Дневник Джанни Урагани, стр. 4
Я уже говорил тебе давеча, что мои сёстры получили от мамы разрешение устроить бал у нас дома; не могу тебе передать, какая в доме сразу поднялась оживлённая кутерьма. Сёстры метались по дому, шушукались и хлопотали без устали… Все говорили и думали только об одном.
Третьего дня после завтрака все собрались в гостиной составлять список приглашённых и были на вершине блаженства. Как вдруг кто-то стал трезвонить в дверь. Сёстры, отложив список гостей, затрещали:
– Кто это может быть в такой час? Какой трезвон!..
– Деревенщина какая-то!
– Невоспитанный грубиян, это уж точно…
В этот момент в дверях показалась Катерина и объявила:
– Синьорины, сюрприз!..
А за ней – вот тебе на – тётя Беттина! Тётя Беттина собственной персоной, тётя Беттина, которая живёт в деревне и приезжает нас навестить раза два в год.
Девушки выдавили:
– О! Какой чудесный сюрприз!
Но побледнели от злости и под предлогом того, что им надо приготовить тёте комнату, оставили её на маму, а сами улизнули в кабинет. Я прокрался за ними.
– Вот гадкая старуха! – сказала Ада чуть не плача.
– Как же! Она такое не пропустит! – язвительно воскликнула Вирджиния. – Представьте только, как она обрадуется, что можно по случаю праздника облачиться в зелёное шёлковое платье с жёлтыми хлопковыми перчатками и нацепить лиловый чепчик!
– Как же надоело за неё краснеть! – в отчаянье подхватила Луиза. – Ах, это просто невыносимо! Мне стыдно показываться на людях с такой нелепой тётей!
Тётя Беттина страшно богатая, но уже совсем древняя старуха, бедняжка! Настолько древняя, будто сошла с Ноева ковчега: вот только там всякой твари было по паре, а тётя Беттина сошла одна-одинёшенька, потому что не нашла себе даже самого завалящего мужа!
Значит, мои сёстры не хотят, чтоб тётя осталась на бал. И по правде говоря, их, бедняжек, можно понять. Ведь они столько хлопотали ради того, чтоб праздник удался на славу, а теперь эта нелепая старуха им всё испортит!
Надо спасать положение. Придётся кому-то пожертвовать собой ради их спокойствия. Что ж, пострадать за родных сестёр – благородное дело для любого мальчишки, разве нет?
Меня и так уже мучила совесть за то, что я сыграл злую шутку с фотографиями, и я решил загладить свою вину.
И вот третьего дня после ужина я отвёл в сторонку тётю Беттину и со всей серьёзностью, какой требовали обстоятельства, начал издалека:
– Дорогая тётя, хотите по-настоящему угодить своим племянницам?
– Что ты такое говоришь?
– А вот что: хотите, чтобы они были довольны, сделайте одолжение, отправляйтесь восвояси, не дожидаясь праздника. Понимаете, вы такая старая, да и подходящего наряда у вас нет, само собой, им не хочется, чтоб вы оставались на праздник. Только не говорите, что это я сказал. Просто прислушайтесь к моему совету: уезжайте в понедельник, и племянницы будут вам по гроб жизни благодарны.
Теперь скажи, дорогой дневник: чего она так рассердилась? Я ведь с ней откровенно поговорил. А шум такой обязательно было поднимать – я ведь её просил никому не рассказывать, – да ещё грозиться, что наутро же отсюда уедет?
Тётя Беттина выполнила свою угрозу и уехала-таки вчера утром, торжественно поклявшись, что ноги её больше не будет в нашем доме.
И это ещё не всё. Видимо, папа брал у неё взаймы, потому что она ему заявила, что стыдно устраивать балы за чужой счёт!
Разве я в этом виноват?
Но, как водится, все ополчились на бедного девятилетнего ребёнка!
