Под куполом, стр. 218

Картер осознал, что уже не колеблется относительно своего следующего шага.

— У меня есть кое-что, что вам, наверное, нужно.

— И что это?

До этого Большой Джим впереди Картера было спустился в подвал, тем самым предоставив возможность Картеру заглянуть в свой шкафчик. Теперь он его открыл и вытянул оттуда коричневый пакет с написанным на нём печатными буквами, словом ВЕЙДЕР. Он протянул конверт Большому Джиму. Кровавый отпечаток подошвы на нём, казалось, горел.

Большой Джим открыл клапан.

— Джим, — произнёс Питер Рендольф. Он вошёл незамеченным и теперь стоял возле перекинутой диспетчерской стойки с обездоленным видом. — Мне кажется, сейчас все уже улеглось, но я не могу найти нескольких новых офицеров. Боюсь, они посмывались.

— Этого надо было ожидать, — сказал Большой Джим. — Но это временно. Вернутся, когда все успокоится и они поймут, что Дейл Барбара не собирается нападать на город во главе банды кровожадных каннибалов, чтобы сожрать их живьём.

— Однако же этот чёртов День свиданий…

— Пит, большинство людей завтра будут вести себя как можно лучше, и я уверен, у нас хватит офицеров, чтобы управиться с теми, кто будет вести себя иначе.

— А как нам быть с той пресс-конфе…

— Ты что, не видишь, что я сейчас занят? Пит, ты видишь это или нет? Боже правый! Приходи через полчаса в горсовет в комнату заседаний, и мы обсудим там всё, что ты захочешь. Но сейчас оставь меня, к демонам, в покое.

— Конечно. Извиняюсь, — произнёс Пит оскорблённым голосом и пошёл на попятную с не менее оскорблённым, застывшим лицом,

— Стой, — приказал ему Ренни.

Рендольф остановился.

— Ты совсем не высказал мне сочувствия в связи с моим сыном.

— Я… я… мне очень жаль.

Большой Джим измерил Рендольфа взглядом.

— Конечно, жаль.

Рендольф ушёл, и уже тогда Ренни извлёк из конверта бумаги, наскоро их просмотрел и затолкал назад в конверт. Посмотрел на Картера с неподдельным любопытством.

— Почему ты сразу же не отдал мне это? Ты хотел придержать эти бумаги?

Теперь, уже отдав конверт, Картер не усматривал другого для себя выбора, кроме как говорить правду.

— Эй. По крайней мере, какое-то время. На всякий случай.

— Какой случай?

Картер пожал плечами.

Большой Джим не настаивал на ответе. Как человек, который сам собирал компромат на любого и всякого, кто мог бы перейти ему дорогу, он это и так понимал. Был другой вопрос, который интересовал его намного больше.

— Почему ты передумал?

И вновь Картер сделал выбор в пользу правды.

— Потому что я хочу быть вашим человеком, босс.

Большой Джим поднял вверх свои кустистые брови.

— Хочешь. Человеком, более близким, чем он? — он кивнул головой в сторону дверей, за которыми только что исчез Рендольф.

— Чем он? Да он же просто посмешище.

— Да, — положил руку на плечо Картеру Большой Джим. — Так оно и есть. Идём. А как только придём в городской совет, сожжение в печи комнаты заседаний этих бумаг будет первый вопросом, который мы решим в сегодняшней повестке дня.

7

Они были действительно каменные. И ужасно нечеловеческие.

Барби увидел их сразу же после того, как шоковый импульс пронзил ему руки и развеялся. Его первым, мощным порывом было убрать руки с коробочки, но он пересилил себя и держался за неё, смотря на существ, которые захватили их в плен. Держали в заключении и издевались над ними ради забавы, если Расти был прав.

Их лица — если это действительно лица — состояли из углов, но эти углы были все выпуклыми и, как казалось, время от времени они менялись так, словно реальность вне их не имела сложившейся формы. Он не мог определить, сколько их там или где они там. Сначала он думал, что их четверо, потом восемь, а потом только двое. Они вызвали в нём глубокое чувство отвращения, наверное, потому, что были настолько инородными, что на самом деле он абсолютно не мог их воспринимать. Та часть его мозга, которая отвечала за интерпретацию сигналов органов чувств, не могла декодировать информацию, которую присылали ей глаза.

