Под куполом, стр. 187

Расти вспомнил коробочку на Чёрной Гряде, просто тоненький прямоугольник, площадью едва ли пятьдесят квадратных дюймов, и всё-таки он не смог её поднять. Даже сдвинуть с места не смог. И ещё ему припомнились те хохочущие кожеголовые, которых он также там видел.

— Есть люди, которые неодобрительно относятся к свиданиям.

5

— Как ты чувствуешь себя, Джуниор?

— О'кей. Лучше, — голос у него звучал бесцветно. Одетый в госпитальные кальсоны, он сидел возле окна. Безжалостный свет бил ему в измученное лицо. Он выглядел обессиленной жизнью сорокалетним дядей.

— Расскажи мне, что случилось, прежде чем ты потерял сознание.

— Я шёл в школу, но вместо этого пошёл к дому Энджи. Я хотел ей сказать, чтобы помирилась с Фрэнком. Он запал в крутой депрессняк.

Расти подумал, может, ему спросить, знает ли Джуниор, что и Фрэнк, и Энджи мертвы, однако потом решил, что не следует — какой смысл? Вместо єтого он спросил:

— Ты шёл в школу? А что насчёт Купола?

— О, точно, — тот же самый бесцветный, безэмоциональный голос. — Я о нём совсем забыл.

— Сколько тебе лет, сынок?

— Двадцать… один?

— Как звали твою мать?

Джуниор на это задумался.

— Джейсон Джиамби [382], - наконец произнёс он, а затем пронзительно рассмеялся.

Но апатическое, безэмоциональное выражение на его лице нисколечко не изменилось.

— Когда опустился Купол?

— В субботу.

— А сколько дней тому назад это было?

Джуниор насупился.

— Неделя? — наконец произнёс он. — Две недели? Он уже как-то долго стоит, это точно. — Наконец он обратился к Расти. Глаза у него сияли благодаря валиуму, который ему вколол Терстон Маршалл. — Это тебя Бааарби подговорил задать все эти вопросы? Он их поубивал, ты это знаешь? — Он кивнул. — Мы нашли его марийские погоны. — И после паузы: — Армейские жетоны.

— Барби меня ни на что не подговаривал, — сказал Расти. — Он в тюрьме.

— А очень скоро он окажется ещё и в аду, — произнёс Джуниор с равнодушной отстранённостью. — Мы его осудим и казним. Так сказал мой отец. В Мэне нет смертной казни, но он говорит, сейчас у нас военное положение. В яичном салате многовато калорий.

— Это точно, — кивнул Расти. Он принёс с собой стетоскоп, аппарат для измерения кровяного давления и офтальмоскоп. Теперь он обматывал манжету вокруг руки Джуниора. — Ты можешь назвать по порядку трёх последних президентов, Джуниор?

— Конечно. Буш, Туш и Пунш, — он дико захохотал, но так же без изменения выражения на лице.

Давление у него было 147 на 120. Расти был готов к худшему.

— Ты помнишь, кто приходил к тебе передо мною?

— Эй. Тот старикан, которого мы с Фрэнки нашли на озере как раз прежде чем найти ребятишек. Я надеюсь, эти дети сейчас в порядке. Они были такие симпотные.

— Ты помнишь их имена?

— Эйден и Алиса Эпплтон. Мы ходили в клуб, и та рыжая девка подрочила мне под столом. Думала, если будет так ублажать меня, то не надоест. — Пауза. — Проехали.

— Ага, — кивал Расти, настраивая офтальмоскоп.

Правый глаз Джуниора был в норме. Оптический диск левого глаза был набухшим, в том состоянии, которое носит название папиледема. Обычный синдром прогрессирующих опухолей в мозге и отёков, которые их сопровождают.

— Считаешь меня простаком-деревенщиной?

— Нисколько. — Расти отложил офтальмоскоп и поднял перед лицом Джуниора указательный палец. — Я хочу, чтобы ты дотронулся своим пальцем до моего. А потом дотронулся до своего носа.

Джуниор это выполнил. Расти начал медленно водить пальцем вперёд и назад.

— Продолжай.

