Воевода Дикого поля, стр. 79

Засекин прищурился:

– Думаешь, найдутся такие? В Диком поле-то?

– Дикое оно или не дикое, куда ему с силой Господа мериться? Неужто, князь, думаешь иначе?

Фома Вареников усмехнулся, сотник Савелий Крутобоков метнул в отца Феофана негодующий взгляд: что, мол, еще за богослов такой выискался? Но князь только примирительно улыбнулся:

– Прав ты, батюшка, прав. Силы у Господа побольше будет. Только гневить нам Его надобно пореже. Глядишь, и света над головой больше станет.

А еще через несколько дней ординарец Мишка, терзая шпорами конские бока, ветром принес князю новость. В то утро, в компании сотника Крутобокова и его стрельцов, в седле, Засекин наблюдал, как укладывают лесорубы корабельные сосны у речки Казанки. Вот уже три недели ложился тут лес – бревнышко к бревнышку. Ходили вдоль охристо-багряных стволов лесорубы, секли острыми топорами ветки. На версту, а то и больше, рядами вверх поднимался отесанный лес.

– Тут не одну, а цельных две крепости построить можно, – довольно заметил сотник.

– Много – не мало, Савелий Данилович, – отвечал ему князь. – Этот лес – и впрямь подарок нам, а вот Дикому полю – кол в самое сердце. Хорош лес, только бы все у строителей наших сладилось. Казаки бы не подвели!

Тут и подлетел к ним княжеский ординарец Мишка.

– Князь! – еще издали выпалил он. – Струги атамана Барбоши возвращаются! Целы-целехоньки!

– Добрая новость! – кивнул князь. – Воистину так!

Уже через час в посольской палате казанского воеводы Ивана Афанасьевича Турова военачальники разглядывали изрисованные Тимохой и Трофимом желтые листы бумаги.

Помимо воевод, были тут и атаман Богдан Барбоша, и сотник Крутобоков, и служилый дворянин пушкарского приказа Фома Вареников. Все разглядывали наброски, дивились искусно прорисованным стенам и башням.

– А какое место, светлый князь Григорий Осипович! – восхищался Трофим Буров. – Недаром царь-батюшка велел на том холме над Самарой крепость-то ставить, недаром!

А Тимоху так и распирало от желания выговориться. Засекин, зная молодого строителя, разрешил:

– Ну, говори.

– Григорий Осипович, верстах в десяти от Казани, ровнехонько на самом берегу, точно такие же холмы, как возле Самары. Я даже упросил атамана нашего пристать к берегу.

Засекин вопросительно взглянул на Барбошу:

– Верно, хороши холмы?

– Хороши, светлый князь, – кивнул атаман. – Вместе осматривали.

– На то, чтобы поставить крепость у Самары, месяца два уйдет, – горячо убеждал Тимоха. – А коли здесь срубим, под Казанью, на этих холмах, то там за месяц поставим! Уже готовой эту крепостицу к Самаре привезем!

Воевода Туров засомневался:

– И где ты такого бойкого откопал, князь?

– Алатырские мы, – улыбнулся Тимоха и тут же смутился своей дерзости – спрашивали-то у князя Григория Осиповича.

– Коли хороши холмы, тогда и разговора нету, – согласился Засекин. – Сегодня же, Тимоха, поезжайте с Трофимом на лесоповал, подсчитайте бревнышки, все прикиньте. Я уверен, там уже сосенок с излишком. А завтра прикажи строителям, лесорубам и прочему работному люду эти бревна вязать в плоты и гнать из Казанки в Волгу. Поплывем на твои холмы – через два дня крепость будем ставить, пока земля не заиндевела. К первому снегу крепость должна стоять.

Глава 2

Вольный ветер России

Крепость росла на глазах – поднималась на самом берегу Волги, под Казанью, всем окрестным жителям на удивленье. Собирались татары из местных кочевий, потомки монгол и булгар, кутались в меховые фуфайки, растирали подмерзающие руки, щурили и без того узкий глаз на грозную деревянную крепостицу. Что еще задумали эти русские? Чего еще надобно от их правоверной земли ненасытному московскому царю?

За пару недель до того, связанные в плоты сосны спустили московские, новгородские и казанские строители вниз – на десять верст. За работой приглядывали не только стрельцы: неожиданно казаки взялись помогать московскому князю. Не даром, конечно, но все же не разлетелись – пошли рядом, рука об руку.

