В двух шагах от войны, стр. 6

— Поплавай с мое, погляжу, что с твоими копытами будет! — и он презрительно глянул на ее ноги. — Это тебе не польки плясать!

— Извините, — робко сказала Виктория Юрьевна, — я хотела вам посоветовать…

— А мне советы что рыбине крючок, — оборвал ее капитан и ушел, шкандыбая, в свой палисадник.

— Ты уж на него сердца не держи, Юрьевна, — сказала Марфа Васильевна, — совсем он маленько умом тронулся, от моря отставши. Еще перед войной то было. А как война почалась, совсем…

Она махнула рукой и ожесточенно стала вытирать и так чистый стол.

Димка вышел из дому. Афанасий Григорьевич сидел на бревне, а рядом, конечно, валялся несуразный Шняка.

— Топай сюда, салага. Посиди со стариком, — сказал капитан.

Димка сел рядом. Громов выплюнул изжеванную махорочную цигарку и сразу же стал вертеть другую.

— Что они, бабы, понимают, — пробурчал он, — а мне вот белухой [2] реветь хочется.

Он закурил. Шняка в полусне щелкнул зубами, отгоняя мух. В палисаднике пахло свежей листвой, звучали на разные голоса тротуары под ногами редких прохожих. Капитан что-то говорил ворчливо, а Димка сидел как завороженный под этим еще не очень теплым северным солнцем и ничего не слышал. Очнулся он, когда Афанасий Григорьевич стукнул своей палкой по бревну.

— А я им говорю: рано капитана Громова списывать! Капитан Громов уже тышшу годов морячит. Капитан Громов с самим Владимиром Алексанычем Русановым в двенадцатом годе на Новую Землю ходил, капитан Громов всю рыбацкую науку за подзатыльники да восемь пудов соленой рыбы прошел, когда зуйком [3] у купца Шкарятова спину гнул. Капитан Громов вкруг света три раза обогнул. Я море, как половицы в доме, знаю: судно в тумане веду, дак о камень не стукну, о коргу [4] не задену. Я с самим Павлином Виноградовым под Котласом на Двинской флотилии воевал, а вы меня на якорь?!

«Какой он бывший — никакой он не бывший», — подумал Димка и сказал:

— Вы еще поплаваете, Афанасий Григорьевич.

— А что? Поплаваю! — сказал Громов, встал и неожиданно твердым шагом пошел к дому.

Шняка вскочил и залаял дурным голосом. А капитанская палка так и осталась лежать у бревна.

Димка немного повозился со Шнякой, и тут из дома вышел Афанасий Григорьевич. Он был в синем кителе, на груди «Знак Почета» и какая-то медаль, на голове фуражка с золотой «капустой». Глядя прямо перед собой, он пошагал к калитке. Подержался за нее, нахмурился и мрачно сказал:

— Ты того, Димка… палку мне подай-ко. На случай всякий. — Он вначале скривился, а потом ухмыльнулся. — Может, долбануть кого-никого достанется.

Отогнав Шняку, он громко прихлопнул за собой калитку и потопал по тротуару. Палку держал наперевес.

…В Управлении Тралфлота капитана Громова знали и приветствовали почтительно, однако просидеть в приемной пришлось долго — много у начальника было дел поважнее, чем обиды и заботы старого капитана. Все же он досидел.

Начальник, крупный, плечистый, совсем еще молодой — каких-нибудь лет сорок, — уважительно вышел из-за заваленного бумагами стола и крепко пожал Афанасию Григорьевичу руку. «Ишь как пальцы-то ему скрючило, да и палка вот, — с сожалением подумал он, — а ведь какой капитан был!»

Разговор был нелегкий и длинный. Начальник украдкой поглядывал на часы и начинал нервничать.

— Ну, куда? Ну, куда я тебя пристрою, Афанасий Григорьевич? — в который раз повторял он. — В море тебе нельзя, сам понимаешь.

— Мне нельзя? — рявкал Громов. — Миньке Батурину под семьдесят, а все плавает, старая шкаторина [5].

— Ну, нельзя тебе в море, — устало говорил начальник. — А на берегу у меня капитанских должностей нет. Ну, нет же, сам понимаешь…

— А чихать мне на капитанскую должность! — сердился Громов. — Любую давай, лишь бы польза была. Не могу я сейчас небо коптить. Что у тебя, людей лишних навалом, что ли? Не хватает ведь людей-то?

