Волшебник в мире, стр. 32

— Рад был удовлетворить ваше любопытство, — улыбнулся король со снисходительностью, которая выглядела ужасно смешной со стороны такого потешного создания. Он вступил в разговоры со своими придворными, держа при этом спину подчеркнуто прямо и приподняв подбородок, но напускное благородство так не вязалось с его внешностью, что Майлз с трудом удерживался от смеха.

— Скажите, милорд, — обратился к Гару Орогору, — чему посвятил свою жизнь ваш отец, великий чародей, что заслужил такой высокий титул?

Гар ответил на этот вопрос витиевато и мудрено в высшей степени — так, что из его ответа понять было невозможно ровным счетом ничего, а затем принялся сам сыпать вопросами и вовлек в беседу практически всех сидевших за столом. Придворные с сияющими глазами, волнуясь, рассказывали об истории, литературе и политике. Когда трапеза закончилась, разговоры продолжились. «Лорды» и «леди» разделились на небольшие группы и вели взволнованные беседы, хотя музыка звала их танцевать.

Высокая костлявая особа с длинной физиономией все же откликнулась на призывные звуки музыки и взглянула на Орогору. А поскольку тот и сам то и дело посматривал на нее, то мгновенно отреагировал на ее взгляд и, подойдя к ней, отвесил изящный поклон.

— Графиня Гильда! Не могли бы мы послушать, какого вы мнения о Гуситских Войнах?

— Быть может, позже, принц, — отвечала графиня. — А сейчас я просто не в силах устоять на месте. Музыка зовет меня в пляс.

— Вот как? Что ж, тогда подарите мне этот танец! — И Орогору обнял графиню и закружился с ней по блестящему паркету.

Майлз и Килета, всеми брошенные, остались вдвоем за стоявшим на возвышении столом.

— Он всегда знал этот танец? — спросил Майлз.

— Нет, что ты! Он вообще не умел танцевать! Этому он выучился за последние несколько дней, и кланяться научился, и голову держать запрокинутой, и прямо держаться, и двигаться так легко! — В глазах девушки стояли слезы. — А это что за кобылица такая, которую он зовет графиней? Кто она такая, что разыгрывает из себя сказочную фею? Да как она смела забрать его!

Майлз, выпучив глаза, уставился на Килету, а потом к нему вернулась надежда. Да, она, наверное, влюблена в Орогору, но он к ней относится чисто по-дружески, не более того. Скорее всего он влюблен в свою «графиню». Майлзу стало стыдно из-за того, что он радуется тому, что приносит боль Килете, но зачем было скрывать это от себя самого? Гильда одарила его возможностью поухаживать за Килетой, поискать путь к ее сердцу, а он уже открыто признавался себе в том, что полюбил ее. Это было странное, волнующее чувство, потому что раньше Майлз ни разу не влюблялся. Он обернулся и стал следить взглядом за танцующей парой — их до сих пор было легко различить среди других танцоров, которые присоединились к ним. Майлз видел, как сияют глаза Гильды, как ответно сверкают глаза Орогору, он слышал, как она радостно смеется, как гортанно хохочет он.

Наблюдала за их любовной игрой и Килета. Она всхлипнула, поднялась из-за стола и, отвернувшись от Майлза, выбежала из зала.

Майлз, потрясенный до глубины души, проводил ее взглядом. И тут сердце его наполнилось жалостью к девушке, и он бросился за ней.

Глава 11

Торопливо шагая в ту сторону, куда удалялись шаги Килеты, Майлз шел по тускло освещенным коридорам. Дважды повернув за угол, он нашел ее. Она стояла, прислонившись к стене, и горько рыдала. Что же еще было делать Майлзу? Он взволнованно бросился к девушке. Она обернулась, увидела его, мгновение смотрела на него в испуге, а потом, рыдая, упала в его объятия. Казалось, сердце ее готово разорваться на части.

Но вот наконец рыдания ее стихли, и она простонала:

— Лучше бы я тоже сошла с ума! Может быть, тогда Орогору полюбил бы меня?

Майлз стоял, окаменев, уставившись в стену поверх головы Килеты. Конечно! Она была права, так права! Они жили, словно в сказке — выучились кланяться, строить глазки, танцевать замысловатые танцы... ясное дело, они все тут были безумцами! Кто бы еще стал так жить? И с какой бы еще стати людям, которые явно были самыми простыми крестьянами, разыгрывать из себя королей и герцогинь?

