Глаза голубой собаки (сборник), стр. 11
Она глубоко вздохнула и добавила, что уже много лет не хочет ничего иного. Ее жизнь была ради встречи со мной. Встречи, пароль которой знали только мы: «Глаза голубой собаки». И она бродила по городу, твердя его во весь голос, дабы тот, единственный, мог услышать.
– Я та самая, что входит каждую ночь в твои сны и говорит: «Глаза голубой собаки».
Она сказала, что заходила в рестораны и, делая заказ по меню, говорила официантам: «Глаза голубой собаки». Официанты услужливо кивали, но никто из них в своих снах не слышал о таком блюде. Она писала на салфетках, выцарапывала ножом на полировке столиков: «Глаза голубой собаки». И на покрытых пылью окнах отелей, железнодорожных станций, любых общественных заведений она писала пальцем: «Глаза голубой собаки». А однажды, подойдя к какой-то лавке, почувствовала тот же запах, что сопровождал в ее комнате сон обо мне. «Он должен быть тут», – решила она и вошла в лавку, облицованную новым блестящим кафелем. Подошла к продавцу:
– Мне беспрерывно снится человек, который говорит мне: «Глаза голубой собаки».
Продавец внимательно посмотрел ей в глаза, и она продолжила:
– Мне очень нужно найти его, говорящего в моих снах: «Глаза голубой собаки».
Продавец засмеялся и ушел за прилавок. А она глядела на блестящие плитки и чувствовала тот же запах. Открыла сумочку, опустилась на колени и ярко-красной помадой громадными буквами написала на плитках: «Глаза голубой собаки». Продавец снова приблизился к ней и сказал:
– Вы испачкали пол, сеньора. – И протянул ей влажную тряпку, сказав: – Сотрите.
И она рассказала, по-прежнему стоя у лампы, что весь день ползала на четвереньках, оттирая пол и твердя: «Глаза голубой собаки», а в дверях толпился народ, и все уверяли, будто у нее якобы поехала крыша.
Она умолкла, я сидел, балансируя в углу на ножке стула.
– Дни напролет стараюсь вспомнить фразу, которая поможет найти тебя, – произнес я. – Теперь мне кажется, что завтра утром я ее не забуду. Я повторяю ее во сне, а проснувшись, неизменно забываю слова, благодаря которым могу найти тебя.
Она сказала:
– Еще в первый раз ты сам их выдумал.
Я сказал:
– Я выдумал их потому, что увидел твои огромные пепельные глаза. И все же я не могу вспомнить эти слова утром.
Сцепив кисти и протянув их к лампе, она глубоко вздохнула и произнесла:
– Во всяком случае, мог бы вспомнить, в каком городе я их писала.
Крепко сжатые губы блестели в свете лампы.
– Я хочу прикоснуться к тебе, – сказал я.
Она подняла голову, направив на меня свой взгляд, опаляющий, как и ее руки; я понял, что наконец-то она увидела меня, раскачивающегося в углу на стуле.
– Ты никогда не говорил мне этого.
– Вот сейчас говорю, и это действительно так, – сказал я.
Нас разделяла лампа. Она попросила сигарету. Моя сигарета догорела до фильтра. Я забыл о том, что несколько минут назад закурил. Она сказала:
– Даже не знаю, почему не могу вспомнить, где я писала эту фразу.
– По той же причине, по какой я и завтра не смогу ее вспомнить.
Она печально промолвила:
– Нет. Потому, я думаю, что и это нам снится тоже.
Я встал и направился к ней. Она стояла за лампой, я обогнул ее, держа в руке сигареты и спички. Протянул ей сигарету. Она зажала ее губами и склонилась над лампой прежде, чем я зажег спичку. Я сказал:
– Во всех городах, на всех стенах нужно писать: «Глаза голубой собаки». Если завтра я вспомню эти слова, то отправлюсь искать надпись.
Она вновь подняла голову, сигарета у нее во рту дымилась. Вздохнула.
– Глаза голубой собаки, – вспоминая, сказала она, один глаз ее был прищурен, сигарета почти лежала на подбородке. Затем, взяв сигарету двумя пальцами, она сделала затяжку:
– Это совсем другое дело. Мне теперь тепло. – Она промолвила это не своим голосом, будто не просто проговорила эту фразу, а продекламировала с листа, поднеся его к огню. – Мне теперь делается… – она сжимала лист большим и указательным пальцами, поворачивая его так, чтобы и я сумел прочесть прежде, чем он сгорит, – …тепло.