— Не хватает, — уныло соглашался начальник, — но…

— Ты что на мою палку глядишь? — кричал Громов. — Вот она, моя палка, была и нету! — Он, взяв палку обеими руками за концы, хрястнул ею себя по колену. Хрястнул сильно, даже крякнул при этом, но палка не сломалась только ногу себе отшиб. Он сморщился от боли, а потом с упрямой злостью швырнул палку в угол. — Вот она, моя палка, была и нету, — слегка задыхаясь, повторил он и сразу затих.

— Ну, ладно, — вздохнув, сказал начальник, — ты, Григорьич, не переживай. Зайди через недельку — может, что и придумаю.

— Через недельку… — проворчал Громов.

Он опустил голову и задумался, глядя куда-то в стену. Потом встал и тяжело зашагал к двери.

Начальник быстро пошел в угол, поднял суковатую палку и подал ее старику. Тот молча взял ее и вздохнул.

— Ты не держи на меня сердце, Ванюша, — сказал он виновато. Невмоготу мне, понимаешь. Может, хоть… сторожем куда?

Начальник даже покраснел.

— Сторожем?! Это тебя-то сторожем?! Такого капитана! — крикнул он и досадливо махнул рукой. — А-а…

— Был капитан, да весь вышел, — горько сказал Громов.

В это время зазвонил телефон — прямая «вертушка» из обкома партии. Покачивая головой, начальник сел за стол и взял трубку. Громов вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Вас слушают, — сказал начальник. — Здравствуйте. Да, я.

Потом он долго слушал, изредка говоря: «Да, понимаю», «Трудновато это», «Попробуем». А под конец он заговорил:

— Что ж, дело-то, конечно, нелегкое, но стоящее. Судно найдем. С капитаном труднее, но, думаю, найдем и капитана. Начальника? Хм-м… Подумать надо. Может, тут лучше кого из учителей… Да, верно, там одни женщины в школах-то… — И вдруг озабоченное лицо его просветлело. Начальника? Есть одна идея. Подошлю вам человека. Хороший человек. До свидания.

5

В июле сорок первого года капитан Замятин заболел.

Здесь, под Мурманском, враг застрял в скалах. На Карельском фронте ему только кое-где удалось перейти нашу границу. А дальше на юг до самого Черного моря он попер так, что об этом не хотелось и думать.

И надо же в такое время заболеть! И болезнь какая-то дурацкая: слабость во всем теле, жар под сорок, всего ломает, и пить постоянно хочется. От всего этого, от мыслей, от которых никуда не уйдешь, и от чувства собственного бессилия на душе у капитана было неладно.

— Долго еще валяться, матрас продавливать? — спросил он врача осипшим голосом.

— Сколько надо, столько и пролежите, — рассердился врач. — Вы что думаете, ваша профессия даром вам дается? Вы же все время в воде, так сказать, в соленых брызгах океана. Да вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Вот скоро эвакуируем вас…

— Куда? — спросил Замятин.

— Можно сказать, почти что домой, — успокоил врач, — в Архангельск.

— А семья?

— И семью, — ответил доктор.

Замятину стало чуть легче: Мурманск, Архангельск — разницы почти нет. Свои места.

— Я работать хочу, — сказал Замятин, — воевать хочу.

— Будете, капитан, и работать и воевать, — сказал врач и, уже уходя, строго добавил: — Отдохнуть вам надо, отдохнуть. Чтобы работать и воевать!

«Какой еще, к дьяволу, отдых!» — мрачно подумал капитан.

…В Архангельске Замятин поправился быстро. Хотел поправиться — и поправился. В госпитале выписали все необходимые документы, и он сразу пошел к своему начальству. Ноги были еще немного ватными, сердце стукало глухо и иногда вроде бы слегка опускалось куда-то, а в остальном все было в порядке, хоть сейчас на мостик. Павел Петрович шел по набережной, всматривался в Двину, поглядывал на небо. Знакомый плеск волны о берег, гудки судов, крики чаек — все это успокаивало, и он вспомнил свой РТ-57, свою «Смену», отличный траулер, на котором он плавал до войны, а вернее, до самой болезни. Вспоминал свою дружную команду и с тревогой думал: куда-то пошлют? Воевать хотелось до того, что даже скулы сводило, хотя и понимал, что без продовольствия, а значит, и без рыбы — не проживешь и не повоюешь. Кормить народ и его армию — это тоже, пожалуй, фронт.