Собрание сочинений в 10 томах. Том 5, стр. 134
— Не бойтесь! — сказал Скиталец. — Побеждает тот, кому боги даруют победу: я сразился со стражами-хранителями и остался жив и в полном рассудке. А теперь дайте мне есть, так как я устал и силы мои нуждаются в подкреплении.
Жрецы провели его в свою трапезную, предложив все, что у них было лучшего из пищи и питья. Утолив свой голод и жажду, Скиталец простился со служителями храма Хатхор и вернулся в свое помещение во дворце фараона. Но здесь у его дверей стоял жрец Реи и, увидев его, еще издали поспешил к нему навстречу и заключил в свои объятия, так как он был рад, что Скиталец остался жив.
— Не надеялся я, Эперит, увидеть тебя живым! — произнес старик. — Если бы не это желание царицы… — и вдруг он спохватился и прервал свою речь на полуслове.
— Что ты говоришь о царице?…
— Ничего, Эперит, ничего, я хотел только сказать, что она была очень огорчена, узнав, что ты пошел в храм Хатхор. Я не знаю, бог ты или человек, но клятва одинаково связывает и богов, и людей, а ты клялся фараону охранять царицу до его возвращения. Скажи мне, намерен ли ты сдержать эту клятву? Намерен оберегать честь царицы, жены фараона, честь, которая дороже даже самой ее жизни?
— Да, Реи, я намерен сдержать клятву, данную мной фараону! Тогда старик продолжал как-то загадочно:
— Думается мне, какой-то недуг овладел царицей Мериамон, и она страстно желает, чтобы ты уврачевал ее. Все, как видишь, складывается теперь так, как предсказывало видение царицы, о котором я говорил тебе, и потому я говорю, Эперит, будь ты бог или человек, если ты нарушишь клятву, будешь клятвопреступником и негодяем!
— Разве я уже не сказал тебе, что не имею даже в мыслях нарушить эту клятву. Но ты как будто не доверяешь моим словам… Выслушай же меня, Реи, я имею сказать тебе нечто! Ты, если захочешь, можешь помочь мне и тем самым — себе и фараону, которому я давал клятву, и той, чьей честью ты так дорожишь. Но если ты выдашь меня, Реи, то клянусь, ни твой преклонный возраст, ни твое высокое положение, ни даже та дружба, которую ты постоянно выказывал ко мне, не спасут тебя от моего меча.
— Говори, Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки, жизнью своей ручаюсь тебе, что не выдам твоей тайны, если только она не во вред тем, кому я служу и кого люблю!
— Нет, прежде скажи мне, откуда знаешь ты это имя? — воскликнул Скиталец, наступая на Реи.
— Я знаю это имя и нарочно сказал тебе его, чтобы заранее убедить тебя, что твоя хитрость со мной ни к чему не приведет и что тайна твоя сохранена будет у меня, как и это имя!
— Быть может, оно мое, быть может, не мое. Но это все равно. Знай только, что я боюсь твоей царицы и если пришел сюда искать себе по сердцу женщину, то не ее. Там, в святилище Хатхор, я нашел ту, которую искал по свету. Завтра ночью я пойду к портику храма и у его ворот встречу ее. Я приведу ее сюда, и мы повенчаемся с ней. Если ты хочешь помочь мне, Реи, то приготовь для нас судно и людей, чтобы мы с первыми же лучами рассвета могли бежать из этой страны. Правда, я клялся фараону охранять царицу в его отсутствие до самого его возвращения, но, как ты сам знаешь, мудрый Реи, я всего лучше сберегу ее моим бегством, а если фараон усомнится во мне, то, видно, уж так суждено!
Реи несколько призадумался, затем отвечал:
— Признаюсь, я страшусь увидеть эту богиню, но ради тебя решусь. Скажи мне, по какой примете я смогу узнать ее завтра у ворот храма?
— Ты узнаешь ее по багрово-красной звезде, горящей у нее на груди. Не бойся: я буду с ней. Скажи же, обещаешь ли ты приготовить нам судно и людей?
— И судно, и люди — все будет готово завтра к ночи, Эперит! Горячо любя тебя, я от души желаю, чтобы ты теперь уже мчался по волнам морей, омывающих берега Кемета, а с тобой вместе и та, которая называется Хатхор, та богиня, которой ты желаешь обладать, та, которую все люди на земле называют Мечтой Мира!