Не буду пятнать эти страницы рассказами о том, что мне пришлось вынести. Скажу лишь, что, как только за тётей Беттиной закрылась дверь, люди, которым положено беречь меня как зеницу ока, спустили мне штаны и всыпали по первое число…
Ох-ох! Я больше не в силах сидеть… очень больно, да ещё я волнуюсь из-за этого бала. Приготовления почти закончены, а эта история с фотографиями внушает мне беспокойство…
Всё, хватит; да поможет нам Бог и попутного ветра!
15 октября
Вот она, долгожданная среда, источник всех волнений последних дней…
Катерина нацепила на меня новый костюмчик и роскошный шёлковый галстук, который мне подарил Карло Нелли, ну тот, с фотографии, под которой написано «Старый хлыщ», уж не знаю, что это за слово такое.
Сёстры прочли мне длиннющую проповедь: мол, я должен хорошо себя вести, не безобразничать, быть вежливым с гостями и тому подобное занудство, которое все мальчишки знают наизусть, ведь им вечно твердят одно и то же, а они покорно выслушивают, чтобы показать, какие они паиньки, но думают при этом о чём-то своём.
Само собой, я на всё кивал, и тогда мне разрешили выйти из моей комнаты и пройтись по всем залам первого этажа.
Красота-то какая! Всё готово к празднику, бал вот-вот начнётся. Залы ярко освещены, тысячи огоньков сверкают тут и там, отражаясь в зеркалах, расставленные по всему дому цветы наполняют его приятным тонким ароматом.
Но слаще всего благоухают ванильный крем в больших серебряных мисках, дрожащее на подносах красно-жёлтое желе и горы пирожных и печений, которые возвышаются в гостиной на столе, покрытом красивой вышитой скатертью.
Повсюду весело блестят хрусталь и серебро…
Сёстры очень красивые, в белых платьях с декольте, с румянцем на щеках и сияющими от счастья глазами. Они кружат по дому, проверяя, всё ли в порядке, и слетаются стайкой встречать гостей.
А я поднялся наверх набросать эти заметки о празднике, пока всё спокойно…
Боюсь, что потом, мой дорогой дневник, у меня не будет возможности описывать свои впечатления.
Надо поскорее улечься спать, но сначала расскажу, как было дело. Когда я спустился обратно, все знакомые барышни уже собрались: сёстры Маннелли, сёстры Фабиани, Биче Росси, сёстры Карлини и многие другие, даже тощая, как спичка, Меропе Сантини, которая красится без зазрения совести, за что Вирджиния прозвала её «Осторожно, окрашено!».
Барышень было много, но из мужчин пришли только Луизин жених Коллальто и тапёр, который сидел за фортепьяно, скрестив руки, и ждал, когда ему велят начинать.
Часы пробили девять: тапёр заиграл польку, но барышни всё так же сновали по залу и болтали.
Потом заиграла мазурка, и кое-кто из девушек решился танцевать друг с другом, но вид у них был кислый. Тем временем пробило половину десятого. Бедные сёстры переводили взгляд со стрелок часов на входную дверь: в глазах стояло такое отчаянье, что мне стало их жалко.
Мама тоже волновалась: я умудрился проглотить четыре мороженых одно за другим, а она и не заметила.
Ох, как же меня мучила совесть!
Наконец, уже ближе к десяти, в дверь позвонили.
Этот звонок развеселил гостей куда сильнее, чем звуки рояля. Девушки вздохнули с облегчением и разом обернулись к двери, ожидая увидеть долгожданных кавалеров. Сёстры бросились встречать гостей…
Но вместо гостей зашла Катерина с большим конвертом и протянула его Аде. Луиза и Вирджиния окружили её со словами:
– Наверняка кто-то извиняется, что не может прийти!
Но какие там извинения! В конверте оказалось не письмо и даже не записка: это была хорошо им знакомая фотография, которая так долго пролежала взаперти в Луизином письменном столе. Сёстры покраснели, потом побледнели и, немного придя в себя, затрещали:
– Как же так? Как это может быть? Как это могло случиться?..
Тут опять звонок… Гостьи снова с надеждой оборачиваются к двери, и опять Катерина с новым конвертом, который сёстры с трепетом открывают: ещё одна фотография из тех, что я раздал третьего дня.