Державы верные сыны, стр. 50
– Что стряслось? Ты так весел…
– Ваше величество! – торжественно произнес Потемкин, становясь навытяжку. – Мир с Портой заключен! Долгожданная виктория! Рапорт от Румянцева…
Императрица, одетая в модный голубой роброн из бархата и люстрина, быстро поднялась и сняла очки. Губы ее задрожали, впервые за многие дни она улыбнулась:
– О, боже! Ты милуешь в последнюю минуту… Шестилетней войне конец на наших кондициях?
– Так точно, всемилостивейшая государыня! Полковник Румянцев и князь Гагарин ожидают в передней.
– Твой план сбылся, батенька, – прошептала Екатерина, подступив ближе. Поцеловать возлюбленного мешало широкое, с фижмами платье. – Мы обнадежены и рады! Теперь армию с Дуная можно отозвать. Суворова мы пошлем разбить государственного злодея! И на Кавказе усилим гарнизон. Мы должны и там установить мирный покой!
– Мне пришлось воевать на юге. Я знаком с кавказцами. Они требуют к себе уважения, любят деньги и почитают силу. Только так можно примирить мятежные народы. И ваши слова, государыня, об укреплении тамошнего войска справедливы весьма.
Екатерина посмотрела на него влюбленно и улыбчиво…
17
Платовский полк в конце августа вернулся в родные края «на льготу», – ожидать будущего призыва. Черкасск встретил победителей пушечной пальбой!
Леонтий осадил добытого в бою «араба» у ворот, с волнением оглядывая двор и курень. Радостное смятение распирало грудь, он торопливо спрыгнул с коня, завел его за плетень и примотал повод к стояну. Возле лестницы золотом отливали на ветках крупные груши. Он любил их с детства, и сейчас, проходя мимо, глубоко вдохнул аромат. Дверь первого этажа подалась под рукой. В передней комнате пахло свежеиспеченным хлебом, квасом и сушеным укропом. Свет слабо проникал в маленькие окошки, и в прохладном полумраке особенно волнующе горела лампадка пред образами.
– Аль нет никого, хозяева? – удивленно произнес Леонтий, снимая с головы шапку и цепляя ее на крюк вешалки.
Из стряпчей вышла мать. Ойкнула и кинулась на грудь своему старшенькому, запричитала, наговорила столько ласковых слов в радости долгожданной, что у сотника повлажнели глаза. Он гладил родимую по плечам, смущенно бормотал:
– Здрав я, маманя, не сокрушайтесь так дюже… Разбили хана крымского и в станицу возвернулись. Как вы здеся?
Устинья Филимоновна, всхлипывая и глядя сыну в глаза, без удержу торочила:
– Батюшку взяли обратно в полк! С Луковкиным на Пугача пошел. Ни весточки, ни слуха из чужедальней стороны. Душенька вся изболелась… Марфушу свахи донимают, женихов подсовывают. Гревцовы надоели со своим недорослем… А невеста твоя с нами! Рукодельница и уважительная. Только… Как же так, сынок? Али казачки перевелись? И как тебе с ней жить, некрещеной? Как детишков иметь?
Леонтий не успел ответить. Завидев коня у ворот и услышав речь брата, со второго этажа пулей слетела Марфуша. Только расцеловались с ней, как следом спустилась Мерджан! В ее огромных глазах сияла нежность, свойственная только женщине любящей. Не стыдясь матери, Леонтий взял ее за руку.
– Здравствуй! Ты… краше прежнего!
Возлюбленная одета была по-станичному, в кубелек. Но голову убрала вовсе не кичкой, не челоучем, а узорчатой тюбетейкой. От бабьих досужих пересудов!
– Ну, вот… Дождались! Вела я себя здесь хорошо, – шутливо сообщила Мерджан. – Родителей слушала. Без дела не скучала…
– Она у нас первая чиберка в Черкасске! – хвастливо перебила Марфуша. – Мастерица на все наряды.
Устинья Филимоновна, любуясь парой, потащила дочку за рукав к двери, уводя из куреня. Оставшись вдвоем, они кинулись друг к другу, шепча сокровенные слова. Долго стояли обнявшись. Наконец, Мерджан подняла голову и вымученно призналась:
– Плохо одной. Степь снится и будто я в тэрмэ ребеночка качаю… Так ждала тебя! Здешние мало любят меня. Одна Марфуша со мной… А теперь ты, мой единственный!
– Я схожу к атаману. Богом буду просить, чтоб нас мужем и женой запишут, хоть и невенчаные. Такое бывает, я узнавал, – успокоил Леонтий, ощущая ладонями ее трепетно вздрагивающие плечи. – Ты самая лучшая изо всех на свете! Никто, окромя тебя, мне не надобен.
И, обняв любимую, он без слов понял, как нелегко пришлось ей приживаться в станице, среди чужих людей, терпеть, сносить невзгоды ради того, чтобы снова встретиться с ним. Истина стара: в испытаниях проверяются чувства и преданность.
– Что же мы стоим? – спохватилась Мерджан, выскальзывая из объятий. – Я хочу тебя угощать!
И, несмотря на возражения Леонтия, вышла во двор, чтобы посоветоваться с Устиньей Филимоновной.
На пир собралось немало казачьей родни. Стол накрыла Мерджан на свои деньги. Ломился он от яств и вина! На августовском базаре чего только не было: и осетрина, и сомятина, и запеченный поросенок, и отменная баранинка, и куропатки, и золотые ядра дынь, и длинноусые рачищи! И все это молодая хозяйка умудрилась принести вдвоем с Марфушей…
– За охвицерика нашенского, красавчика писаного! – горланила тетка Варвара, целясь своей полной чаркой в чарку Леонтия. – Нехай и до полковника дослужится!
– Гордимся тобой, Левонтий, – пьяненько хвалил дед Тимофей. – Ты ишо млад, а медалю от царицы заимел! За какие такие баталии? А за то, что с донцами аманатов заморских разбил! И мы бивали… Эх! – и старик залпом хватил полную кружку крепчайшего меду.
– Он не токмо медалю привез, но и женой доброй запасся, – вступила в разговор сестрица двоюродная, хохотушка Дарья. – Когда свадьбу гулять будем?!
Леонтий, сидевший рядом с матерью, решительно встал.
– А вот это и есть наша свадьба! Али вы, люди добрые, не смекнули?
Застолье оцепенело. Тетки с недоуменными лицами переглянулись, – эка хватил, голубчик! А дядька Василь, завзятый баламут, сидевший до этого втихомолку, вдруг осмелел:
– Ты, Леонтюшка, казак и хрещеный человек. А баба твоя нашей веры не понимает. Обвенчаться, стал быть, правов не имеете.
Леонтий вышел из-за стола и направился к Мерджан, сидевшей на противоположном конце стола. Она умоляюще смотрела на него, опасаясь неприятного разговора. Но казачий сотник был настроен по-боевому. Он взял Мерджан за руку и поставил рядом с собой. И, глядя на родственников, произнес громко и твердо:
– Это, достоуважаемые казаки, есть жена моя – Мерджан. Хоть и не повенчаны, а жить будем вместе. А насчет веры… Нехай каждый молится тому богу, какого сердце выбрало… Абы доходили молитвы! А детишков бесперечь окрестим, как законных казачат! И на том комиссию покончим! И прошу всех за нас с Мерджан не погребовать, а до самого дна выпить!
Первые бабы да молодухи, не без корысти, стали хвалить невесту, рукодельницу да умницу. Глядишь, и без грошей справу к праздничку сошьет! Деды тоже поддержали молодца за норов и отвагу. Тетки и сама Устинья Филимоновна тяжело завздыхали, – не по обычаю, кувырком обряд справляется, без священника. Им было жалко Леонтия, жениха хоть куда, – но раз заварил такую кашу, сам пускай и расхлебует!
– За казацкую семейку! – покрыл все голоса своим басом брат отца, дядька Аким. – Любите и множьтесь!
Могучий казачина так и замер с поднятой кружкой! К воротам, в сопровождении ординарца, твердым шагом шел полковник Платов. С первого взгляда было понятно, что он чем-то весьма озабочен. Брови сведены, взгляд цепок и осторожен. Войдя во двор, где под грушей и в тени куреня простирался стол, он снял шапку и склонил голову. Все казаки подхватились, грянули «здравие желаем». Матвей Иванович как будто о чем-то размышлял, глядя на Леонтия. Тот с улыбкой поклонился и пригласил:
– Уважьте, ваше благородие! Мы тут празднуем и… свадьбу играем!
– Свадьбу? Чью же? – спытал он, приглядываясь к Мерджан. – Уж не эту ли невесту ты у ногайцев умыкнул?
– Так точно. Она и есть!
– Наливай. Винца приемлю. А гулять недосуг.
Взяв в руку серебряную чарку, он окинул взглядом лица земляков, благоговейные и внимательные, и остановил его на матери сотника.