Собрание сочинений в 10 томах. Том 8, стр. 47

Позади затихли крики, теперь слышался только один звук — конский топот. Потом и топот ослабел, замер в отдалении, и молчание и тьма окутали сознание Вульфа.

II. Сэр Эндрью д'Арси

Годвину снится, что он умер, что где-то внизу, под ним, плывет мир, что сам он, распростертый на ложе из черного дерева, несется в черной мгле и что его охраняют двое светлых стражей. «Это ангелы-хранители», — думается ему.

Время от времени появляются и другие духи и спрашивают ангелов, сидящих у него подле изголовья и в ногах:

— Грешила ли эта душа?

И слышится ответ ангела, сидевшего у изголовья:

— Грешила.

И снова спросил голос:

— Умер ли он свободным от грехов?

— Он умер несвободным, с красным поднятым мечом, но погиб во время славной битвы.

— Во время битвы за крест Христов?

— Нет, за женщину.

— Увы, бедная душа, грешная, несвободная, она погибла ради земной любви. Может ли он заслужить прощение? — несколько раз повторил с грустью вопрошающий голос, становясь все слабее и слабее, пока наконец не затерялся вдали.

Зазвучал новый голос, голос отца Годвина, никогда не виденного им воителя, который пал в Сирии. Годвин тотчас же узнал его, у видения было лицо, высеченное из камня, как на гробнице в церкви Стоунгейтского аббатства, на его кольчуге виднелся кроваво-красный крест, на щите красовался герб д'Арси, а в руках блестел обнаженный меч.

— Это ли душа моего сына? — спросил он у стражей, облаченных в белые одежды. — Если да, то как он умер?

Тогда ангел, бывший в ногах ложа, ответил:

— Он умер с красным поднятым мечом, умер во время честного боя.

— Он бился за крест Христов?

— Нет, за женщину.

— Он бился за женщину, когда должен был пасть в святой войне. Увы, бедный сын! Увы, значит, нам нужно снова расстаться, и теперь навсегда.

Этот голос тоже замер.

Что это? Сквозь тьму двигалось великое сияние, и ангелы, сидевшие в ногах и при изголовье ложа, поднялись и приветствовали великий свет своими пламенными копьями.

— Как умер этот человек? — спросил голос, звучавший из сияния, голос глухой и страшный.

— Он умер от меча, — ответил ангел.

— От меча врагов небес? Он бился в войне небес?

Но ангелы молчали.

— Нет до него дела Небу, если он бился не за Небо, — снова сказал

— Пощади его, — заступились хранители, — он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.

— Да будет так, — прозвучал голос. — Живи, но живи как рыцарь небес, если ты хочешь достичь Неба!

— Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? — спросили ангелы.

— Этого я не сказал, — ответил голос, вещавший из сияния.

И странное видение исчезло.

Полное отсутствие сознания… Потом Годвин очнулся и услышал другие голоса — человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо — самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели спать, и он опять заснул. Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по-настоящему в маленькой комнате, которая находилась рядом с соларом, гостиной замка Холл в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати-козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой, подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.

— Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?

Лицо Вульфа просияло, и он счастливо улыбнулся — теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.

— Ну конечно, я, — рассмеялся Вульф, — у приведений не бывает хромых ног, раны — дары мечей и людей.

— А Розамунда? Что стало с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем. Скорее, скорее!

— Она сама скажет тебе все, — и, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: — Розамунда, моя… нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся. Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.

Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и Розамунда, по-прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в серых глазах, сверкавших на белом осунувшемся лице. У Годвина были серые глаза, у Вульфа — синие; лишь одно это различие между братьями заметил бы посторонний человек, хотя и губы Вульфа были полнее, чем у Годвина, и подбородок очерчен более резко, кроме того, он был ростом гораздо выше брата. Розамунда с легким восклицанием восторга подбежала к Годвину, обвила руками его шею и поцеловала в лоб.

— Осторожнее, — резко сказал Вульф, отворачивая голову. — Не то, Розамунда, перевязки ослабеют и он снова начнет страдать; он и так потерял достаточно крови.

— Тогда я поцелую руку, которая спасла меня, — произнесла она и, исполнив сказанное, прижала большую кисть Годвина к своему сердцу.

— Моя рука тоже принимала некоторое участие в этом деле, только, помнится, вы не целовали ее, кузина. Ну, ничего, я тоже поцелую его. Слава Господу, святой Деве, святому Петру, святому Чеду и всем другим святым, имен которых я не помню, слава за то, что они с помощью Розамунды, молитв приора Джона, братьев Стоунгейтского аббатства и Метью, деревенского священника, спасли моего брата. Мой горячо любимый брат!

И, подойдя к кровати Годвина, Вульф обнял и несколько раз поцеловал его.

— Осторожнее, — сухо заметила Розамунда, — не то, Вульф, вы сдвинете повязки, а он и так уже потерял достаточно крови.

Прежде чем Вульф успел ответить, раздался звук медленных шагов, занавесь откинулась в сторону, и в маленькую комнату вошел высокий рыцарь с благородной осанкой.

Он был стар, но казался еще старше своих лет, так как горе и болезни истощили его. Снежно-белые волосы падали ему на плечи. Его лицо было бледно, заострившиеся черты казались как бы тонко выточенными и, несмотря на разницу в возрасте, изумительно напоминали черты Розамунды. Это был ее отец, знаменитый лорд сэр Эндрью д'Арси. Розамунда повернулась и присела перед ним с восточной грацией; Вульф наклонил голову, Годвин, шея которого слишком окаменела, просто протянул ему руку. Старик посмотрел на него с гордостью в глазах.

— Итак, ты останешься жив, мой племянник, — вымолвил он, — и я благодарю за это Подателя жизни и смерти! Клянусь Богом, ты храбрец, достойный отпрыск рода нормандца д'Арси и Улуина-саксонца. Да, ты один из лучших потомков их.

— Не говорите так, дядя, — возразил Годвин, — здесь есть более достойный человек, — и своими тонкими пальцами он погладил руку Вульфа. — Ведь Вульф провез меня через ряды нападающих. О, я помню, как он вскинул меня на вороного и приказал крепко держаться за гриву коня и седельную луку. Да, я помню наш прорыв и его крик: «Д'Арси! Д'Арси! Против д'Арси — против смерти!», помню блеск вражеских мечей, но больше — ничего.

— Я жалею, что не был с вами и не помогал вам в этой битве, — со вздохом произнес сэр Эндрью. — О, дети, грустно быть больным и старым. Я обрубок, только тлеющий обрубок, но знал и я…

— Отец, отец, — Розамунда обняла его, — вы не должны так говорить. Вы уже выполнили вашу задачу.

— Да, мою часть дела, но мне хотелось бы сделать больше! О, мой святой, попроси Господа дать мне умереть с обнаженным мечом, с боевым кличем наших дедов на губах. Да, не хотел бы я угаснуть, как старая изъезженная боевая лошадь в конюшне! Простите меня, дети, но я поистине завидую вам. Когда я увидел, что вы лежите в объятиях друг друга, я чуть не заплакал от злости при мысли, что горячий бой происходил в какой-нибудь миле от моих дверей, а я не участвовал в нем.

— Я не знаю, что случилось дальше, — тихо сказал Годвин.