. — Они — это тот Бог, в которого я перестала верить три года назад. Бог, который оказался стайкой нехороших ребятишек, которые играются с межгалактическим «Иксбоксом» [485]. Разве это не забавно? — Улыбка её расплылась ещё шире, и Пайпер зашлась плачем.

Джулия смотрела в ту сторону, где пурпурным маячком вспыхивала коробочка. Лицо у неё было задумчивое, как-то сонно-замечтавшимся.

14

В Честер Милле субботний вечер. Тот вечер, когда по обыкновению устраивали свои заседания леди из «Восточной Звезды» (а после тех заседаний чаще всего шли домой к Генриетте Клевард, чтобы выпить у неё вина, обменяться наилучшими из самых свежих неприличных анекдотов). Это тот вечер, когда Питер Рендольф и его приятели по обыкновению играли в покер (также рассказывая друг другу неприличные анекдоты). Вечер, когда Стюарт и Ферн Бови по обыкновению ездили в Льюистон, чтобы снять там парочку шлюх в трах-салоне на Нижней Лиссабонской улице. Вечер, когда преподобный Лестер Коггинс по обыкновению устраивал общие молитвы подростков в гостиной пастората Святого Спасителя, а Пайпер Либби танцы в цокольном помещении церкви Конго. Вечер, когда в «Диппере» гудело до часу ночи (а где-то в половине первого толпа пьяниц имела привычку скандировать, чтобы включили их любимый гимн «Грязная вода» [486], песню, которую хорошо знали все бэнды «прямо из Бостона»). Вечер, когда Гови и Бренда Перкинс любили прогуливаться, взявшись за руки, на общественной площади города, здороваясь с другими знакомыми парами. Вечер, когда Алден Динсмор, его жена Шелли и их двое сыновей охотно играли в мяч при свете полной луны. В Честер Милле (как и в любом другом городке, где все жители одна команда) субботние вечера — вечера наилучшие, созданные для танцев, совокуплений и мечтаний.

Но этот другой. Этот вечер чёрный и, очевидно, бесконечный. Ветер спал. Отравленный воздух висит неподвижной жарой. Там, поодаль, где пролегало когда-то шоссе 119, пока его не выварило печным жаром, лежит Олли Динсмор, прижавшись к щели в нагаре, он все ещё упрямо цепляется за жизнь, а всего в полутора футах от него терпеливо продолжает отбывать свою вахту рядовой Клинт Эймс. Какой-то умник хотел было посветить фонарём на мальчика; Эймс (при поддержке сержанта Гроха, не такого уже и монстра, как оказалось) сумел это предотвратить, доказав, что фонарями освещают только спящих террористов, а не юного подростка, который вполне вероятно умрёт раньше, чем взойдёт солнце. Но у самого Эймса тоже есть фонарик, и он изредка присвечивает им на мальчика, чтобы удостовериться, что тот ещё дышит. Тот дышит, но каждого раз, как Эймс вновь включает фонарик, он ожидает, что его луч покажет ему, что те утлые вдохи и выдохи прекратились. Какой-то частицей своей души он уже этого даже хочет. Частью души он уже начал соглашаться с правдой: не имеет значения, насколько находчивым оказался Олли Динсмор или как героически он боролся, будущего он не имеет. Смотреть, как он продолжает свою борьбу, невыразимо тяжело. Незадолго до полночи засыпает и сам рядовой Эймс, сидя прямо, с крепко зажатым в кулаке фонариком.

«Спишь ты? — говорят, Иисус спросил у Петра. — Одного часа не смог посторожить?» [487]

К чему Мастер Буши, наверняка, добавил бы: «Евангелие от Марка, Сендерс».

Ровно в половине второго Рози Твичел трясёт за плечо Барби:

— Терстон Маршалл умер, — говорит она. — Расти с моим братом понесли положить его тело под санитарную машину, чтобы, когда девочка проснётся, она не так сильно расстроилась. — Немного погодя она прибавляет: — Если она проснётся. Алиса тоже очень больна.

— Мы здесь все сейчас больные, — говорит Джулия. — Все, кроме Сэма и этого завсегда обкуренного малыша.

От машин спешат Расти и Твич, падают перед одним из вентиляторов, хекая, начинают большими глотками хватать воздух. Твич кашляет, и Расти толкает его ещё ближе к притоку воздуха так сильно, что Твич бьётся лбом об Купол. Все они слышат этот звон.

Рози ещё не полностью завершила своё сообщение:

— Бэнни Дрэйк тоже плохой, — она понижает голос до шёпота. — Джинни говорит, что он может не дожить до рассвета. Ох, если бы было хоть что-то, что мы могли бы здесь сделать.

Барби не отвечает. И Джулия тоже молчит, только вновь бросает взгляд в сторону той коробочки, которая не больше дюйма толщиной, и площадь имеет каких-то пятнадцать квадратных дюймов, а пошевелить её невозможно. Глаза Джулии отсутствуют, задумчивые.

Наконец красная луна сквозит через наслоение грязи на восточной стене Купола, сияя вниз своим кровавым светом. Конец октября, а в Честер Милле октябрь — жесточайший месяц, который смешивает воспоминания и желания. Нет на этой мёртвой земле ни сирени, ни деревьев, ни травы [488]. А месяц смотрит на руины и мало ли ещё на что другое.

15

Большой Джим проснулся в темноте, держась за грудь. Снова с перебоями колотилось сердце. Он ударил по нему. А следом сигнализатор включился на генераторе, когда запас пропана в очередном баллоне приблизился к опасному уровню: «АААААААААААА. Накорми меня, накорми меня».

Большой Джим шевельнулся и вскрикнул. Его бедное, измученное сердце резко рванулось в сторону, сбилось с ритма, прыгнуло, а потом застучало, снова найдя само себя. Он ощутил себя старым автомобилем со скверным карбюратором, драндулетом, который можно выставить на продажу, но продать никогда невозможно, тем, что годится только на кучу лома. Он встрепенулся судорожно, хватая ртом воздух. Ему сейчас неважно, как тогда, когда пришлось обратиться в больницу. А может, даже хуже.