Камень духов, стр. 35

Проснулся Помпонио с тяжестью на сердце и ощущением неосознанной вины. Вовремя проснулся: кто-то появился в ущелье. Сначала показалось индейцу, что возвращается Хиль Луис – так шуршала галька под коваными копытами его коня. Потом понял: в ущелье чужие, и их много.

Помпонио рывком поднялся со шкуры, бесшумно подошел к бойнице, прислушался. Эхо Гиблого ущелья донесло до чутких ушей индейца позвякивание сбруи и оружия, тихие голоса чужаков. Они были еще далеко, и у Помпонио оставалась возможность скрыться – за тыльной стеной бунгало в скале был еще гамбусино вырублен проход. По нему, протискиваясь боком, можно было пробраться в одну из штолен, которыми, словно поваленное дерево личинками, была избуравлена запирающая ущелье скала. Эти штольни были хорошо изучены бушхедерами. Самая дальняя выходила в пещеру на обратной стороне горного хребта. Нырни в этот скальный лабиринт Помпонио, и никто не сумеет его догнать. Однако индеец не двинулся: что-то подсказало ему – надо остаться и ждать.

Ждать Помпонио пришлось недолго. Из тумана вышел конь без седока. Индеец узнал жеребца Хиля Луиса. Конь фыркнул и заржал, почуяв знакомое жилье. Мустанг Помпонио отозвался. Потом из тумана выехали несколько всадников и остановились, разглядывая жилище бушхедеров и не решаясь двигаться дальше. Посовещавшись, всадники спешились, и вперед вышел один:

– Эй, есть кто живой?

Помпонио не ответил.

– Помпонио, если ты здесь, отзовись! Я, капитан Луис Аргуэлло, хочу говорить с тобой… – кричавшему не надо было представляться: индеец хорошо помнил того, кто однажды брал его в плен.

– Я готов выслушать тебя, бледнолицый, но сначала пусть скажет черноусый: он принес то, что хочет Помпонио? Где Умуга?

Черноусый встал рядом с Аргуэлло.

– Ты, краснокожий, задаешь много вопросов… Неужели ты забыл об этом? – тут он потряс в воздухе амулетом Помпонио. – Твоя душа у меня в кулаке!

– Да, бледнолицый, я помню о том, что не могу поднять на тебя руку, но и ты не забывай – твоя скво в моей власти!

– Красная собака, я убью тебя, если ты сейчас же не отдашь мне сеньориту! Я убью твою сестру, ты слышишь меня? Вот она, твоя Умуга… Смотри! – по знаку черноусого два рейтара вывели вперед сестру индейца.

– Не угрожай мне, бледнолицый! Ты забрал душу Помпонио, но не его смелость. Помпонио сумеет постоять за себя и за свою сестру… – показывая, что ему неведом страх, индеец вышел из бунгало.

– Берегись, брат, они обманут тебя! – на языке помо предостерегла Умуга.

– Замолчи, мерзавка! Что ты ему сказала? – черноусый схватил индианку за волосы и резко дернул ее вниз.

– Бледнолицые умеют воевать только с женщинами! Отпусти ее! – в голосе Помпонио было столько силы, что черноусый разжал пальцы, хотя и не без угрозы:

– Я подарю тебе ее скальп, краснокожий, если ты еще не понял, кто здесь хозяин…

– Подождите, подождите… Давайте договоримся мирно, – попытался урезонить спорщиков Аргуэлло. Но без успеха.

– Ты, бледнолицый, ругаешься, как старая женщина, ты не хозяин своих слов! – крикнул черноусому Помпонио. – Я знаю: ты готов убить любого из своих собратьев, но ты – шогодайя, потому хочешь сделать это чужими руками!

– Тебя я убью своими собственными, вонючий койот! – черноусый вырвал у рейтара ружье и вскинул к плечу.

– Остановись, Герера! – окрик Аргуэлло потонул в грохоте выстрела, но индианка, стоящая рядом с черноусым, успела ударить по стволу.

Порыв спасти брата оказался для Умуги смертельным. Пуля Гереры угодила в базальтовый валун и рикошетом попала женщине в голову. Бледнолицые на какое-то время оторопели. Тем временем Помпонио успел скрыться в хижине.

