Её запретный рыцарь, стр. 44

Не слышал точно, что они сказали, но, если судить по выражению лица Шермана, я бы не удивился, если бы это было обвинение в убийстве. Удачно мы его прихватили, а?

Они вышли из зала суда и столпились в коридоре.

— Ладно, забудем о нем, — махнул рукой Дрискол. — Он бы все равно рано или поздно свое получил. Давайте, пошли отсюда.

Они спустились по лестнице и вышли на улицу, гомоня и смеясь, все еще возбужденные и не отошедшие от напряженной и беспокойной атмосферы в зале суда.

У тротуара стояли три больших серых лимузина. Догерти вышел вперед и тоном главнокомандующего перед войсками возвестил:

— А теперь мы должны разделиться.

Он указал на первый из лимузинов:

— Дюмэн, сядешь в эту машину вместе с Ноултоном и поедешь к нему домой. Он там найдет все необходимое. Не беспокойтесь, миссис Ноултон, это займет час или два. Дрискол, ты вместе с миссис Ноултон поедешь на Сто четвертую улицу и заберешь ее чемоданы и все вещи. Остальные поедут со мной. И помните: в шесть часов у Дюмэна. Не позже. Ну, в путь, ребята!

— Но что… — начал было Ноултон.

— Слушай сюда, — сурово оборвал его Догерти. — Ты собираешься подчиняться приказам или нет? Миссис Ноултон скоро научит тебя дисциплине. А сегодня наша очередь.

Ноултон с притворным испугом повернулся к Лиле, прикоснулся к ее руке и печально сказал: «Au revoir» [8].

Потом он залез в машину к Дюмэну.

— Ну вот и отлично, — сказал Догерти. — А теперь поехали, миссис Ноултон. Дрискол, помоги леди сесть.

Поехали с нами, Сигал. Что? Нет, давай садись! Все готовы, ребята? Тогда вперед! Помните — в шесть часов!

Глава 18

На запад!

Стол, на белоснежной скатерти которого стояла серебряная посуда, был окружен восемью роскошными стульями с украшенными вышивкой сиденьями. Прислуживали четверо крошечных швейцарских официантов с внимательными глазами и неслышной поступью. Повсюду были розы — на буфете, в вазах и на столе, над дверью, красные и белые. Свечи — сотни свечей — везде, где для них был хоть дюйм свободного пространства.

Все это приготовил Дрискол, он старался устроить настоящий праздничный ужин в честь мистера и миссис Ноултон в доме на Западной Двадцать первой улице, где мы уже дважды бывали.

После продолжительных споров между Странными Рыцарями, каждый из которых надеялся быть удостоенным этой чести, Лиля вошла в обеденный зал под руку с Сигалом. Споры грозили затянуться до обеда, когда вошел Сигал и предложил свои услуги, и эта просьба была охотно удовлетворена.

Пьер Дюмэн, как хозяин, сидел во главе стола на одном конце, Ноултон — на другом. Между Догерти и Дрисколом пристроилась Лиля, напротив — Бут, Дженнингс и Сигал.

— Какой стыд! — воскликнула девушка. — Я так переволновалась, что ничего не хочу есть.

— Вот такие они, женщины! — прокомментировал Дрискол. — Два месяца ты была собранной и холодной, как глыба льда, — когда на тебя обрушилось столько неприятностей, что можно было вывести из строя целую армию. А сейчас, когда все позади и вы на пороге многолетней беспросветной семейной скуки, ты так распереживалась, что потеряла аппетит!

— В моей жизни не было дня труднее, — объявил Догерти, — и я голоден как волк. Как там говорят поэты, Дрискол? Я не жених и не могу есть розы.

Тут его прервал главный распорядитель церемонии, и все хором заговорили в ожидании супа.

Не было на свете компании веселее. Сначала Лиля немного смущалась, оказавшись в обществе семерых мужчин, но это продолжалось недолго, во всяком случае, не дольше того момента, когда Догерти, после того как было покончено с рыбой, поднялся на ноги, чтобы изобразить жующую мисс Хьюджес, припудривающую лицо и обслуживающую трех покупателей одновременно.

— Она никогда так не делала! — заявила Лиля, когда перестала задыхаться от смеха и вновь обрела способность говорить. — Это клевета, мистер Догерти.

