Державы верные сыны, стр. 20

По команде калги, спешившись, первыми выстроились роты янычар, те, что из Туретчины приплыли с Девлет-Гиреем. Штурмовать казачий бастион вместе с османами вызвался горский бей и едичкульский мурза. Строй атакующих сразу удвоился. Были среди них и стрелки-ружейники, и лучники, и сабельники. Но калга предупредил, чтобы все имели кинжалы, ибо рукопашной с казаками не избежать.

Платов неотрывно смотрел в подзорную трубу, отмечая про себя, как вооружены крымчаки. Ларионов был в конце ретраншемента, подбадривал казаков, готовящихся к обороне.

Леонтий следил за изломанной шеренгой янычар, шагающих под мерный грохот барабана и визгливое, плачущее подвывание не то зурны, не то особой флейты. Саженях в ста от бастиона по рядам турок пронесся дикий рев, гортанные возгласы. Они, разжигая в своих душах воинственность, побежали толпой вперед, сверкая поднятыми ятаганами, ощетинив пики, держа наизготовку узкоствольные пистолеты. Сзади их расчетливо догнали на лошадях лучники и дали по казачьим позициям мощный залп. Стрелы вихрем пронеслись над головами атакующих.

– Изготовиться! – зычно скомандовал Платов, подпуская врага на верный выстрел. – Пли!

Бабахнула пушка, срезая картечью первую цепь янычар. Хором прогремели казачьи ружья и пистоли. Но порыв крымчаков не ослаб, – перепрыгивая через убитых и раненых, тысячная рать бросилась на укрепление русских. Но добраться до них оказалось непросто! Стрелы вязли в кулях с зерном, пистолеты не достреливали или били мимо, перелезать через огромные телеги, фуры, также было опасно, – подстреливали казаки таких храбрецов в упор.

Первый приступ, самый мощный и безоглядный, усиливался с каждой минутой. Калга, не жалея себя, был рядом с атакующими, гнал их вперед, воодушевлял священными словами. Уже с трех сторон был обложен непокорный редут, и слышался нескончаемый лязг шашек, частые выстрелы, вопли раненых и умирающих. И все это мешалось с одичалым ржанием сотен лошадей, погибающих равно с воинами.

Платов и Ларионов, с шашками в руках, перемещались по вагенбургу, помогали казакам в самых тяжелых схватках. Их, оберегая, казаки оттесняли, рубились посменно, партиями. Точно в поле пахали, воевали без надрыва, впустую не стреляя и не растрачивая сил. Каждому из них было понятно, что осада предстоит долгая. И вряд ли удастся выжить…

Ремезов чувствовал, как бешено колотится сердце, как охватывает холодком душу, когда бросался в передние ряды с обнаженным клинком. Его казаки орудовали пиками, ранили ими замешкавшихся врагов, отбрасывали вспять. Турки набегали волнами, держа ружья у плеч, наскоро палили и ретировались. На отдалении заряжали и снова давали залп. К счастью для платовцев, запас пороха у крымчаков, видимо, был ограничен. Многие из атакующих стреляли из коротких крымских и кубачинских пистолетов по одному разу, а затем совали их за пояс и брались за сабли.

Шабаз-Гирей, оставив коня, бесстрашно палил из своего дорогого бахчисарайского ружья, оправленного в серебро под чернью, с позолотой и золотой насечкой на замке. Калга помнил и надпись на стволе, сделанную мастером, «Ма ша-а Аллах!» [29] И, обуреваемый горячкой боя, Шабаз-Гирей торопил заряжающего, одного из своих охранников, призывал не щадить неверных!

Янычары и едичкульцы, понеся огромные потери, откатились.

Наблюдавший издалека Девлет-Гирей послал за братом.

– Ежа голой рукой не возьмешь, – с укоризной произнес хан и помолчал, услышав оживление нукеров и приближенных. – Надо у него вырвать иголки… Пошли наших татарских воинов на штурм этого презренного укрепления! Пусть покажут, как умеют воевать!

Второй приступ начали крымчаки, у которых огнестрельного оружия – пищалей, сайдаков и крымских ружей с раструбами в конце стволов – было больше. Но и этот штурм осажденными был отбит.

