Под куполом, стр. 206

— Ты смеёшься надо мной, мальчик?

— Нет. Она застрелилась на кухне прямо возле стола. Я её там и нашёл.

— Ох, сука, как это гадко, — сделал шаг к Куполу армеец.

— Мы отвезли моего брата в город, когда он умер в прошлое воскресенье, потому что он ещё был жив, чуточку жив, но моя мама была уже мертвее мёртвой, и мы похоронили её там, на холме. Мы с моим отцом. Ей там нравилось. Там красиво было, пока все здесь так не испортилось.

— Господи Иисусе, мальчик! Так ты же там пережил такое, словно в аду побывал!

— Я и сейчас здесь, — сказал Олли, и вместе с этими словами словно какой-то кран открылся в нём и мальчик начал плакать. Он встал и направился к Куполу. Они с юным солдатом стояли друг напротив друга на расстоянии меньше фута. Солдат поднял руку, скривившись чуточку от энергетического импульса, который пробил его насквозь и утих. Тогда он положил на Купол ладонь с растопыренными пальцами. Олли тоже поднял руку и прижал её к куполу со своей стороны. Их ладони, казалось, касаются одна другой, палец пальца, но на самом деле они оставались разделёнными. Это был напрасный жест, который вновь и вновь будет дублироваться на следующий день: сотни, нет, тысячи раз.

— Мальчик…

— Рядовой Эймс! — гаркнул кто-то. — Ну-ка, хватай свою сраку в руки и прочь оттуда!

Рядовой Эймс вздрогнул, словно застигнутый во время поедания запрещённого варенья ребёнок.

— Отправляйся сюда! Бегом!

— Держись, мальчик, — бросил рядовой Эймс и побежал получать выговор.

Олли сообразил, что тому светит разве что выговор, потому что разжаловать рядового некуда. Ну, не посадят же его на гауптвахту за то, что разговаривал с каким-то животным из зоопарка. «Я даже не получил никаких орешков», — подумал Олли.

На миг он остановился взглядом на коровах, которые больше не давали молока, которые даже траву почти перестали щипать, и вновь сел возле своего рюкзака. Поискал в нём и выбрал хороший круглый камень. Вспомнил облупленный лак на ногтях матери, на той её руке, возле которой ещё дымился пистолет. А потом бросил камень. Тот ударился о Купол и отскочил.

БАХ. Тишина.

10

В четыре часа дня в тот четверг, когда север Новой Англии находился в полумраке, а в Честер Милле сквозь похожую на носок прореху в тучах сияло, словно какой-то туманный прожектор, солнце, Джинни Томлинсон пошла проверить, как чувствует себя Джуниор. Спросила у него, не нужно ли ему какое-то лекарство против головной боли. Он ответил, что не нужно, потом передумал и попросил тайленола или адвила [403]. Когда она вернулась, он направился через комнату ей навстречу, чтобы взять лекарство. Она записала в его карточке: «Хромота ещё присутствует, но, похоже, что исправляется».

Когда через сорок пять минут туда заглянул Терстон Маршалл, палата была пустой. Он решил, что Джуниор пошёл в холл, но, поискав его там, он не нашёл никого, кроме Эмили Вайтхаус, инфарктной пациентки. Эмили выздоравливала чудесно. Терстон спросил у неё, не видела ли она русого юноши, который прихрамывает. Она ответила, что нет. Терстон вернулся к палате Джуниора и заглянул в шкаф. Там было пусто. Юноша, вероятно с опухолью в мозге, оделся и сам себя выписал из больницы, не переживая за бумажную волокиту.

11

Джуниор шёл домой. Похоже на то, что его хромота почти полностью выправилась, как только у него разогрелись мышцы. И тёмная замковая щель, которая плавала перед его левым глазом, уменьшилась до размера бисеринки. Может, он всё-таки получил только небольшую дозу талия? Судить тяжело. Да хоть там как, но он должен выполнить своё обещание Богу. Если он позаботится о детях Эпплтонов, Бог позаботится о нём.

Когда он покинул госпиталь (через задние двери), убийство отца стояло на первом месте в его списке спешных дел. Но когда он наконец-то подошёл к своему дому — дому, в котором умерла его мать, того дома, где умерли Лестер Коггинс и Бренда Перкинс, — планы у него изменились. Если он убьёт отца сейчас, отменит чрезвычайное городское собрание. Джуниор этого не хотел, потому что городское собрание обеспечило хорошее прикрытие для выполнения его главной миссии. Большинство копов будут находиться там, и таким образом добраться до подвала будет легче. Вот только жаль, не будет у него с собой отравленных армейских жетонов. С какой радостью он забил бы их в глотку сдыхающему Бааарби.