Аргуэлло дал приказ подчиненным спрятаться за камнями, ожидая, что индеец станет стрелять по ним. Но выстрелов не последовало. Несмотря на это, рейтары долго не решались двинуться вперед через открытое пространство. А когда рискнули и короткими перебежками добрались до бунгало и заглянули в него, то не обнаружили ни разбойника-индейца, ни сеньориты Меркадо. Только ярко-зеленая шелковая ленточка, бывшая во время бала на руке Марии, теперь лежала на одной из шкур, застилающих пол убогого жилища.

Глава четвертая

Человеку, как никакому другому существу, свойственно стремление к свободе. Но совокупность людей, называемая обществом, всегда стремится ограничить свободу своих членов. Посредством религии, морали, традиций и принятых в этом обществе правил поведения. Причем несвобода навязывается человеку еще в детстве. Уже младенец испытывает ее на себе, всегда трактуемую взрослыми как благо. Это и путы пеленок, и закармливание сверх меры, и навязчивые ласка и сюсюканье. Стоит человеческому детенышу подрасти, его поведение ограничивают нормами этикета и табу, которые с завидным упорством внушаются ему родителями и наставниками. Но вот он становится взрослым, и в силу вступают законы страны или племени.

Одним словом, на протяжении всей жизни человек не волен поступать в соответствии с собственной волей. Если, конечно, он не хочет противопоставить себя всему свету… И это противоречие личности и общества имет место везде: и в развитых государствах, и у дикарей. Различие лишь в том, что у последних ограничения личной свободы теснее и естественнее связаны с природой и предрассудками, чем у испорченного техническими и научными открытиями цивилизованного человечества. И еще неизвестно, где сам человек чувствует себя более свободным. Если верить, что душа его свободна по своей природе, то можно предположить, что в любом из человеческих обществ она продолжает пестовать мечты о том самоопределении, о той первозданной воле, какой обладали наши прародители с момента создания их Творцом и до дня изгнания из рая.

Эти мечты нашей души ищут себе выход и находят его во всем, что дает человеку надежду: в вере, в творчестве, в любви… В последней особенно, ибо нигде так не чает найти отзвук наша душа, как в душе, которую она возлюбила. Ничто не дает такую иллюзию свободы чувств и поступков, как единение близких душ…

Обо всем этом думалось Марии Меркадо в самое неподходящее для подобных размышлений время – когда она силилась развязать путы, стягивающие ей руки. Впрочем, почему неподходящее? Сеньорита всегда ощущала себя свободной, хоть и была воспитана в католическом духе. Наставления францисканцев, рассказы о Страшном суде воспринимались ею как сказки, к ней самой не имеющие отношения. Родители ни в чем особенно не стесняли, если не считать наказа выйти замуж за Гомеса Гереру. Да и это до определенного времени не воспринималось Марией как покушение на свободу – Гомес был красивым и богатым сеньором, партией во всех отношениях завидной. Но так было, пока она не встретила другого. Того, о ком не переставала думать и теперь, оказавшись в руках похитителей.

Ах, эти неожиданные разбойники! Они-то действительно посягнули на свободу гордой сеньориты: заткнули ей рот, завязали глаза и до боли стянули запястья ремнем… Кто они, эти люди, напавшие на нее в саду, когда она шла на свое первое настоящее свидание?

Поначалу, когда ее, полузадохнувшуюся и оглушенную, куда-то тащили на плече, Мария ничего не могла сообразить. Потом, придя в себя, подумала, что это те самые бушхедеры, от которых ее спас сеньор Деметрио со своими матросами. Могли же эти разбойники следить за ними издали и теперь напасть на нее из мести. Но от этого предположения она сразу же отказалась. Вокруг столько бандитов, что напасть на нее могли и без всяких причин. От своего жениха сеньорита знала, что после захвата пиратами Монтерея президент Мексики прислал в Верхнюю Калифорнию подкрепление в виде трехсот каторжников, и президенту хунты пришлось напрягать все силы, чтобы защитить уцелевшие гасиенды теперь уже от тех, кто прибыл на подмогу. Каторжники, по словам Гереры, разбежались и организовали несколько шаек, за которыми по всей области гоняются рейтары. Оказаться в лапах таких отщепенцев показалось Марии так унизительно и обидно, что она заплакала. Рот у нее был заткнут, глаза завязаны, плача ее никто не услышал и слез не заметил. Потом сеньорита сумела взять себя в руки, вознамерившись, что бы ни случилось, держаться с достоинством. Как это ни странно, страха за свою жизнь она не почувствовала и, несколько успокоившись, рассуждала здраво. Если ее не убили сразу, значит, за нее хотят получить выкуп, поэтому негодяям незачем причинять ей зло.