Последний часовой, стр. 8
Через четверть часа обессилевшую и мокрую Шарлотту отнесли на кровать. Бедная женщина вспотела так, что на полу осталось влажное пятно от батистовой сорочки. Доктор пустил кровь.
– Надобен консилиум, – сокрушенно сказал он. – Я один не в силах предусмотреть всех последствий случившегося.
– Судороги бывали и раньше, – вымучал из себя Никс. – Станем надеяться на лучшее…
Врач взял императора за плечо. Не до церемоний.
– Скажите, когда вы женились, вас предупреждали, что у вашей невесты падучая?
Николай помедлил. О чем-то таком обиняками говорили. Но нельзя дать слова, что он понял. Однако и сам великий князь видел, что Шарлотта очень болезненна. Собравшись с мыслями, государь кивнул:
– Да, я знал.
– Для чего же вы тогда… – Врач сам остановил себя. – Эпилептические припадки – не шутка. Ей нужен полный покой. Приятные впечатления. Благостная, светлая обстановка.
Этого хоть отбавляй! По всему дворцу пикеты. Дети орут с испугу. Притаившиеся злодеи бродят за синими обледенелыми окнами.
Чтобы развеять Шарлотту, и придумали поездку в театр, как только молодая императрица немного окрепла. Вердикт консилиума был неутешителен: неизвестно, когда ждать нового припадка и какой он окажется силы. К тому же в первые дни Александра трясла головой, даже сейчас легкая дрожь была еще заметна. Из-за нее несчастная не сразу совладала с голосом: пришепетывала и глотала слова.
Сказать нельзя, как было ее жаль! Никса уверили, что это навсегда. Но, благодарение Богу, потихоньку поправилось.
Во время первого выхода на государыню страшно было смотреть. Розовое платье на золотом чехле, вместо того чтобы поделиться цветом с ее бледным лицом, еще больше оттенило зеленоватую белизну и заостренный нос. Императрица видела, какими взглядами обменялись Бенкендорф и Орлов – ближайшие друзья мужа. Ей сделалось стыдно стоять так на всеобщем обозрении. Смысл их перемигивания не остался тайной и для Николая. Он представил себя супругом больной, увядающей женщины, и сжал кулаки. Так было у Александра Павловича, хворь и худоба подтачивали здоровье Елизаветы Алексеевны, она выглядела старше, и все находили, что невзрачная тень – не пара самому обаятельному монарху Европы.
У него так не будет. Не может быть! Они слишком дроги друг другу. Шарлотта родила ему четверых детей и родит еще. Его сил хватит на двоих. Он станет целовать ее до тех пор, пока румянец не вернется на щеки. Он, он, он…
Странным образом на первый раз все обошлось. Через месяц Сильфида выглядела цветущей, разве только еще более воздушной, точно ее ноги вовсе не касались земли.
– Держи меня крепко, – со смехом предупредила она, когда супруг вел ее по лестнице особняка Юсуповых. – Я могу улететь.
Ей хотелось показать всем, насколько сплетники заблуждаются, подыскивая молодому императору новую партию.
Кроме того… у нее был и собственный почитатель. Верный, смиренный, молчаливый. Истинный рыцарь. Или паж. Кому как нравится. Обожание супруги сеньора – первая куртуазная добродетель. Шарлотта жаждала увидеть в его глазах безграничный восторг, снова ощутить себя прекрасной, желанной, уверенной.
Это маленькое эгоистическое чувство толкнуло ее на авантюру. Она попросила Ушакову пригласить поклонника к себе в ложу, сказав ему, что императрица хочет расспросить об участи Феди Барикова, корнета конной гвардии, якобы уличенного в измене.
Какое-то время они говорили только о несчастном мальчике. Судьба оказалась благосклонной: на Барикова показал лишь один обвинитель, и его отпустили под честное слово.
– Слава Богу, Федя чист, – сообщил собеседник. – Но эти потрясения не отразились ли на вашем здоровье? До меня доходили страшные слухи…
– Полно. – Улыбка дамы была ответом. – Все уже хорошо, и я не хочу вспоминать худое…
– Это что за хлыщ в ложе Ушаковой увивается вокруг Шарлотты? – спросил Никс у maman.
Вдовствующая императрица достала лорнет.
– Друг мой, это всего лишь один из Трубецких. Кажется, Александр. Привыкай. Ты теперь постоянно занят. Должен же кто-то развлекать твою жену.
Император побагровел.