Что-то важное произошло между двумя ратными людьми: князем Григорием Осиповичем Засекиным из рода Рюриковичей и вольным казаком Богданом Барбошей, разбойником и душегубом. Хоть и разными они были – и поступками, и сердцем, – а схлестнулись крепко. И случилось это сразу после военного совета, когда прибыли казаки Барбоши со строителями Буровыми в Казань.

– Пойдешь со мной дальше? – когда они остались вдвоем, уже выпив вина и меду, спросил у казака князь.

– Пойду, – неожиданно согласился Богдан Барбоша и сам удивился своей решимости. – Пойду, князь.

– И слово даешь?

– Даю, – кивнул атаман.

– Тогда руку давай, казак, – сказал Засекин и протянул тому пятерню.

– Добрый перстенек у тебя, – прищурил глаз атаман, пожимая руку. – Откуда, не скажешь, светлый князь?

– Скажу, – ответил Засекин, расцепив рукопожатие. – Подарок это царский, сам Грозный вручил мне его. Я ему тогда магистра Ливонского ордена привез, которого полонил в Феллине… Давно это было! Как я на палец перстень этот надел, так до сих пор снять и не могу. Не отпускает!

Усмехнулся атаман, показал ровные зубы под черными жесткими усами:

– Я такие перстеньки, было время, вместе с пальцами отнимал. Дело-то плевое.

– Вот и я хотел однажды: раз – и нету!.. Однако ведь печатью он моею стал, всей моей жизни печатью. И горя, которого было много, и счастья, что слишком мало выпало на мою долю…

– Отчего ж не отсек? – язвительно усмехнулся Барбоша.

– Палец жалко, – рассмеялся, признаваясь, князь. – А как далеко со мной пойдешь, атаман?

Богдан Барбоша положил руку на кулак князя, сжал его:

– С таким, как ты, хоть на край света. Не службой московской прельстился я, князь. А норов твой приглянулся мне, сила твоя. Похожи мы. А потому выпьем еще вина и закусим.

– Дело говоришь, – согласился Григорий Осипович. – Будем пить во здравие наше. Может, и обойдут нас грядущие бури. А коли не обойдут, то, даст Господь, вытерпим, осилим их вместе.

И вот стучали топоры – добрых полтысячи! – вгрызался рабочий люд в остывающую землю, вбивал столбы. Не спал Тимоха – носился по всей округе. Прикорнет в теплушке, и вновь за работу. Как ни гонял его Трофим, все младшему нипочем. Ночью горели костры. Казаки и стрельцы стояли в дозоре. Следили, не придет ли нежданно-негаданно враг. Да не улизнет ли какой строитель, дабы пуститься во все тяжкие.

Росла крепость, поднималась, и к началу декабря, когда холодные ветры уже продували степи под Казанью, с севера на юг и с востока на запад, встала она восемью башнями и крепкими стенами в десять саженей высотой.

Григорий Засекин почти все время проводил тут – спал в маленькой крепкой избенке, срубленной специально для него в центре строящейся крепости. Пара комнат, сенцы. Слава Богу, строителей было в избытке, хватало рук и древесины. И для других сколотили избы попроще, да бараки для простого народа. Не пропадать же этим домам на казанском берегу – жить в них предстояло стрельцам, что будут охранять крепость зимой; а весной, вместе с городком, должны были отправиться они вниз по Волге, чтобы стать уже родным домом первым военным поселенцам крепости Самары.

В завершение стройки ставили детинец – центральную башню в крепости, выше и надежнее других. Он – последний оплот для тех, кто, обороняясь от недругов, не в силах помешать вражьему племени войти в пределы крепости. Но сколько раз бывало, когда стены и башни взяты, а вот детинец стоит и бьется на смерть. А то и победителем выйдет – коли придут свои на помощь или отступит враг…

К вечеру в первых днях декабря Тимоха, взмокший, растрепанный, вошел в избу к князю и сказал:

– Григорий Осипович, кажись, все сделали. Есть теперь наша крепостица. И хороша, хороша!

– Утром с соседних холмов и поглядим на нее, – ответил князь. – А теперь поди, умойся, мне Мишка баньку топил, так еще успеешь. Иди же, иди. Завтра вместе любоваться будем!