Под куполом, стр. 100

— Вы что, будете мне указывать, что я должен здесь делать?

— Нет, сэр, я лишь высказал предложение, которое основывается на моём опыте внедрения законности в Ираке. Решение вы примете сами.

Рендольф расслабился.

— Тогда о'кей. Хорошо, — он наклонил голову, погрузившись в мысли. Все увидели, как он заметил свою расстёгнутую ширинку и решил эту маленькую проблему. После этого он вновь поднял голову и сказал:

— Джулия, отведите преподобную Пайпер в госпиталь. А что касается вас, мистер Барбара, меня не интересует, куда вы пойдёте, но я желаю, чтобы вы отсюда убрались. Сегодня я возьму показания у своих офицеров, а завтра у преподобной Либби.

— Подождите, — отозвался Тибодо, протянув свои искривлённые пальцы к Барби. — Вы можете с этим что-то сделать?

— Не знаю, — ответил Барби, надеясь, что произнёс это деликатно. Первое отвращение прошло, теперь начались политические действия, суть которых он хорошо помнил по контактам с иракскими копами, которые мало чем отличались от этого мужчины на диване и тех, которые скучились в двери. Всё сводилось к тому, что надо доброжелательно вести себя с теми, которых хотелось пренебрегать. — Вы сможете произнести «вилка»?

10

Прежде чем постучать в двери Большого Джима, Расти выключил свой мобильный. Теперь Большой Джим сидел за своим письменным столом, а Расти на стуле перед ним — на месте просителей и никчем.

В кабинете (Ренни, наверняка, называл его домашним офисом в своих налоговых декларациях) пахло приятным сосновым духом, словно здесь совсем недавно хорошенько поприбирали, но Расти всё равно не нравился этот кабинет. И не только картиной, которая изображала агрессивно-европеоидного Иисуса во время Нагорной проповеди, или эгоистичными фотографиями на стенах или голым деревянным полом, которому подошёл бы ковёр; конечно, это было неприятно, но также было здесь и что-то другое. Расти Эверетт не верил, не хотел верить в паранормальщину, но всё-таки в этой комнате чувствовалось что-то потустороннее.

«Это потому, что ты его немного опасаешься, — подумал он. — Это и все».

Надеясь, что эти чувства не отражаются у него на лице, он рассказал Ренни об исчезновении госпитальных баллонов. О том, как он нашёл один из них на складе городского совета, и о том, что к нему сейчас подключён генератор горсовета. И о том, что этот баллон стоит там почему-то один-единственный.

— Итак, у меня два вопроса, — произнёс Расти. — Каким образом состоялось путешествие баллона из запасов больницы к центру города? И где остальные баллоны?

Большой Джим сидел, откинувшись назад в кресле, заложив руки себе за затылок, и задумчиво глядел в потолок. Расти поймал себя на том, что смотрит на сувенирный бейсбольный мяч на столе Ренни. Под ним лежал автограф Билла Ли, бывшего игрока бостонских «Рэд Сокс». Прочитать текст было легко, поскольку тот лежал лицом к нему. Конечно, а как же иначе. Его же специально так положили, чтобы видели и удивлялись посетители. Как и эти фотографии на стене, мяч должен был демонстрировать, что Большой Джим тёрся рядом со Знаменитостями: «Глядите, рабы, на меня и дрожите!» [243]

Для Расти этот бейсбольный мячик и обращённый лицом к посетителям автограф послужили объяснением причины его нехороших ощущений, касающихся этого кабинета. Это же подарочная витрина, дешёвая претензия на местечковый престиж и местечковую власть.

— Я не уверен, что ты получал от кого-то разрешение на обыск в нашем складском помещении, — объявил Большой Джим потолку. Его мясистые пальцы так и оставались переплетёнными за головой. — Возможно, ты занимаешь какой-то пост в органах власти нашего города, а мне об этом не известно? Если так, это моя вина — моя неудача, как говорит Джуниор. А я-то думал, ты просто санитар с рецептурным блокнотом.

Расти подумал, что это такой стандартный приём — Ренни старается его разозлить. Чтобы обмануть.

— Я не заседаю в органах власти, — ответил он, — но я работник больницы. И налогоплательщик.

