Под куполом, стр. 179

Однако ничего не происходило. Ни видения, ни ожога. Серая коробочка на прикосновенье была холодной, вопреки тому, что он только что видел, как на ней пузырился и горел его фартук.

Проблеснул пурпурный огонёк, Расти хватило осторожности не прикрывать его рукой. Вместо этого он схватил эту штуку за бока, мысленно прощаясь со своей женой и дочерьми и извиняясь перед ними за то, что оказался таким конченным дураком. Он ожидал, что сейчас вспыхнет и сгорит. Когда этого не произошло, он попробовал поднять коробочку. Хотя площадь её поверхности была не большей, чем обеденная тарелка и сама она не была не намного толще, он не смог её пошевелить. Эта коробочка была всё равно, что прикованная к верху какой-то колонны, погруженной на девяносто футов вглубь коренной породы Новой Англии — хотя этого не могло быть. Она лежала поверх травяного ковра, и, продвинув глубже под неё пальцы рук, он сам до себя дотронулся. Сплетя пальцы вместе, он попробовал вновь поднять чёртову штуку. Ни шока, ни видений, ни жара; и ни сдвига тоже. Коробочка даже не пошевелилась.

Он подумал: «Я держу в руках своего рода чужеродный артефакт. Машину из другого мира. Я могу даже поглазеть на тех, кто ей руководит».

Самая эта идея была интеллектуально прекрасная — даже ошеломляющая, но она не имела эмоционального измерения, возможно, потому, что он был очень ошарашен и переполнен информацией, которая не обрабатывалась.

«Ну, и что дальше? Что, черт меня побери, дальше?»

Он не знал. А ещё оказалось, что после всего этого он не потерял способности к эмоциональным переживаниям, потому что его накрыло волной отчаяния, и он едва удержался от того, чтобы не вокализовать это отчаяние в рыдании. Четверо людей внизу могут его услышать и подумают, что он в беде. Да так оно и есть, он в беде. И не только он.

Он встал, ноги под ним дрожали, угрожая подломиться. Горячий, плотный воздух, казалось, приставал ему к лицу, словно масло. Он неспешно побрёл сквозь отягощённый яблоками сад назад к фургону. Единственное, что ему было вполне ясно — о существовании этого генератора ни при которых обстоятельствах не должен узнать Большой Джим Ренни. Не потому, что ему может захотеться его уничтожить, а потому, что он, скорее всего, установит вокруг него охрану, чтобы предотвратить его уничтожение. Чтобы генератор продолжал делать то, что делает, и таким образом Ренни мог продолжать делать своё. По крайней мере, пока что Большого Джима полностью устраивало текущее положение вещей.

Расти открыл дверцу фургона, и именно тогда, менее чем в миле от Чёрной Гряды, мощный взрыв всколыхнул день. Это прозвучало так, словно Бог наклонился и выстрелил вниз из небесного дробовика.

Расти от неожиданности вскрикнул и посмотрел вверх. И тут же ему пришлось прикрыть себе глаза рукой от злых лучей мгновенного солнца, которое вспыхнуло в небе выше границы между Честер Миллом и ТР-90. В Купол врезался очередной самолёт. Только на этот раз это был не скромный «Сенека-V». Чёрный дым поднимался от точки контакта, которую Расти определил приблизительно на высоте двадцати тысяч футов. Если чёрное пятнышко, оставленное ракетными ударами, казалось мушкой на щеке дня, то новое пятно было язвой кожи. Такой, которая готова была бурно разрастись.

Расти забыл о генераторе. Забыл о четырёх друзьях, которые его ждут. Забыл о собственных детях, ради которых он только что подвергал себя риску сожжения живьём и испепеления. На протяжении двух минут не было места ни для чего в его мозге, кроме ледяного ужаса.

По ту сторону Купола на землю падали обломки. Вслед за носовой частью реактивного лайнера полетел горящий двигатель; за двигателем посыпался дождь из синих авиационных кресел, многие с пристёгнутыми к ним пассажирами; вслед за креслами наступила очередь огромного блестящего крыла, которое парило, покачиваясь, словно лист бумаги на сквозняке; за крылом пошёл хвост, похоже, что это «Боинг-767». Хвост был темно-зелёного цвета. На нём был зелёный символ более светлого оттенка. Расти показалось, что тот похож на клевер.