Но если безумие позволяло им купаться в роскоши, при этом пальцем о палец не ударяя, кто бы отказался от такого безумия?

Страх закрался в сердце Майлза от мысли о том, что Килета может стать одной из этих размалеванных, кривляющихся, искусственных дамочек.

— Купидон пускает свои стрелы куда захочет, Килета, — негромко сказал он. — Бывает, что люди, предназначенные друг другу судьбой, влюбляются в кого-нибудь другого.

Килета немного успокоилась, но все же до сих пор дрожала.

— Значит, ты думаешь, что она ему не годится?

Майлз ответил осторожно:

— А что у них общего, кроме безумия? Видал я у себя в деревне, как парни влюблялись... только редко они влюблялись в хороших девушек, которые бы им годились в жены! Так нет же, все ветреность одна! — Он нахмурился. Мысль, которая пришла ему в голову, ему не понравилась. — Может, и вправду лучше, что за нас шерифы выбирают, на ком жениться.

— Нет! — Килета отстранилась и глянула ему в глаза. — Чтобы я стала женой человека, который мне противен? Никогда! Если кто и будет придумывать, как мне жить, так это я сама!

— Придумывать — это тут ни при чем, — добродушно усмехнулся Майлз.

— Зато красота очень даже при чем, — вздохнула Килета. Они немного помолчали, и каждый думал об Орогору и Гильде. — А может, и нет, — пожала плечами девушка.

— Не сомневаюсь, она ему кажется красоткой, — сказал Майлз. — Ну и он ей, само собой, красавцем писаным.

— А он и вправду хорош собой, — тихонько пробормотала Килета.

— Может, и так, — не стал спорить Майлз, — но я не думаю, что ты и Гильда видите в нем одну и ту же красоту.

Килета нахмурилась.

— Ты хочешь сказать, что на самом деле они видят друг у дружки другие лица, другие тела — не такие, какие видим мы? А что? Может быть.

— Может, — согласился Майлз. — Но я, когда маленький был, картину одну видел — это было в тот день, когда меня родители к шерифу привели, и я эту картину очень хорошо запомнил. Она была очень красивая, яркая, а нарисованы на ней были рыцарь и дракон, и висела она на стене дома. Я ее на всю жизнь запомнил, и когда у меня выдавались трудные деньки, я перед сном вспоминал эту картину... Ну и вроде как успокаивался. Только представлял я все иначе: рыцарь стоял, выпрямившись во весь рост, а на картине он стоял на коленях. Он держал в руке копье, — а на картине меч. И дракон мне казался маленьким, и он не обвивал рыцаря кольцами, он вообще кольцами не сворачивался. И еще у него были крылья, хотя на картине их не было. А потом, когда мне исполнилось четырнадцать лет, я узнал, что это был за дом — это был городской кабачок, а картина была всего-навсего вывеской над дверью.

Килета на миг застыла, глядя в глаза Майлза, а потом рассмеялась и коснулась ладонью его щеки.

— Бедняга Майлз! Ох и расстроился же ты небось!

— Когда видишь все, как оно есть на самом деле, всегда расстраиваешься, — согласился Майлз. — Но все равно в памяти моей картина осталась такой, какой я ее придумал, и я всегда могу взглянуть на нее.

Килета сдвинула брови.

— Я поняла, к чему ты клонишь, — сказала она. — Та женщина, которую видит Орогору, во многом похожа на ту графиню Гильду, которую видим мы, но она гораздо красивее и грациознее.

— Да нет, она и так грациозна, — возразил Майлз. — Они тут все не неуклюжи. Ходят на манер магистратов, нос задрав, но только им это не идет. Не то чтобы грациозные они, нет... скорей осанистые.

— И уж никак не привлекательные, — убежденно кивнула Килета. — Но я не сомневаюсь, Орогору она кажется привлекательной.

— Да-да, а он ей наверняка представляется стройным, высоким, с длинным прямым носом с горбинкой...

Килета улыбнулась и даже негромко хихикнула.

— Да, наверное. Теперь я понимаю, как ты прав, Майлз.