Собрание сочинений в 10 томах. Том 5, стр. 122
Мериамон покраснела и нахмурилась.
— Зачем ты говоришь это? — сказала она. — Будь уверен, что, если бы я увидела это чудо, она была бы убита и предназначена в невесты Осирису!
Одиссей понял, что царица Мериамон завидовала красоте и славе той, которая обитала в храме Таниса, и замолчал, умея молчать, когда это было нужно.
X. Страшная ночь
Пир был испорчен: страх омрачил лица присутствовавших. Женщины и мужчины молчали, смех лишь изредка нарушал тишину в зале. Скиталец пил мало, ожидая, что будет дальше. Царица наблюдала за ним и одна из всего общества была довольна пиром. Вдруг боковая дверь отворилась, и все испуганно повернули головы. Но страх их был напрасен. Вошли слуги, внесли изображение смерти, как это полагалось на пиру, и поставили резную деревянную статуэтку перед фараоном, крича: «Пей вино, царь, веселись, скоро ты будешь взят смертью! Пей и веселись!»
Менепта, все время молчавший, взглянул на изображение смерти и горько засмеялся.
— Сегодня мы не нуждаемся в этом напоминании! — вскричал он. — Смерть близка, да, смерть близка! — С этими словами он упал в свое золоченое кресло, поставив чашу с вином на стол.
— Разве ты муж? — сказала Мериамон тихо. — Муж ли ты, чтобы так пугаться? Разве в первый раз сегодня мы слышим имя смерти? Вспомни великого Менкаура, старого фараона, построившего пирамиду Гер. Он был кроток и справедлив, боялся богов, и они показали ему смерть. Испугался ли он, дрожал ли? Нет, он обратил ночь в день, он веселился и прожил еще много лет, наслаждаясь любовью, вином и всеми утехами жизни. Будьте веселы, мои гости, хотя бы веселье наше продолжалось только один час! Пейте вино и будьте мужественны!
— Ты говоришь верно, — сказал фараон, — пейте и забудьте! Боги, посылающие смерть, дают нам вино, чтобы забыться! — Его мрачные глаза блуждали по залу, ища предлога придраться. — А ты, странник, — воскликнул он, — ты не пьешь! Я следил за тобой. Ты пришел с севера, и бледное солнце твоей страны не питает виноградных гроздьев. Ты холоден, любишь пить воду. Почему ты не ищешь забвения в вине, когда час твой близок? Пей же красное вино Кемета. Принесите кубок Пашта! — закричал он слугам. — Царь хочет пить из него!
Главный дворецкий фараона пошел в сокровищницу и принес огромный золотой кубок, сделанный в виде львиной головы и вмещавший двенадцать мер вина.
— Наполните его чистым вином! — вскричал фараон. — Ты побледнел при виде кубка, Скиталец? Я выпью за тебя, ты — за меня!
— Нет, царь, — сказал Скиталец, — я пробовал твое вино и не хочу его больше!
— Выпей же кубок за меня! — настаивал фараон.
— Прости меня, прошу тебя, — сказал Скиталец, — но вино делает умных людей глупыми, а сильных — слабыми, а нам сегодня, может быть, понадобятся и сила, и разум!
— Дай мне кубок! — вскричал фараон. — Я пью за твою храбрость, Скиталец! — Он поднял кубок, встал и выпил его, затем повалился в кресло, и голова его упала на грудь.
— Я не могу отказать царю в его просьбе! — сказал Скиталец, побледнев от гнева. — Дайте мне кубок! — Он взял кубок, встал и, совершив возлияние богам, произнес ясным голосом: — Пью за чужеземную Хатхор!
Царица взглянула на него, побледнев от негодования. Вдруг из лука послышался слабый звук, разросшийся в воинственную песнь, похожую на шум летящих стрел. Одиссей услышал пение лука, и глаза его загорелись воинственным огнем: он знал, что стрелы скоро полетят в осужденных. Фараон и Мериамон также услышали песнь лука. Царица удивленно смотрела на Скитальца.
— Рассказ менестреля был правдив! Это лук Одиссея, — сказала Мериамон, — слушай, Эперит, твой лук громко поет!
— Да, царица, — ответил Скиталец, — скоро полетят стрелы смерти! Зови стражу, враг близко!
