Державы верные сыны, стр. 31

– Вот и сватай за нее своего Леонтия! – подхватила Матрена, красивая грудастая молодайка, вышедшая после вдовства второй раз замуж за старого войскового старшину. – Детям кто счастье сыщет, как не мы сами. Степе моему тринадцатый год пошел, а он уже на войну с турками собирается. Дитё думает, там из деревянных ружей палят! Отца сразили треклятые, а он мстить рвется, спасу нет.

– Мой Леонтюшка какой месяц уже на войне, – пожаловалась Устинья, вздохнув. – В сотниках служит! В отца весь…

– Давайте, милые, за детей наших приложимся, – прочувствованно проговорила хозяйка, подливая в кружку меда из высокой ендовы. – Ради них стараемся и живем!

Авдотья отхлебнула и вручила кружку Василисе. Та, запьянев, долго в нее смотрела, хмуря длинное узкое лицо, – и всласть припала к серебряному сосуду! Затем, крякнув, передала Устинье, которая только подержала его в крепкой небольшой ладони и подала повеселевшей Матрене. Красавица улыбнулась и сделала всего глоточек, исподволь заметив, что по их закоулку гуляючи шагает бравый черноволосый казак Нефёдов, в последний месяц приударяющий за ней. Вчера, перестрев у колодца, так похристосовался, греховодник, что губы заныли… Он, видимо, узнал у кого-то, где присуха, и с умыслом огинался поблизости. Потянуло Матрену к нему, но, боясь подозрений приятельниц, решила чуток повременить…

– Глядите, как моя чиберка [34] ожерелок на рубахе выстрочила разводами, – хвалилась Авдотья, наклонившись и показывая узор гостьям. – Она из татарок, такой швеи в Черкасске больше нет!

– Пригож узор, чисто вышила, – согласилась Василиса, но, услышав громкий девичий смех на улице, опять помрачнела, в сердцах бросила на ковер свою ложку. – Вот вам девки! Небось, в кулючки играют. Прячутся попарно да ищут, дурачки, друг друга. Экая забава! Лучше бы в храм сходили, грехи отмолили, безбожницы. Али степенно поводили хороводы…

– Устя, я что сказать-то хотела, – многозначительно произнесла хозяйка, наклоняясь к соседке. – Дюже сынок по твоей Марфушке сохнет. Прямо души в ней не чает! Вот оно, счастье дочкино… Поговори с ней, душа моя, нехай на игрищах не избегает Никитушки. Он, соколик, сам не насмелится. Посодействуй, милушка, на общую радость!

Над яблонями, в крупных цветках, гудя, безостановочно сновали пчелы. И это мерное гудение, медвяная свежесть, доносимая ветерком, солнечный блеск точно околдовывали, сладко путая мысли и слова. Устинья, посмотрев хозяйке в глаза, неопределенно кивнула.

Василиса предложила спеть протяжную страдательную песню. И, не дожидаясь согласия, тут же завела ее пьяным голоском, дрожащим от усердия. Матрена надела туфли и, поблагодарив за щедрое застолье Авдотью, легко засеменила по улочке. Но почему-то не в сторону дома, а к зарослям краснотала, к береговой глушине.

В этот момент прибежал Митька, отрок ремезовских соседей. Он держал в руке крашеное луковой шелухой, коричневое яйцо, а в другой – большой сколок искристого сахара. Глазенята мальчишки, ярко-синие, как троицкие незабудки, были возбуждены.

– Бабушка Устинья! К вам казак приехал с татаркой какой-то. Вас велел разыскать. Дюже ему надо на войну!

Казачки переглянулись. Устинья, поддаваясь беспокойству Митьки, обулась и быстро завернула за угол, к своему куреню. У ворот стояли две тощебокие, в мыле на крупах, чужие лошади. Тотчас, с удивлением она узнала Ивана Плёткина, с матерью которого была давно дружна. А рядом с ним высокую, стройную татарку, одетую в мешковатый халат красно-оранжевого оттенка, в шапочке, вышитой алой нитью. Сердце ее замерло! Мысли понеслись потоком: с чего это вдруг казак прибыл с войны не домой, а в курень командира? Со страшной вестью или доброй? И кто с ним? Может, сын прислал пленницу в ясырки? Под туфлями Устиньи Филимоновны срывалась песочная пыль. Ноги одеревенели от выпитого меда и от страха.

– Христос воскресе! Встречай гостей, Филимоновна! – шутливо приветствовал ее Иван, бородатый, немытый, в насквозь пропыленном мундире. – От Леонтия Ильича подарок привез!

– Воистину воскресе! – ответила казачка, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Живой сыночек, живой!

– Подарок необнаковенный, а прямотко расчудесный, – продолжал Иван загадывать загадки. – И заодно посланьице! Нацарапал сынок ваш чтой-то, как курица лапой. Да кто прочтет?