У Джуниора получилось движущимся пальцем коснуться своего носа только один раз. Потом он попал в палец, но себе дотронулся до щеки. На третий раз он и в палец не попал и дотронулся до своей брови.

— Оба-на. Хочешь ещё? Я могу это делать целый день, знаешь ли.

Расти отодвинул свой стул и встал.

— Я пришлю к тебе Джинни Томлинсон с назначениями.

— А после того, как я их получу, могу я уже пойти момой? Домой, то есть.

— Останешься ночевать у нас, Джуниор. Надо за тобой понаблюдать.

— Но я же в порядке, разве нет? У меня вновь болела голова перед этим… то есть ужасно болела… но все уже прошло. Я же в порядке, правда?

— Сейчас я тебе ничего ещё не могу сказать, — ответил Расти. — Мне надо поговорить с Терстоном Маршаллом и просмотреть кое-какие книги.

— Чувак, тот мужик никакой не доктор. Он преподаватель английского.

— Может, и так, но тебе он все сделал надлежащим образом. Лучше, чем вы ему с Фрэнком, насколько мне известно.

— Да мы просто немного поиграли, — махнул небрежно рукой Джуниор. — Кроме того, для тех детей мы все сделали хорошо, разве нет?

— Тут я тебе не могу возразить. А теперь, Джуниор, просто расслабься, отдыхай. Почему бы тебе не посмотреть немного телевизор?

Джуниор подумал-подумал и спросил:

— А что на ужин?

6

При данных обстоятельствах единственное, что Расти мог придумать для уменьшения отёка в том, во что превратился мозг Джуниора, были инъекции манитола. Он извлёк из дверей карточку и увидел прицепленную к ней написанную незнакомым петлястым почерком записку:

Расти дописал внизу нужную дозу. Джинни права: Терстон Маршалл ценное приобретение.

7

Двери в палату Большого Джима были приоткрыты, но комната стояла пустой. Его голос доносился из любимой дремальни покойного доктора Гаскелла, и Расти направился в комнату отдыха. Он и не подумал взглянуть на карточку Большого Джима, небрежность, о которой он вскоре пожалеет.

Большой Джим, полностью одетый, сидел возле окна, держа возле уха телефонную трубку, вопреки тому, что плакат на стене изображал большой ярко-красный мобильный телефон, перечёркнутый большим и также красным X, чтобы поняли даже малограмотные. Расти подумал, что получит большое удовольствие, приказав Большому Джиму прекратить телефонный разговор. Конечно, это политически некорректный способ начинать процесс, который должен стать одновременно медосмотром и дискуссией, но именно это он и собирался сделать. Он уже сделал шаг вперёд, но тут же остановился. Похолодел.

В памяти ясно всплыло: он не может заснуть, поднимается, чтобы пойти съесть Линдиного пирога с клюквой и апельсинами, слышит тихий скулёж Одри, который доносится из спальни девочек. Идёт туда посмотреть на своих Джей-Джей. Сидит на кровати Дженни под плакатом её ангела-хранителя — Анны Монтани.

Почему эти воспоминания пришли так поздно? Почему все это не припомнилось ему во время его визита к Большому Джиму, в его домашнем кабинете?

«Потому что я тогда не знал об убийствах; тогда я переживал только за пропан. А также потому, что у Дженнилл не было никакой эпилепсии, она просто находилась в стадии быстрого сна. Просто говорила во сне».

«У него золотой бейсбольный мяч, папа. Это плохой мяч».

Даже в прошлую ночь, в морге, у него не всплыли эти воспоминания. Только теперь, когда уже совсем поздно.

«Но подумай же, что это означает: устройство на вершине Чёрной Гряды, возможно, транслирует не только радиацию, а также ещё что-то другое. Назовём это навеянным предвидением, назовём это чем-то, для чего пока что даже не существует названия, но как бы мы это не назвали, оно есть. Таким образом, если Дженни права относительно золотого мяча, тогда все дети, которые в обморочном состоянии объявляли об ужасах Хэллоуина, также правы. Но означает ли это, что всё должно произойти точно в этот день? Или, может, раньше?»

Расти склонялся к последнему. Для кучи городских детей, возбуждённых ожиданием игры в «козни и лакомства», Хэллоуин уже начался.