Но до того как он сгорел и опустился на пол невесомым, сморщенным пучком пепла, я сказал:
– Порой я страшусь тебя увидеть. Дрожу от холода у самого огня.
Несколько лет назад мы увидели друг друга. Порой, когда мы были уже вдвоем, кто-нибудь ронял ложку за стеной, и мы просыпались. Исподволь мы поняли, что наши отношения находятся в зависимости от самых заурядных вещей. Наши встречи и заканчивались всегда именно в то мгновение, когда утром кто-нибудь ронял ложку за стеной.
Стоя за лампой, она смотрела на меня. Я вспомнил, что именно так она смотрела на меня в том давнем сне, где я вертелся на стуле, стоявшем на задней ножке, желая постоянно быть лицом к лицу с незнакомкой с пепельно-серыми глазами. Это было во сне, когда я впервые спросил ее:
– Вы кто?
Она ответила:
– Я не помню.
Я сказал:
– Мы встречались с вами раньше, мне кажется.
Она произнесла с равнодушием в голосе:
– Может, в одном из снов я видела вас и эту комнату.
Я сказал:
– Да, теперь припоминаю.
Она сказала:
– Забавно. Потому что встречались мы в разных снах.
Она сделала подряд две затяжки. Стоя лицом к лампе, я взглянул на нее. Я вдруг разглядел ее всю, сверху донизу. Ее тело уже было не из холодной и жесткой, но из желтоватой мягкой меди. Я вновь сказал:
– Я хочу прикоснуться к тебе.
Она ответила:
– Но ты все потеряешь.
Я сказал:
– И пусть. Чтобы вновь обрести друг друга, нам нужно просто вновь уснуть. – И я протянул к ней руку.
Она не отклонилась.
– Но ты все потеряешь, – заметила она прежде, чем я ее коснулся. – И, боюсь, проснемся мы невесть где.
Но я твердил:
– И пусть.
Она сказала:
– Разумеется, мы обретем друг друга, если вновь уснем. Но ты же все забудешь, когда проснешься.
Я вернулся в угол. Она стояла за лампой, согревая руки над огнем. Не дойдя до стула, я услышал:
– Я просыпаюсь в полночь, долго верчусь в разворошенной постели и до рассвета твержу: «Глаза голубой собаки».
Я повернулся лицом к стене. Сказал, не глядя на нее:
– Скоро рассветет. Пробьет два, кончится сон, но у нас еще есть время.
Я направился к двери. Уже взявшись за ручку, услышал ее неменяющийся голос:
– Не отворяй дверь, в коридоре полно тяжелых снов.
– Почему ты так думаешь?
– Убедившись, что сплю на левом боку, на сердце, я только что вернулась оттуда.
Я немного приоткрыл дверь. Отодвинув створку, ощутил в легком прохладном ветерке запах пробуждающейся земли, полевой росы. Она вновь произнесла свои слова. Еще чуточку приоткрыв дверь, я повернулся и произнес:
– Мне кажется, тут нет коридора. Я чувствую запах росы в открытом поле.
Она ответила:
– Я лучше тебя это знаю. Тут, за дверью, спит женщина, видящая во сне поле. – Она скрестила руки над огнем: – Женщина, всю жизнь мечтавшая жить в деревне, в своем доме, которой никак не удается вырваться из города.
Я вспомнил, что в одном из давних забытых снов видел эту женщину, но знал – дверь была приоткрыта, – через тридцать минут уже наступит время завтрака. Я сказал:
– По крайней мере, чтобы проснуться, я должен уйти.
Снаружи зашумел ветер, но сразу стихло, и я услышал дыхание тревожно спящего человека. Ветер замер. И уже не пахло полем.
– Я узнаю тебя утром, когда увижу на улице женщину, которая пишет на стенах: «Глаза голубой собаки».
С улыбкой, уходящей в неизведанное и непостижимое, она проговорила:
– Нет, ты ничего не вспомнишь за весь день. – И вновь вытянула свои длинные руки над огнем, лицо ее было подернуто неизбывной печалью. – Ты единственный, проснувшись, ничего не помнишь из того, что было во сне.
Женщина, которая приходила ровно в шесть
Дверь открылась, скрипя. В этот час ресторан Хосе был пуст. Било шесть, а Хосе знал: постоянные посетители начинают собираться не раньше половины седьмого. Каждый клиент ресторана был неизменно верен себе; и вот с последним, шестым, ударом вошла женщина и, как всегда, молча подошла к высокому вращающемуся табурету. Во рту она держала незажженную сигарету.