Читать мать сотника на самом деле не умела. А дурашливые намеки казака начинали сердить. Все больше внимание ее привлекала эта молодая, красивая, светлоглазая на редкость, иноземка. И строго потребовала:

– Ты не ходи по вилюжкам-ковылюжкам, прямо гутаръ!

– Хотя бы воды, мамаша, предложила, – с укоризной бросил Иван.

– Да хоть весь Дон выпей! – отрезала Устинья Филимоновна. – С чем приехал?

Плёткин, поняв, что хозяйка вовсе не склонна шутить, послушно прекратил браваду.

– Приказал Леонтий Ильич доставить вам, стал быть, родителям его, зазнобушку, невесту свою Мерджан. Об том и в послании прописал. Баба она хорошая и не совсем ногаянка, а с примесью русинской породы… Так что поручение я сполнил! Принимайте… Мне перехватить бы чего, тетка Устинья, да в обратную дорогу. На Кубань… В родной курень на минутку всего забег, маманю проведал…

Плёткин говорил все медленней, щуря покрасневшие от ветра и бессонницы глаза. Неимоверная усталость ломала тело. Мерджан, точно окаменев, напряженно стояла у ворот, глядя за Дон, на сиреневое марево по горизонту. В ее глазах копились слезы…

– Вот оно как! – казачка решительно подошла к Мерджан и протянула руку. – Давай знакомиться. Коли полюбилась Леонтюшке… А мы думали, он с коня не слезает, воюет денно и нощно… – с усмешкой призналась Устинья Филимоновна, увлекая за собой гостью. – Пойдемте! У нас не богато, но хлеб-соль завсегда найдутся.

Иван отвязал от седла купленные по дороге пожитки Мерджан. И, крепко ступая, вслед за женщинами взбежал по лестнице…

4

До Моздока гонцы добрались за неделю. Вёл товарищей-казаков седобородый Исай Коротин, из гребенских старожилов, неведомо почему оказавшийся в отряде артиллеристом. На привалах его расспрашивали и Плёткин, и односум Петро Шаганов, платовский писарь, но Исай только хмыкал да молчал. А для Леонтия главным было, чтобы двигались кратчайшим путем да не попались в лапы башибузуков.

Посланцы Бухвостова сделали остановку в лагере русского корпуса, вставшего лагерем у горы Бештау. Командующего его генерал-поручика Ивана де Медема тут не оказалось, он отлучился по служебной надобности к коменданту Кизляра, полковнику Штендеру. И, недолго поразмыслив, Леонтий решил продолжить дальнейший путь к форпосту на Тереке, выполняя поручение своего командира.

Ожидаючи попутного обоза, задержались у Пятигорья еще на сутки. Коштовались из солдатского котла, по очереди пасли лошадей на подгорной траве, поднявшейся здесь уже по колено. Всё остальное время – спали, подстелив бурки. Ремезов сблизился с полковым писарем Шагановым, смуглым, толковым парнем, наполовину персом. Отличался Петро рассудительностью и веселым нравом, знал библию, разговаривал на нескольких языках. Бухвостов отбирал гонцов, способных при необходимости общаться с горцами. И Матвей Иванович, дороживший писарем, с неохотой командировал сметливого помощника на край земли российской.

Вдали, в приютной речной долине, среди деревьев, пестрел юртами аул салтанаульцев, недавно переселенных в эту местность. Чуть в стороне чернели полосы небольших огородиков. Плёткин, томившийся без дела, предложил Коротину наведаться к ногайцам, разузнать, что к чему.

– Дюже возжелалось редисочки, – обратился он к сотнику. – Позвольте, ваше благородие, накоротке смотаться в аул!

– Туда и – назад! – предупредил Леонтий, также маявшийся без привычных армейских обязанностей. Он познакомился с офицерами, людьми смелыми и приветливыми, но иного круга, нежели он. Слыша, как переходят они в разговорах с русского на французский, видя их богатые мундиры, замечая снисходительные улыбки, Леонтий полдня покрутился в офицерской среде, – впрочем, проиграв в карты все накопленные деньги, – и уединился с подчиненными. Душе вольней стало. Снова полетели думки на Дон, к родному куреню, в котором теперь жила любимая женщина. Леонтий до мелочей выпытал у ординарца, как встретили Мерджан его домашние. Мать приняла доброжелательно, сестра с радостью, а Илью Денисовича казак не дождался. Так и эдак прикидывал Леонтий, зная забурунный нрав батюшки, но в одно верил твердо, что из куреня иноверку не выгонит. Во многих старшинских домах прислужничали ясырки, у Петра мать была персиянка. И, пожалуй, отец, гордясь сыном-офицером и любя его, не станет артачиться….