А впрочем, Большого Джима всё равно не было дома. Единственным живым существом в доме был тот самый волк, которого он видел на рассвете, когда тот бежал через госпитальный паркинг. Теперь волк стоял на середине ступенек, смотрел на него и утробно рычал. Мех у него встал дыбом. Глаза жёлтые. На шее у него висели жетоны Дейла Барбары.

Джуниор закрыл глаза и сосчитал до десяти. Раскрыв глаза, он увидел, что волк исчез.

— Я теперь волк, — прошептал он пустому, горячему дому. — Я вурдалак, я видел, как Лон Черни [404] танцует с королевой.

Вверх по ступенькам он поднимался, прихрамывая, но сам этого не замечал. Его униформа висела в шкафу, там же лежалое и казённое оружие — «Беретта-92 Таурус» [405]. В полицейском участке было с десяток этих пистолетов, купленных в основном на деньги федерального агентства Национальной безопасности. Он проверил пятнадцатизарядный магазин и убедился, что тот полон. Засунул пистолет в кобуру, затянул ремень на своей похудевшей талии, вышел из комнаты.

На верхней площадке ступенек Джуниор задержался, колеблясь — куда бы ему пойти, подождать, чтобы взяться за выполнение своей задачи уже тогда, когда городское собрание буде идти полным ходом. Говорить ни с кем ему не хотелось, он даже видеть никого не хотел. А потом у него вынырнуло: хорошее тайное место, к тому же неподалёку от места действия. По ступенькам он спустился осторожно — проклятая хромота вернулась в полном объёме, плюс левая половина лица у него занемела, словно обмороженная, — и пошкандыбал по коридору. Он ненадолго остановился возле дверей отцовского кабинета, размышляя, не следует ли открыть сейф и сжечь там все деньги. Потом решил, что этим не следует париться. Неясно ему припомнился анекдот о банкирах, оставленных на безлюдном острове, которые обогатились, перепродавая друг другу одежду, и он противно рассмеялся, хотя и не смог припомнить финал, да и вообще никогда не понимал полностью смысла этого анекдота.

Солнце спряталось за тучами на западном горизонте Купола, и день помрачнел. Джуниор вышел из дома и растворился в сумерках.

12

В четверть пятого с заднего двора зашли в их временный дом Эйден и Алиса Эпплтоны. Алиса спросила:

— Кара, я пойду с Эйденом… то есть ты возьмёшь меня и Эйдена… на большое собрание?

Каролин Стерджес, которая как раз готовила на ужин сэндвичи с арахисовым маслом и джемом на кухонной стойке Корали Думаген, из хлеба Корали Думаген, чёрствого, но вполне съедобного, изумлённо посмотрела на детей. Она никогда в жизни не слышала о детях, которым захотелось пойти на какое-то взрослое собрание; если бы её спросили, она бы ответила, что дети, вероятно, будут убегать в противоположном направлении, лишь бы избежать такого скучного события. Это был соблазн. Потому что если пойдут дети, тогда и она может туда сходить.

— А вы в этом уверены? — переспросила она, наклоняясь к детям. — Оба хотите пойти?

До этих последних дней Каролин была уверена, что не заинтересована иметь детей, что её интересует скорее карьера преподавателя и писателя. Возможно, романистки, хотя ей казалось, что писание романов занятие рискованное; вдруг убьёшь кучу времени на написание тысячестраничного произведения, а оно окажется провальным? Вместо этого поэзия… ездить по стране (скажем, на мотоцикле)… проводить авторские чтения и семинары, быть свободной птичкой… это было бы круто. А ещё возможны знакомства с интересными мужчинами, вино и дискуссии о Сильвии Плат [406], лёжа в кровати. Алиса и Эйден перевернули её представление. Она влюбилась в них. Она желала уничтожения Купола — конечно, желала, — но возвращать парочку этих детей их маме… для неё это обернётся раненным сердцем. Она втихую себе надеялась, что им тоже от этого будет немножечко горько. Наверняка, это были нехорошие надежды, но уж какие были.