XVIII. Клятва Скитальца
В эту ночь Скиталец не видел царицы Мериамон. Но на другой день она прислала ему сказать, что зовет его к себе на пир в эту ночь. Реи также позвали на пир. Когда они пошли туда, Реи успел шепнуть Эпериту, что все готово и что он сам будет ночью на условленном месте. Вдруг дверь широко распахнулась, и перед ними появилась во всей своей красе царица Мериамон в сопровождении своих прислужниц и приближенных. Царственное одеяние ее сверкало драгоценными камнями, но лицо было бледно и надменно, а большие, темные, глубокие глаза ее отливали каким-то необычайным блеском. Скиталец низко поклонился ей, а она горделиво склонила ему в ответ свою царственную голову и подала руку, чтобы он вел ее к столу. На пиру они сидели рядом, но царица говорила мало в этот день, и когда заговорила, то только о фараоне и о сонме апура, о которых до сих пор не было известий.
По окончании пира Мериамон пригласила Скитальца в свои покои, он покорно последовал за ней, хотя и против воли. Реи же царица не позвала, и таким образом Скиталец и Мериамон остались одни, так как прислужниц своих царица отпустила. Оставшись наедине, Мериамон долго молчала, но Скиталец все время чувствовал на себе ее упорный, проницательный взгляд, словно она пыталась прочесть самые сокровенные тайны на дне его души.
— Я утомилась, — произнесла наконец она, — расскажи мне что-нибудь о твоих скитаниях, об осаде Ил иона, о многогрешной Елене, навлекшей на страну все эти беды и несчастья; расскажи, как ты в одежде нищего прокрался из лагеря ахеян, чтобы повидать эту Елену, столь справедливо лишенную жизни богами.
— Да, — отвечал Скиталец, — нехорошо, что столько героев погибло из-за красоты одной неверной женщины. Я сам задумал даже убить ее, когда говорил с нею в стенах Трои, но боги удержали мою руку!
— Так ли это было, полно! — сказала царица, загадочно улыбаясь. — А если бы она была еще жива и ты увидел бы ее теперь, убил бы, Одиссей?
— Ее нет уже в живых, царица!
— Да… скажи мне теперь, Одиссей, ты вчера ходил в храм Погибели, в святилище Хатхор. Что ты видел в этом храме?
— Я видел прекрасную женщину, быть может, бессмертную богиню, которая, стоя на портике храма, пела сладкозвучную песню. Все видели и слышали ее, теряли рассудок, а затем пытались пробить себе дорогу между духами, охраняющими врата святилища, и падали один за другим под ударами невидимых мечей!
— Но ты, Одиссей, не потерял рассудка и не старался прорваться сквозь невидимую преграду?
— Нет, Мериамон, в молодости я видел красоту Елены-аргивянки, которая была много прекраснее той, которую вы называете Хатхор; никто из людей, видевших Елену, не пожелает обладать этой Хатхор!
— Но, быть может, те, кто видел Хатхор, пожелают обладать Еленой-аргивянкой! — медленно и многозначительно промолвила царица, и Скиталец не знал, что ему ответить.
Так они беседовали некоторое время. Мериамон, знавшая все, невольно удивлялась хитрости и лукавству Скитальца, но ничего не дала ему заметить. Наконец он встал и с глубоким поклоном объявил царице, что должен идти осмотреть стражу, расставленную вокруг дворца и ворот его. Царица посмотрела на него странным загадочным взглядом и затем разрешила удалиться. Одиссей вышел, искренне радуясь, что избавился от ее присутствия, стеснявшего его. Но едва только тяжелая завеса пала за ним, как Мериамон вскочила со своего мягкого ложа, и страшный огонь решимости блеснул в ее глазах. Она ударила в ладоши и приказала всем сбежавшимся на ее зов прислужницам ложиться на покой, так как сама она тоже собирается отойти ко сну и ни в ком из них не нуждается. Когда женщины ушли, оставив ее одну, Мериамон проследовала в свою опочивальню, не задумываясь, подошла к резному сундуку, и достав из секретной шкатулки Первородное Зло, отогрела его на груди, вдохнув в него дыхание Жизни. И вот оно выросло и, обвившись вокруг нее, стало нашептывать ей, чтобы она одевалась в белый венчальный наряд и обвила вокруг стана змею Зла, думая все время о красоте, которую видела на лице мертвой Натаски, Ба и Ка, и следила за своим отражением в зеркале. Вот лицо ее стало мертвенно-бледным, безжизненным, туманным. И затем стало мало-помалу оживать, но вся красота ее изменилась; темные кудри, как змеи, спадавшие с плеч, стали золотистой волной кудрей. Глубокие темные глаза ее стали небесно-голубыми глазами Елены, и вся горделивая и величественная красота сменилась ласковой, чарующей улыбкой Елены. Еще мгновение, и она стала воплощенной красотой и чуть было не лишилась чувств при виде своей несравненной прелести.