— Ну и?

Расти почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— И, указанные вещи делают это складское помещение и моим в определённой мере, — он ждал, что мужчина за столом как-то на это отреагирует, однако Большой Джим оставался беззаботным. — Кроме того, там было не заперто. Хотя нашего дела это не касается, как вы считаете? Я увидел то, что увидел, и желаю объяснений. Как работник больницы.

— И налогоплательщик. Не забываем.

Расти не шелохнулся, так и сидел, смотрел на него.

— Я их не имею, — сказал Ренни.

Расти свёл брови.

— Правда? А мне казалось, вы держите руку на пульсе нашего города. Разве не так вы говорили в последний раз, когда баллотировались на выборного? А теперь говорите мне, что не имеете объяснений в отношении того, куда делся городской пропан? Я вам не верю.

Тут уже Ренни впервые проявил раздражение:

— Меня не интересует, веришь ты или нет. Для меня это новость, но… — на этих словах он слегка стрельнул глазами в сторону, словно проверяя, не пропала ли со стены фотокарточка с автографом Тайгера Вудса: классический жест лжецов.

— В больнице вот-вот закончится пропан, — сказал Расти. — Без топлива мы, горстка нас, которые ещё остались трудоспособными, окажемся в условиях полевого госпиталя в палатке времён Гражданской войны. Если генератор перестанет подавать электричество, наши сегодняшние пациенты — включая одного с пост-коронарным и одним серьёзным случаем диабета, где, возможно, встанет вопрос ампутации — окажутся под серьёзной угрозой. Потенциальный ампутант Джимми Серойс. На парковке стоит его машина. На ней и сейчас ещё есть наклейка: ГОЛОСУЕМ ЗА БОЛЬШОГО ДЖИМА.

— Я проведу расследование, — сказал Большой Джим. Тоном человека, который дарит свою ласку, сказал: — Пропан, который принадлежит городу, вероятно, хранится в каком-то другом из городских складов. А что касается вашего, я уверен, тут мне нечего сказать.

— Какие ещё другие городские склады? Есть пожарная часть, и есть груда песка, перемешанного с солью, на дороге Божий Ручей — там даже навеса нет, — но, ни о каких других складах мне не известно.

— Мистер Эверетт, я занятой человек. Вы должны меня сейчас извинить.

Расти встал. Пальцы его хотели сжаться в кулаки, но он им не позволил.

— Я задам вам вновь эти вопросы, — произнёс он. — Прямо и недвусмысленно. Вы знаете, где сейчас эти, исчезнувшие, баллоны с пропаном?

— Нет, — на этот раз Ренни отвёл глаза в сторону Дейла Эрнгардта. — И сейчас я не собираюсь делать каких-то предположений на эту тему, сынок, потому что в ином случае могу об этом пожалеть. А теперь почему бы тебе не здрыснуть, не взглянуть, в каком состоянии находится сейчас Джимми Серойс? Передай ему наилучшие пожелания от Большого Джима, пусть заходит на минутку, когда вся эта катавасия немного спадёт.

Расти едва сдерживался, чтобы не сорваться, но эту битву он проигрывал.

— Здрыснуть? Вы, несомненно, забыли, что находитесь на службе у общины, а не являетесь здесь частным диктатором. На данное время я в этом городе главный медик, и желаю услышать отве…

Зазвонил телефон Большого Джима. Он сразу же за него схватился. Послушал. Морщины вокруг углов его опущенных вниз губ расправились.

— Вот херня! Каждый раз, как только я, к чёрту, отвернусь… — он вновь послушал, и тогда произнёс: — Если имеешь своих людей сейчас в конторе, Пит, закрой ловушку, пока не поздно, и крепко запри. Позвони Энди. Я сейчас же буду у вас, и втроём мы все решим.

Он выключил телефон и встал.

— Моё присутствие сейчас нужно в полицейском участке. Там или чрезвычайная ситуация, или очередная катавасия, пока сам не увижу, не могу сказать. А тебе нужно спешить или в больницу, или в амбулаторию, мне так кажется. Там какие-то проблемы у преподобной Либби.

— Что? Что с ней случилось?

Со своих плотных норок его измерили холодные глаза Большого Джима: