Собрание сочинений в 10 томах. Том 8, стр. 107

X. В Иерусалиме

Годвин знал, что он болен, ощущал, что Масуда ухаживает за ним во время болезни, и больше ничего не сознавал. Все прошедшее исчезло для него. Ему казалось, что она постоянно с ним, смотрит на него глазами, полными неизъяснимого покоя и любви, и что вокруг ее шеи бежит тонкая красная линия, и удивлялся, почему это.

Знал Годвин также, что во время болезни он был в пути, на заре до него доносились звуки снимающегося лагеря, и он чувствовал, что невольники несут его по жгучему песку до вечера, на закате с жужжащими звуками, точно пчелы в улье, воины раскидывали бивак. Потом наступала ночь, и слабая луна плыла, точно корабль по лазурному небу, там и здесь светились вечные звезды, и к ним несся крик: «Аллах акбар, Аллах акбар!» — «Бог велик, Бог велик».

Наконец путешествие окончилось, зазвучали грохот и шум битвы. Раздались приказания, вскоре послышался гул, новые шаги и вопли над мертвыми.

И вот пришел день, в который Годвин открыл глаза и повернулся, чтобы посмотреть на Масуду, но она исчезла: на ее обычном месте сидел хорошо ему знакомый человек — Эгберт, бывший епископ Назарета. Старик поднес больному шербет, охлажденный снегом. Женщина исчезла, ее место занял священник.

— Где я? — спросил Годвин.

— Подле стен Иерусалима, сын мой, вы пленник Салах ад-Дина, — послышался ответ.

— А где же Масуда, которая была со мной все эти дни?

— Я надеюсь, на небесах, — прозвучал ответ, — потому что она была хорошая женщина. Я сидел подле вас.

— Нет, — упрямо возразил Годвин, — Масуда.

— В таком случае, — заметил епископ, — тут была ее душа, потому что я причастил ее и молился над ее открытой могилой. Вероятно, это была ее душа, пришедшая с неба, чтобы навестить вас, и снова отлетевшая, когда вы вернулись на землю.

Годвин вспомнил, застонал, но скоро заснул. Когда к нему стали возвращаться силы, Эгберт рассказал ему все. Его нашли без чувств подле Масуды, и эмиры просили Салах ад-Дина убить франка хотя бы за то, что он лампой вышиб глаз святому мулле. Султан не согласился на это, сказав, что мулла поступил недостойным образом, насмехаясь над печалью сэра Годвина, и что рыцарь отплатил ему по заслугам.

Он прибавил, что Годвин бесстрашно вернулся, желая подвергнуться наказанию за не совершенный им грех, что, наконец, он, султан Салах ад-Дин, любит его, как друга, хотя рыцарь — неверный. Эгберту приказали ухаживать за больным и, если возможно, спасти его. Когда же войско двинулось, воинам велели нести носилки Годвина, для него также всегда ставили отдельную палатку. Теперь, по словам епископа, началась осада святого города и с обеих сторон было много убитых.

— Иерусалим падет? — спросил Годвин.

— Если только святые не поддержат его, боюсь, что да, — ответил Эгберт.

— А разве Салах ад-Дин не будет милосерден? — опять спросил д'Арси.

— Почему он может быть милосерден, сын мой? Ведь они же отказались от его условий. Нет, он поклялся, что, как Готфрид Бульонский взял этот город около ста лет тому назад, перебив много тысяч мусульман, мужчин, женщин и детей, так же и он поступит с христианами. О нет, он не пощадит их! Они умрут… они умрут!… — И Эгберт, ломая руки, вышел из палатки Годвина.

Годвин лежал неподвижно, спрашивая себя, чем все окончится. Он думал только об одном. В Иерусалиме жила Розамунда, племянница султана, которую Салах ад-Дин, конечно, хотел вернуть к себе не только потому, что в ее жилах текла родственная ему кровь, но и из опасения, что если этого не случится, его видение не исполнится.

А в чем смысл видения? В том, что благодаря Розамунде спасется много жителей. Ведь если уцелеет Иерусалим, также спасутся десятки тысяч мусульман и христиан. О, конечно, в этом заключается ответ на его вещий сон.