— Разве? — воскликнул бывший боксер. — Готов признать, что это не соответствует действительности, но только потому, что я все приукрасил и сгладил. Не то чтобы она мне не нравится, наша красотка — девица что надо. А если так — то о чем еще беспокоиться?

— Сладкое мясо в бамбуковом соусе, месье, — объявил официант.

После этих слов Догерти замолчал и был в течение десяти минут весьма занят.

Потом адвокат Сигал рассказал о некоторых своих трагикомических судебных делах, а Дюмэн поведал о тайнах предсказания судьбы по линиям ладони. Дженнингс объяснил, что его контракт с мистером Фроманом, возможно, не будет подписан на следующий день.

Догерти поделился воспоминаниями о своем первом призовом бое, причем его жестикуляция и живописный язык повергли присутствующих в состояние, близкое к истерике.

— Есть одна вещь, — повернулся к Лиле Дрискол, — которую я тебе никогда не прощу, — ты не пригласила меня на свадьбу.

— Меня тоже, — вступил в разговор Дженнингс. — Это зазнайство.

— В любом случае, где это было? — заинтересовался Бут. — Как вы все устроили?

— Просто, — объяснил Догерти. — Вы знаете, что мы внесли залог и Ноултона отпустили на один день. Он был на свободе, а я нашел священника. Дюмэн позволил нам воспользоваться своей французской квартиркой, и дело было обстряпано в пятнадцать минут. Однако вы все-таки сможете поприсутствовать на свадьбе.

Догерти посмотрел на Ноултона, и тот кивнул. Потом бывший боксер продолжил:

— Мы знаем, что наш друг Ноултон — лицо, желающее остаться неизвестным. Его настоящее имя — Нортон, и это обстоятельство требует того, что можно назвать дополнительными процедурами. На завтра намечено грандиозное шоу, и если вы хорошо попросите миссис Ноултон, то, вполне вероятно, она сочтет возможным вас пригласить.

— Ура! — крикнул Дрискол. — Пусть я после этого сдохну!

— Что за выражение! — воскликнула Лиля. — Мистер Дрискол, я оскорблена.

— Искренне прошу меня простить, — галантно извинился джентльмен Дрискол. — Уверяю, я не имел в виду ничего дурного. Официант!

— Да, сэр.

— Если я закажу еще одну бутылку белого вина…

— Да, сэр.

— Я говорю, если закажу еще белого вина…

— Да, сэр.

— Не приноси его.

— Да, сэр. Нет, сэр.

За столом усмехнулись и предприняли дружную и решительную атаку на десерт, а Дженнингс и Бут довольно горячо обвиняли друг друга в том, что возникла причина для такой просьбы Дрискола.

Вскоре Дрискол слегка постучал по столу для привлечения всеобщего внимания и строго посмотрел на спорщиков — те сразу же угомонились.

— Леди и джентльмены, — сказал он. — Прошу вас проявить снисходительность. В отличие от остальных участников этого благородного собрания, мистер Дженнингс и я — работаем. Мы зарабатываем себе на хлеб тяжелым трудом.

— Да послушайте, послушайте! — закричал Дженнингс, пока другие отпускали язвительные замечания.

— Как бы то ни было, — продолжил оратор, пытаясь жестами утихомирить присутствующих, — нам надо быть на службе к восьми часам. А сейчас семь двадцать.

Я знаю, что мистер Дюмэн приготовил нам какой-то сюрприз, а мистер Ноултон расположен произнести речь. Во имя торжества справедливости и закона я требую, чтобы эти церемонии начались немедленно.

Раздались громкие и продолжительные аплодисменты, а Догерти, Бут и Сигал схватили его за руки и стали упрашивать остаться. Дрискол повернулся к Дюмэну и потребовал ответа.

— Отлишно, — сказал маленький француз. — Я готов.

— А как вы? — повернулся к остальным Дрискол.

Они дали понять, что не возражают. Ноултон, в продолжение всего ужина хранивший молчание, кивнул. Дюмэн поднялся, отодвинул стул и откашлялся.

— Про этот сюрприз… — начал он, — этот приятный сюрприз. Мы собрались здесь этим вешером…

Дженнингс вполголоса передразнил француза, а Дрискол приказал:

— Утихомирьте его!

Бут и Сигал зашикали на Дженнингса, и оратор продолжил свою речь: