Под куполом, стр. 205

— Эй. После полудня. Я им помогу. Позже они должны оставить свои машины здесь, позади магазина. Не могут же они кататься по городу с завешанными свинцом окнами, у людей появятся вопросы, не так ли.

— А ваш «Эскалейд» [402]? — спросил Эрни. — Он заглотнёт остаток припасов и не подавится. Ваша жена может подогнать его сию…

— Миша не поедет, — сказал Ромми. — Не желает иметь ничего общего с этим. Я просил, по-всякому, разве что на коленях не умолял, но для неё это было всё равно, что если бы я выл ветром, который носится вокруг дома. Насколько сильно я могу догадываться, это потому, что я рассказал ей не больше того, что она и так уже знала… хотя там совсем немного, это не спасёт её от беды, если Ренни на неё насядет. Но она не хочет этого признавать, сама.

— Почему нет? — спросила Норри с расширенными глазами, поняв, что это её вопрос, вероятно, негодный, только после того, как эти слова уже скатились с её языка, и дедушка насупился.

— Потому что она вот такая упрямая, дорогуша. Я ей объяснял, что её могут обидеть. «Пусть только попробуют», — ответила она. Вуаля, такая моя Миша. Черт. Если мне дастся шанс позже, я проберусь сюда, посмотрю, не передумала ли она. Говорят, это такая женская логика. Слышь, давай загрузим ещё несколько ящиков. Только не заложите ими ружья, Эрни. Нам они могут понадобиться.

— Я сам себе поверить не могу, что втянул тебя в это, детка, — произнёс Эрни.

— Все хорошо, дедушка. Мне больше не понравилось бы быть не втянутой, чем наоборот.

И вот это, по крайней мере, было истинной правдой.

9

БАХ. Тишина.

БАХ. Тишина.

БАХ. Тишина.

Скрестив ноги, Олли Динсмор сидел в четырёх футах от Купола, а рядом с ним стоял его бойскаутский рюкзак. Рюкзак был полон камней, которые он насобирал в палисаднике… рюкзак был, по правде говоря, такой полный, что Олли сюда скорее доволокся, чем пришёл, опасаясь, что брезент на дне прорвётся, и вывалятся все его боеприпасы. Но рюкзак выдержал и мальчик тоже. Он выбрал очередной камень — гладенький, хорошо отполированный каким-то из древних ледников — и с замаха метнул его в Купол, где камень ударился, словно о чистый воздух и отскочил назад. Он его подобрал и запустил вновь.

БАХ. Тишина.

Купол имеет одно привлекательное качество, думал мальчик. Хоть он и является причиной того, что умерли его брат и мать, но, видит бог, одного заряда боеприпасов достаточно на целый день.

«Каменные бумеранги», — подумал он и улыбнулся. Искренне улыбнулся, но на его весьма похудевшем лице эта улыбка выглядела какой-то ужасной. В последнее время он почти не ел и думал, что есть ему вновь захочется очень нескоро. Услышать выстрел, а потом найти на полу возле кухонного стола собственную мать с задранным подолом, когда из-под платья у неё виднеются трусы, а пол головы отстрелено… такие впечатления отнюдь не содействуют аппетиту.

БАХ. Тишина.

По другую сторону Купола находился растревоженный улей; там вырос палаточный городок. Сюда шныряли джипы и грузовики и сотни военных суетились там под ливнем команд и бранные слова их начальников, проговаривались часто на одном дыхании.

В дополнение к уже установленным палаткам там сейчас натягивали ещё три длинных. На вкопанных перед ними щитах были надписи: «1 ПУНКТ ОБСЛУЖИВАНИЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ», «2 ПУНКТ ОБСЛУЖИВАНИЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ» и «ПУНКТ МЕДПОМОЩИ». А знак перед другой, ещё более длинной палаткой сообщал: «ЛЁГКИЕ ЗАКУСКИ И НАПИТКИ». Немного спустя, как Олли сел и начал швырять камешки в Купол, прибыли ещё два грузовика, на платформах которых приехали туалетные кабинки. Теперь эти сральники уже стояли радушными голубыми рядами немного поодаль от ареала, вдоль которого расположатся и будут говорить родные с родными, видя друг друга, но не в состоянии дотронуться.