В тот же самый день Годвин лежал и дремал, так как он был еще слишком слаб, чтобы встать. Вдруг на него упала тень, и, открыв глаза он увидел самого султана, стоявшего подле его постели. Годвин постарался подняться и поклониться ему, но султан добрым голосом посоветовал ему не двигаться, сел подле него и сказал:

— Сэр Годвин, я пришел попросить у вас прощения. Когда я послал вас навестить мертвую женщину, которая справедливо пострадала за свое преступление, я поступил недостойно властителя народа. Но мое сердце было полно горечи против нее и против вас, и мулла вложил в мой ум шутку, которая стоила ему глаза, а также чуть не пресекла жизнь усталого и печального человека. Я все сказал.

— Благодарю вас, султан, вы всегда были благородны, — ответил Годвин.

— Вы это говорите, а между тем относительно вас и многих ваших я совершал поступки, которые вряд ли можно назвать благородными, — произнес Салах ад-Дин. — Но меня влекла судьба, судьба и сновидение. Скажите, сэр Годвин, справедливо ли то, что рассказывают в нашем лагере, а именно: будто перед Хаттинской битвой вам явилось видение и вы уговаривали вождей франков не двигаться против меня?

— Да, это правда, — и Годвин рассказал суть своего сна и все остальное.

— Глупые слепцы, которые не захотели услышать голоса истины, сказанной им чистыми устами пророка! — прошептал Салах ад-Дин. — Ну что же: они поплатились за это, а выиграли я и моя вера! Удивляетесь ли вы после этого, рыцарь Годвин, что я также верю своему видению, нарисовавшему передо мной лицо моей племянницы, принцессы Баальбека?

— Не удивляюсь, — признался Годвин.

— Удивляетесь ли вы, что я обезумел от бешенства, узнав наконец, что отважная женщина перехитрила меня, моих шпионов и часовых как раз после того, как я пощадил ваши жизни? Удивляетесь ли вы, что я все еще полон гнева, думая, что у меня из рук вырвали великую возможность?

— Не удивляюсь, султан, но я, узревший видение, говорю с вами, тоже созерцавшим видение, как пророк с пророком. Вам дарована возможность исполнить это видение. Подумайте, Салах ад-Дин: принцесса Розамунда в Иерусалиме! Судьба привела ее в святой город, чтобы вы пощадили его ради нее, таким путем покончили кровопролитие и спасли бесконечное число жизней.

— Ни за что! — вскрикнул Салах ад-Дин. — Они отказались от моего милосердия, и я поклялся стереть их всех с лица земли, мужчин, женщин и детей, отомстить всей этой нечистой, неверующей толпе.

— Разве не чиста Розамунда, что вы хотите отомстить ей? Принесет ли ее смерть вам мир? Если Иерусалим истребят огнем и мечом, она тоже погибнет.

— Я прикажу спасти принцессу, чтобы лично судить ее за преступление, — мрачно изрек султан.

— Как спасти ее, когда взявшие город приступом опьянятся от убийства? Ведь она будет в толпе остальных женщин.

— Тогда, — топнул ногой султан, — ее выкупят или увезут из Иерусалима раньше начала убийств.

— Я думаю, этого не случится, пока в Иерусалиме Вульф, который защищает ее, — возразил Годвин.

— А я говорю, что так должно быть и что так будет, — заключил султан.

И, не проронив больше ни слова, Салах ад-Дин вышел из палатки с встревоженным лицом.

В Иерусалиме царило отчаяние; тысячи и десятки тысяч женщин и детей стеснились в святом городе: мужья и отцы многих погибли при Хаттине или в других местах. У людей, способных носить оружие, не было предводителей, а потому Вульф вскоре сделался начальником отряда.

Сначала Салах ад-Дин повел атаку с запада, между воротами святого Этьена и Яффскими, но здесь поднимались укрепленные башни Танкреда и Давида, и защитники города совершали из них вылазки и постоянно отбивали штурмы сарацин.

Тогда султан перевел свою армию на восток и разбил лагерь близ долины потока Кедрона. Когда христиане увидели это, им представилось, что он снимает осаду; во всех церквах они пели благодарственные молитвы. Но на следующее утро белые одежды воинов султана показались на востоке, и защитники Иерусалима поняли, что их гибель близка.

Многие желали сдаться султану, и между их партией и защитниками, поклявшимися скорее умереть, чем отдать город, происходили ожесточенные споры. Наконец решили послать посольство к султану; Салах ад-Дин принял его в присутствии своих эмиров и советников. Он спросил, чего желают христиане, и парламентеры ответили, что они пришли, чтобы обсудить условия. Он ответил так: