Державы верные сыны, стр. 36

– Причина в людях, говоришь, а не в религиях? – переспросил Девлет-Гирей, собираясь уходить. – Ваш монастырь уже десятки лет находится рядом с Бахчисараем, и никто не разоряет его.

Старец задумался, сложил тяжелые ладони на посохе и сказал, по-видимому, самое волнующее:

– Святая вера дается людям в утешение перед неизбежным переселением в мир иной. Потому использовать ее как оружие, как меч, – это святотатство, дьявольское искушение!

– Но войны не кончаются, и твои единоверцы, пастырь, хотят установить свою власть в Крыму. О заповедях они так же забывают, как и мы… – резко заключил Девлет-Гирей. – И нет у нас иного выхода, как воевать за свою свободу. А Всевышний рассудит!

Сагиб-Гирей принял тайного гостя через два дня. Он ожидал его в Летней беседке в окружении ближайших соратников, диван-эфендия, капудили-баши, киларджибея и телохранителей. Сердце Девлет-Гирея в недобром предчувствии сжалось при виде посторонних, присутствие которых не позволит поговорить начистоту. Челядь в яркой одежде, пестрящей халатами, бешметами, военными сюртуками, сидела в ряд на расставленных вдоль стен диванчиках с удобными для опоры спины подушками. Ниже расписного, декорированного шелком потолка одним уровнем сияли на стенах цветные окна-витражи, отбрасывая вовнутрь беседки радужный свет, делая еще белей мрамор квадратного фонтана посередине, изливающего бойкие струи. Звон их терялся в гомоне голосов, когда нареченный Портой хан вошел в беседку.

Хозяин дворца сидел отдельно, на украшенном шелком и золотом тронном месте. Он был в белом бешмете и белом же тюрбане, с изумрудным аграфом и двумя перьями цапли, украшенными алмазами. Под большим тюрбаном лицо его, загорелое и морщинистое, с полуседой бородкой казалось маленьким, а настороженные черные глаза – пуговками. Впрочем, он старался смотреть в сторону, как бы не замечая вошедшего. И лишь когда смолкли голоса и тишина в многолюдном помещении вызывающе затянулась, Сагиб-Гирей соизволил повернуть голову.

– Что тебя привело во дворец? – с иронией вопросил он и сделал внушительную паузу. – Говорят, турки вручили тебе фирман и с большим войском направили на Кубань покорять ногайцев? Как же ты, фирманный хан, бросил воинов и прибыл ко мне?

Послышались поощрительные смешки. Хан не пожелал назвать гостя по имени! Девлет-Гирей это также заметил, всей кожей ощущая атмосферу недоброжелательности. Однако не подал виду. И в ответ выдержал длительную паузу, пристально глядя в лицо брата.

– Я приехал к тебе, Сагиб, в гости, – с неожиданной дерзостью произнес он, слыша вокруг осудительные возгласы – Но ты, в ком течет кровь Гиреев, нашел время для бесед с русским посланником, но не для меня. Вероятно, чужой иностранец тебе дороже.

– Вот как? Ты недоволен? – еще насмешливей спросил Сагиб-Гирей. – Ты вспомнил, что я твой родственник. А когда предавал меня, получая от Мустафы символ ханской власти, об этом позабыл? Ты согласился выступить против меня, законно избранного крымского правителя. Но советую не испытывать мое терпение…

– Прошу выслушать меня! – ожесточился Девлет-Гирей. – Я принял фирман для того, чтобы объединить крымские народы. Тебе этого сделать не удавалось… Да, у меня сильная армия. Мы деремся с неверными на Кубани и на Кавказе. Ногайские мурзы постепенно переходят на мою сторону. Они считают себя ордынцами. Кабарда также признает меня ханом. Мы оба подписываемся одинаково: Улуг Йортнинг, ве Техти Кырымнинг, ве Дешти Кыпчакнинг, улуг хани! [43] Но это вызывает кривотолки, и продолжаться далее не может. Под моей властью Закубанье, меня поддерживают черкесы и владетели Большой Кабарды. И здесь, в Крыму, на моей стороне все, кому ненавистна власть России, и кто выгнал из Крыма предателя Шагин-Гирея!

– Говори короче, у меня мало времени, – грубо перебил хан, склонившись вперед, точно порываясь встать.