Ужас превозмог опьянение фараона: он приказал страже идти, собрать всех товарищей и быть настороже. Мрачная тень легла на всех присутствовавших на пиру. Мертвая тишина воцарилась в зале, подобно тому, как бывает в воздухе перед грозой. Только Одиссей думал о предстоящей битве, да Мериамон неподвижно сидела в своем кресле и смотрела вдаль. Страх все сильнее охватывал сердца мужчин.
Вдруг, казалось, сильный порыв ветра пронесся по залу. Весь дворец содрогнулся, своды его закачались и раскрылись, и над головами присутствовавших появилась какая-то фигура. Звезды ярко светили на небе. Потом своды закрылись снова, и люди с побледневшими лицами смотрели друг на друга. Даже неустрашимое сердце Одиссея замерло от ужаса.
Вдруг многие из присутствовавших в зале людей встали с мест и с криком попадали мертвыми на пол. Скиталец схватил свой лук. Те, кто остался в живых, сидели неподвижно, совершенно парализованные страхом. Только Мериамон была спокойна и холодно смотрела на все происходящее, так как не боялась ни смерти, ни жизни, ни богов, ни людей, а Скиталец осматривал лук. В тишине они издали услышали шум, топот множества ног, все возраставший и приближавшийся к ним. Двери раскрылись, и вбежала женщина в ночном одеянии, неся на руках труп обнаженного мальчика.
— Фараон! — вскричала она. — Фараон и ты, царица! Взгляните, ваш сын умер… Ваш новорожденный сын мертв! О фараон! Царица! Он умер внезапно на моих руках!
Она положила мертвого ребенка прямо на стол, среди гирлянд цветов и золотых сосудов и чаш с вином.
Фараон встал с места, разодрал свою пурпурную одежду и громко заплакал. Мериамон также встала и прижала к груди своего мертвого первенца. На нее было страшно смотреть, хотя глаза ее остались сухи.
— Проклятие навлекла на нас эта злодейка, эта лживая Хатхор! — произнесла царица.
— Нет, нет, это не Хатхор, не наша священная Хатхор, которую мы почитаем, — закричали присутствовавшие, — это бог мрачных апура, которых ты, царица, не хочешь отпустить, послал все бедствия на голову фараона и твою!
Пока они кричали, шум извне возрастал и усиливался, так что стены дворца затряслись. Раздался страшный тысячеголосый вопль, какого никогда не раздавалось в Египте.
Двери снова отворились, стражу оттолкнули в сторону, и в залу вошла толпа сильных и рослых чужеземцев. Лица их были бледны, глаза блуждали. При виде их Скиталец пришел в себя — он боялся богов, а не людей и, натянув лук, вскричал:
— Очнись, фараон, очнись! Враги пришли. Вся ли твоя стража здесь?
— Да, все, кто остался в живых, — отвечал капитан телохранителей, — остальные умерли!
Едва он успел произнести эти слова, как в зал вбежал человек. Это был старый жрец Реи, командир легиона Амона.
— Слушай, фараон, — вскричал он, — твой народ умирает тысячами на улицах. В домах царит смерть. В храмах богов Пта и Амона большинство жрецов умерли!
— Все ли ты сказал, старик? — спросила его Мериамон.
— Не все еще, царица! Солдаты обезумели от страха и убивают начальников; я сам едва спасся от них. Они клянутся, что ты навлекла смерть на Египет, так как не хотела отпустить апура. Тысячная толпа бежит сюда, чтобы убить фараона и тебя!
Фараон громко застонал.
— Возьми свое оружие, Эперит, война близка! — сказала Мериамон Скитальцу.
— Я не боюсь битвы и раздраженных людей, царица! — ответил тот. — Муж должен бояться только гнева богов. Стража, сюда! Сомкнитесь вокруг! Не бойтесь, не пугайтесь!
Его фигура была так величественна, лицо горело такой отвагой, что испуганная стража опомнилась, выстроившись двойным рядом около него. Каждый приготовил сбой лук и стрелы.
Придворные фараона и уцелевшие гости спрятались позади солдат. Вдруг двери, вышибленные могучими ударами, распахнулись, и толпа шумно ворвалась в зал. Тут были солдаты, бальзамировщики, кузнецы, почерневшие над писанием переписчики, рыбаки, ткачи и даже прокаженные от ворот храма. Все они обезумели от страха; за ними следовали женщины с мертвыми детьми на руках. Толпа начала ломать дорогую мебель, рвать шелковые драпировки, побросала золотые пиршественные чаши прямо в лицо испуганным женщинам, громко требуя крови фараона.