Не позволяя делать ни малейшей передышки, хан потребовал новой атаки. На этот раз конные лучники, защищенные кольчугами и щитами, и конница закубанцев ударила совместно. Казаки отвечали выстрелами единорога и ружейными залпами. Чередуя пальбу (пока забивали заряды) с рукопашной, полковникам удавалось сбивать наступательный пыл неприятеля.

Леонтий получил пулевое касательное ранение в левое плечо, но, перевязав его, вновь бросился в гущу сражения. Над вагенбургом висел туманец из порохового дыма и мучнистой пыли. Лица осажденных были точно напудренные, волосы – в прядках седины. Громко и резко раздавались команды. Казаки на пределе физических сил сдерживали напор обезумевших янычар, пиками доставали ближних, пулями – дальних. А тех, кто прорывался вовнутрь ретраншемента, брали в шашки. Не смолкали стоны и горестные вскрики, ярилась пальба, тарахтели большие и маленькие барабаны, – и сеятели смерти сызнова бросались на казачью горе-крепость…

Платов, с возбужденно округлившимися глазами, всклокоченный, хрипло кричал, давая распоряжения и приказы. Осада длилась беспрерывно уже пятый час. Убитых было всего несколько, раненых – две дюжины. Но сердцем уловил Матвей Иванович, что подчиненные стали менее расторопны, что смертельное напряжение и усталость надламливают их дух. Он понимал, как и все, что вырваться из окружения невозможно. У него с Ларионовым была неполная тысяча, а у Девлет-Гирея около двадцати тысяч воинов. В двадцать раз больше! Сколько они еще смогут в вагенбурге продержаться? Денек или два? А басурмане, учуяв добычу, отсюда никуда не пойдут. Будут осаждать до победы. «Поляжем здесь все, а сдаваться не станем. Жизнь свою на поруганье не дадим», – поджигало его непреходящее желание кинуться в бой, в сабельной конной атаке отогнать чужеземцев.

– Господин полковник, на правом фланге через вал турки лезут! – скороговоркой доложил урядник-крепыш, с запекшейся на лице раной. – Меж фурами прут!

Платов бросился на край вагенбурга, где сотня Полухина сдерживала натиск татар. Шла отчаянная сеча. От скрещенных сабель отпархивали синеватые искры.

– Не робей, братцы! – кричал Платов, протискиваясь вперед, держа в вытянутой руке над головой легкую персидскую саблю. – Угостим гостей от всей души!

– Да уж без горячей похлебки не отпустим! – звонко отозвался ожесточенный голос.

– Добавки дадим! – подхватил другой казак, пробираясь между телег навстречу врагу.

– Круши османов! Вперед, за Державу и матушку государыню! – еще громче призвал Платов и с молодой запальчивостью побежал за казаком к земляному валу.

Перед ним широкой полосой грудились мертвые лошади и погибшие ордынцы. Пестрели среди степи короткие цветные куртки янычар, черкески горцев. Оттуда, из скопища поверженных джигитов-героев доносились крики раненых. Но их не слышали соплеменники, в седьмой раз посланные ханом на штурм! Напролом пробивались мурзы со своими отрядиками, вступая с казаками врукопашную. Закубанские салтаны, являя перед Девлет-Гиреем отвагу, повели в бой конницу. Но не перебраться ей через новое препятствие – трупы лошадей, людские тела. Непредвиденно возникла выгодная для донцов преграда! Покружили, погарцевали салтаны возле вагенбурга, с потерями ускакали обратно, посылая проклятия осажденным.

Все гуще становился над степью пороховой дым, все сильней пахло лошадьми, гарью и терпкой тепловатой кровью. Изрядно устали и атакующие. Доведенный до бешенства неудачей своих военачальников, Девлет-Гирей готовился лично командовать восьмым приступом. И собрал на экстренный совет разноплеменных командиров, чтобы уточнить план. А закубанскую конницу вновь направил к редуту, чтобы подразнить русских.

14

Точно успокоившийся на короткое время пчелиный рой, стих вагенбург. Тысяча казаков – на тесном клочке земли. Среди них полсотни раненых, семеро убитых. Отодвинулись назад, копя мощь, крымчаки. Лишь в эти минуты роздыха окружили донцы бочонки с водой, – прежде некогда было напиться. Молча сели на землю, обессилено опустив руки с саблями и ружьями. Но выпустить оружие – не решались. Оно точно приросло к ним! Да и помнил каждый, что бой еще не окончился…