– Она мать четверых детей. Какие еще развлечения?
Пожилая дама поднесла к губам надушенный платочек и тихо прыснула в него. Забавно наблюдать ревность счастливых людей. Столько игрушечного пафоса и детской обиды при полной уверенности, что все, в конце концов, будет хорошо.
– Скажите, дитя мое, после того как вы стали императором, дамы делали вам непристойные предложения?
Никс запнулся. Нет. Вообще-то… да. Впервые это случилось в Берлине. Он танцевал с одной навязчивой фрейлиной.
“Знаете ли, монсеньор, – пропела та, – что вы самый красивый мужчина в Европе? ”
Николай покраснел.
“Это касается только моей жены”.
Теперь многие женщины смотрят на него так.
– Думаю, если держать себя строго…
– Как бы вы себя не держали. – Maman покачала головой. – Вам стоит помнить, что Шарлотта любила вас до того, как вы стали всем интересны. У нее фора. Ступайте, выпроводите Трубецкого из ложи.
«Я его вообще выпровожу из России, – пообещал себе Никс. – К какому-нибудь двору. С известием о моем благополучном вступлении на престол».
Глава 3
Моление о чаше
Маскарад в Венском оперном театре больше походил на вавилонское столпотворение. Яркие пятна платьев. Цветы. Бумажные флаги. Тысячи свечей.
Главное достоинство музыки – громкость. Не легко заглушать топот ног и многоголосый шелест разговоров. Люди, собиравшиеся здесь, хоть и привыкли скользить по паркетам, да только нельзя поручиться, что не с подносом и чашкой чаю в руках. Публика попадалась самая неожиданная.
Бал выставляет каждого напоказ. Громкое имя. Открытое лицо. Движения и разговоры соразмерны положению персон. Все солидны, учтивы, любезны. Строй белых платьев сменяется строем мундиров. Флирт умерен до отвращения. Полувзгляд, полувздох, полупожатие руки. Подавленное сожаление о несбыточном.
На маскарад же ездят именно за этим. Тем более в оперу. Где сброд без разбору. И можно выцепить из толпы хорошенькую горничную, а можно герцогиню. Под маской, разумеется. Без имен. Без обязательств. Там каждый боится узнать и быть узнанным. А потому ничего не требует, кроме мимолетных удовольствий.
На пятьдесят втором году от рождения канцлер Меттерних оставался не только самым ловким политическим танцором Европы, но и самым галантным кавалером, за которым веер любовных приключений тянулся с конгресса на конгресс и из одной столицы в другую. Подтянутый, молодцеватый, с высоким лбом философа и пухлой нижней губой капризного сластолюбца, он был красив той холеной, ухоженной красотой, которой щеголяют аристократы старых монархий, никогда не признававшие неряшливых революционных мод.
За ним давно утвердилась репутация удачливого охотника. И если на небосклоне европейской политики у Клеменса не было соперника с тех пор, как великий Талейран отошел в тень, то в делах сердечных канцлер преуспевал тем решительнее, чем выше поднималась его дипломатическая звезда. Быстроногая дичь в шелковых туфельках отбегала от него, только чтобы покрасоваться в отдалении, перед тем как быть пойманной. Падение совершалось быстро и к обоюдному удовольствию.
Пресытившись светскими дамами, старый лев иногда отправлялся в маскарад. Новизна дразнит любопытство, хотя, в конечном счете, все старо под луной. Швея предлагает те же прелести, что и принцесса, только по иной цене. Увлекательна сама охота. А ее трофей редко стоит затраченных усилий. Клеменс мог бы приносить добычу к ногам собственной жены – особы в высшей степени нравственной – настолько, сдавшись, та не вызывала интереса.
Но главное – не победа, а участие. Так, кажется, говорили греки? Сегодня все помешались на греках! Меттерних поморщился. Мысли о проклятых султанских подданных не давали ему покоя даже на маскараде. Нет, положительно, надо отвлечься. Или его голова лопнет, сопрягая интересы монархий Европы! Он поймал глазами и уже не отпускал стройную блондинку с веточкой флердоранжа в волосах, когда вдруг наткнулся взглядом на другую фигуру. Высокая, худая женщина с уверенной поступью хозяйки салона, с гордо откинутой головой на тонкой шее и темными негустыми кудрями. Маска скрывала ее лицо. Простоя бумажная ткань светлого платья не позволяла причислить незнакомку к кругу состоятельных особ. Но от гостьи за версту веяло гранд-дамой.