– Я надеялся на уединенный разговор. Но не дождался этого… Прошу добровольно передать мне управление ханством!

– Ты всё сказал? За этим ты приехал? – негромко и разочарованно бросил Сагиб-Гирей и поднялся с трона. – Когда тебя, маленького, учили первой суре Корана, чтобы всю жизнь возносил Аллаху молитву, вряд ли кто думал, что учат маленького волчонка. Теперь ты стал волком! Нам не о чем больше говорить. Немедленно покинь дворец!

Все придворные шумно, с враждебным шепотом и гримасами поднялись, едва правитель смолк.

Девлет-Гирей повернулся на носках и с достоинством прошел через арочный проем в зал заседаний Дивана, торопливо спустился в Посольский дворик, где его догнали встревоженные бешлы. Слезы гнева и праведной мести душили отвергнутого хана-самозванца. «Я еще вернусь сюда! Они пожалеют, шакалы… Я возьму власть силой! – мысленно клялся Девлет-Гирей, ожидая, когда телохранитель подведет заседланную лошадь. – Джелал-бей, хан-агасы Багадыр-ага и другие сановники, кадии [44], военачальники поддержат меня, когда я приведу в Бахчисарай свою армию!»

Турецкий ставленник возвращался на Кубань, предвкушая триумф в немирном кавказском крае. У калги Шабаз-Гирея было многократное превосходство в силах. Корпус Медема да несколько разрозненных полков и команд на огромной территории предгорья были беззащитными мишенями. Судьба снова давала шанс укрепить войско, прославиться победами и стать хозяином Хан-Сарая…

7

Еще в царствование Петра Великого, когда пустился он в преображение люда русского, – от облика, одежды и до образа мышления, – направили ему донские атаманы благодарственную челобитную со словами: «Мы изысканы твоею милостию паче всех подданных; до нас не коснулся твой указ о платьях и бородах. Мы живем по древнему обычаю – всякий одевается, как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя, мы это любим, немецкого же платья никто у нас не носит и охоты к нему вовсе не имеем».

И даже полвека спустя в Черкасском городке можно было встретить множество людей, одетых в наряды диковинные, привезенные и добытые со всех концов бела света. К удивлению Мерджан, казачки носили точно такую же одежду, как и ее соплеменницы. Сверх того, множество чиберок, искусных швей, были татарками или ногаянками. И, также владея портняжным мастерством, вышивкой, стеганьем по ткани, Мерджан быстро обрела известность среди казачек и старшинских жен.

Странное положение молодой женщины – ни жена, ни невеста (невестами считались в станице девицы после сватанья и рукобитья) – уже не смущало Устинью Филимоновну и ее супруга. Каждый день просились в их курень бабы с поклонами. Трудолюбивой Мерджан некогда было тратить время впустую, она принимала заказы и выполняла их, а разговоры вела и принимала оплату сама хозяйка. Денежки день ото дня притекали. И Устинью Филимоновну стал разбирать азарт, пристальней стала она следить за «жиличкой», как за глаза называла Мерджан, и торопить с работами. Один раз и второй было повысила на иноверку голос. В третий раз Мерджан, побледнев, вскочила с табурета, бросила на стол выкройку: «Будете кричать – уйду! Я не наймитка, я вольная…» Урядничья жена – и язык прикусила!

Марфуша недолго приглядывалась, стала помогать, учиться у мастерицы, ставшей для нее сокровенной подругою. Илья Денисович диву давался: бытовали мирно-скучно с бабой да дочкой, а тут поменялось житие напрочь: снуют старшинские жены-модницы, то и дело выставляют его, хозяина куреня, за двери, чтобы примерку сделать, да при этом звенит в нижнем этаже, куда перебирались в летнюю пору, веселый смех. С одной стороны, ему обременительней, с другой – доходы пошли. Да и, признаться, очень нравилась ему Мерджанка, и красотой своей восточной писаной, и обхожденьем уважительным. Вот только «дочкой», когда свадьбу сыграют, мудрено будет называть. Она, скорей, – госпожа…

В конце мая, как велось исстари, за Черкасском, был разбит атаманский лагерь для смотра полков и судебных разбирательств. Съехались атаманы, есаулы и казаки с верховьев, с середины Дона и низовцы для улаживания споров, тяжб и полюбовного размежевания казачьих угодий.