«Нет, это не клевер, а трехлистник».

И тогда на землю обвалился, словно сломанная стрела, фюзеляж самолёта, и вокруг загорелся лес.

18

Город вздрагивает от взрыва, и все выходят посмотреть. По всему Честер Миллу жители выходят смотреть. Они стоят перед своими домиками, на подъездных аллеях, на тротуарах, посреди Мэйн-стрит. И хотя небо на север от их тюрьмы большей частью затянуто тучами, им приходится прикрывать глаза от сияния — того, что Расти со своего места на вершине Чёрной Гряды увидел, как второе солнце.

Конечно, они видят все, как оно есть: самые остроглазые даже могут прочитать название на фюзеляже падающего самолёта, пока он не исчезает ниже линии деревьев. В этом нет ничего сверхъестественного; такое уже случалось и раньше, не далее, как на неделе (хотя не так грандиозно, надо признать). Однако в жителях Честер Милла поселяется гнетущий страх, который будет властвовать в городе с того времени и до самого конца.

Тот, кто досматривал неизлечимого больного, скажет вам, что наступает момент ломки, когда сопротивление умирает и вползает покорность. Для большинства жителей Честер Милла точкой ломки стало позднее утро двадцать пятого октября, когда они стояли, кто сам, а кто вместе с соседями, и смотрели, как более трёх сотен людей падают сверху в лес ТР-90.

В начале этого утра приблизительно процентов пятнадцать здешних имели на рукавах голубые повязки «солидарности»; под закат солнца этой среды в октябре их количество увеличилось вдвое. Когда солнце взойдёт завтра утром, таких станет больше половины всего населения.

Сопротивление уступает покорности; покорность рождает зависимость. Кто угодно, кто досматривал неизлечимого больного, скажет вам это. Больные люди нуждаются в ком-то, кто будет подавать им таблетки и стакан с прохладным сладким соком, чтобы их было легче глотать. Они нуждаются в ком-то, кто мазью из арники разотрёт им болезненные суставы. Они нуждаются в ком-то, кто будет сидеть рядом тёмной ночью, когда часы тянутся так долго. Они нуждаются в ком-то, кто скажет: «А теперь спи, завтра будет лучше, я здесь, спи, я обо всём позабочусь».

Спи.

19

Офицер Генри Моррисон привёз Джуниора в больницу — к тому времени парень пришёл в сознание, хотя все так же бормотал какую-то бессмыслицу — а дальше уже Твич повёз его куда-то на каталке. Моррисон смотрел ему вслед с облегчением.

В справочной службе Генри узнал домашний номер Большого Джима и номер городского совета, но, ни там, ни там никто не отвечал — это были номера проводной сети. Он как раз слушал работа, который сообщал ему, что номер мобильного телефона Джима Ренни не значится в реестре, когда взорвался лайнер. Вместе со всеми ходячими в госпитале он выбежал во двор и стоял на разворотной площадке, смотря на новую чёрную метку на невидимой поверхности Купола. Ещё падали последние обломки.

Большой Джим действительно находился в городском совете, но телефон он выключил, чтобы никто ему не мешал доработать обе его речи — одна для копов в этот вечер, а вторая перед всем городом завтра вечером. Услышав взрыв, он бросился наружу. Первой мыслью у него промелькнуло: Кокс подорвал атомный заряд. Никчёмный полковник! Если он пробьётся через Купол — все полетит кувырком!

Он оказался рядом с Элом Тиммонсом, сторожем здания горсовета. Эл показал на север, высоко в небо, где ещё поднимался дым. Большому Джиму это напомнило взрыв зенитного снаряда из какого-то фильма времён Второй мировой войны.

— Там был самолёт! — кричал Эл. — Огромный! Господи! Разве они не предупредили всех?

Большой Джим с облегчением выдохнул, его взволнованное сердце немного замедлило свой темп. Если это был самолет… просто самолёт, а не ядерный взрыв или какая-то суперракета…

У него зазвенел мобильный. Он достал телефон из кармана и открыл:

— Пит, ты?