«Мои глаза несостоятельны их увидеть, даже в телескоп. Эти существа находятся в какой-то далёкой-далёкой галактике».

Для понимания этого не существовало оснований — ум говорил ему, что властители коробочки могли бы иметь базу где-то под ледяным покровом на Южном полюсе или находиться на орбите Луны в какой-то их собственной версии космического корабля «Энтерпрайз» [424] — но всё-таки он понимал. Они у себя дома… какой бы ни был этот дом. Они наблюдают. И они наслаждаются.

Конечно, не иначе, потому что эти сукины дети смеются.

А затем он вновь оказался в том спортзале в Фаллудже. Было жарко, потому что там не было кондиционеров, только вентиляторы вверху перемешивали и перемешивали густой суп воздуха, насыщенный смрадом немытых людских тел. После допроса они отпустили всех подозреваемых, кроме двух Абдулл, которые оказались недостаточно прыткими, чтобы убежать и где-то затаиться после того, как взрывы двух самодельных бомб забрали жизни шести американцев, а снайпер застрелил ещё одного — Карстерза, парня из Кентукки, которого все любили. И они стали пинками гонять тех Абдулл по спортивному залу, ещё и посдирали с них одежду, и Барби хотел было сказать, что лучше ему уйти оттуда, но не сказал. По крайней мере, ему хотелось бы сказать, что он не брал в этом участия, но ведь брал же. Они тогда хорошенько распалились. Он вспомнил, как пнул какого-то из Абдулл прямо в его костлявую, заляпанную дерьмом сраку, вспомнил то красное пятно, которое на ней оставил его солдатский ботинок. Оба Абдуллы тогда уже были совсем голые. Он вспомнил, как Эмерсон ударил ногой второго прямо под его обвислые мудя так сильно, что яйца у того подлетели вверх, а Эмерсон кричал: «Это тебе за Карстерза, траханый песчаный нигер». И его матери также вскоре будут вручать флаг, в то время как она будет сидеть на складном стульчике перед могилой, вновь та же самая старая-престарая история. И тогда, как раз когда Барби вдруг осознал, что в техническом смысле именно он сейчас является командиром этих людей, сержант Гакермеер дёрнул одного из них за размотанный хиджаб — единственное, что оставалось на том из одежды, приставил его к стенке и упёр в лоб Абдулле ствол пистолета, запала пауза, и никто не произнёс «стоп» в этой тишине, и никто не сказал «не надо» в той немоте, и сержант Гакермеер нажал на курок, и кровь брызнула на стену, так же, как она брызжет на стену уже в течение трёх тысяч лет и дольше, так было всегда, прощай, Абдулла, не забывай писать, когда будешь иметь свободную минутку между пусканием вишнёвого сока с тамошних девственниц.

Барби оторвал руки от коробочки и хотел встать, но ноги его предали. Его подхватил Расти и держал, пока он не опомнился.

— Господи, — прошептал Барби.

— Ты их видел, да?

— Да.

— Они дети? Как ты думаешь?

— Возможно, — но это был неправильный ответ, не то, во что он сам верил в глубине души. — Вероятно.

Они побрели туда, где их друзья толпились перед фермерским домом.

— Вы в порядке? — спросил Ромми.

— Да, — ответил Барби. Он должен поболтать с детьми. И с Джеки. А также с Расти. Но не сейчас. Сначала ему надо собой овладеть.

— Вы уверены?

— Да.

— Ромми, а у тебя есть ещё рулоны свинцового полотна в магазине? — спросил Расти.

— Эй. Я оставил кое-что на грузовом дебаркадере.

— Это хорошо, — кивнул Расти и попросил у Джулии её мобильный телефон. Он надеялся, что Линда сейчас дома, а не в комнате для допросов в полицейском участке, но ожидание было единственным, на что он мог сейчас полагаться.

8

В сложившихся обстоятельствах, разговор у Расти вышел коротким, менее чем тридцать секунд, но для Линды Эверетт он оказался достаточно длинным, чтобы развернуть этот ужасный четверг на сто восемьдесят градусов — в сторону солнечного света. Она присела за кухонный стол, заслонила лицо руками и заплакала. По возможности тише, потому что наверху у неё теперь спало не двое, а четверо детей. Она забрала домой брата и сестру Эпплтонов, и теперь у неё, кроме Джей-Джей, появились ещё и Ал-Эй.