То, что выплеснулось из головы его матери, было похожим на заплесневевшее варенье, но чего не мог понять Олли: зачем она сделала это таким образом и в том месте? Почему именно там, где они по обыкновению ели все вместе? Или она так уже запарилась, что не осознавала, что у неё есть ещё и другой сын, который, вероятно, вновь там будет есть (если до того не заморит себя голодом), но никогда не сможет забыть ужаса созерцания того, что лежало на полу?

«Эй, — подумал он. — Да, совсем запарилась. Потому что Рори всегда был её любимцем, её любимчиком. Она обо мне почти не вспоминала, разве что когда я забывал накормить коров или почистить хлев, пока они на пастбище. Или если я приносил домой оценку D в табеле. Потому что тот никогда не приносил ничего другого, кроме как А».

Он бросил камень.

БАХ. Тишина.

Несколько армейских ребят устанавливали ещё пару дополнительных щитов возле самого Купола. Тот, что можно было прочитать со стороны Милла, сообщал:

Олли подумал, что объявления, которые смотрят в другую сторону, вероятно, содержат такие же надписи, и на той стороне от них может быть какая-то польза, потому что там достаточно службы, чтобы поддерживать порядок. Вместо этого, здесь будет толпиться человек восемьсот городских жителей и, вероятно, пара дюжин копов, большинство из которых бестолковые новички. Удерживать людей здесь от приближения к Куполу — всё равно, что стараться защитить замок из песка от морского прилива.

Трусы у неё были влажными, и лужа натекла между её растопыренных ног. Она уписалась или прежде чем нажать на курок, или сразу же после. Олли думал, что, наверное, после.

БАХ. Тишина.

Вблизи работал молодчик в армейской форме. Совсем юный. На рукавах не имел никаких нашивок, и Олли догадался, что тот, вероятно, рядовой. На вид ему было лет шестнадцать, однако Олли думал, что тот должен быть старше. Он слышал о ребятах, которые прибавляли себе возраст, только бы попасть на службу, но думал, что такое случалось до того, как повсюду завелись компьютеры, чтобы отслеживать такие вещи.

Армейский молодчик огляделся вокруг, увидел, что на него никто не обращает внимания, и заговорил потихоньку. С южным акцентом.

— Парень! А не прекратил бы ты бросать свой камень? Сдуреть можно.

— Так уйди куда-нибудь, — ответил Олли.

БАХ. Тишина.

— Не моогу. Приказ.

Олли промолчал. Вместо этого вновь бросил камень.

БАХ. Тишина.

— Зачем ты это делаешь? — спросил армеец. Сейчас он уже только делал вид, что все ещё занят щитами, а на самом деле ему хотелось поболтать с Олли.

— Потому что рано или поздно какой-то из них не отскочит. А когда это случится, я встану и пойду отсюда, чтобы никогда больше не видеть этой фермы. Не доить никогда никаких коров. Какой там воздух, с вашей стороны?

— Хороший. Прохладный, правда. Я сам из Южной Каролины. У нас в Южной Каролине совсем не так в октябре, я тебе говорю.

Там, где находился Олли, в трёх ярдах от юноши с юга, было жарко. Да ещё и пахло.

Армеец показал рукой мимо Олли.

— Почему бы тебе не закоончить бросать камни и не заняться теми коровами? — Последнее слово у него прозвучало как коуовами. — Завести их в коровник, подоить их или повтирать им «лесной мазюки» в дойки, или что-нибудь такое.

— Нам нет потребности их загонять, они сами знают, куда идти. Но теперь нет и нужды их доить, и бальзама втирать нет смысла тоже. Дойки у них сухие.

— Эй?

— Эй. Мой отец говорит, что-то не то с травой. Он говорит, что трава плохая, потому что плохой воздух. Знаешь, тут не очень приятно пахнет. Пахнет дерьмом.

— Эй? — армейский юноша выглядел растроганным. Он ещё пару раз ударил молотком по забитым в землю столбам двух противоположных щитов, хотя те и без этого уже довольно надёжно стояли.

— Эй. Моя мать убила себя сегодня утром.

Армейский юноша как раз поднял молоток для очередного удара. Теперь рука, в которой он его держал, просто упала, повиснув вдоль его тела.