Король-Демон, стр. 99

И тебе предстоит позаботиться о том, чтобы это была не Нумантия.

Не дожидаясь ответа, император стремительно вышел из комнаты.

Какие чувства я испытал после разговора с Тенедосом? Лучше спросите меня, каких чувств я не испытал. В течение нескольких часов мои мысли бурлили. Я был жив, и мне следовало бы радоваться. Но я по-прежнему чувствовал боль, и какая-то частица меня по-прежнему хотела забвения, а не возвращения к жизни. Я был признателен Тенедосу, однако понимал, что служению ему не будет конца, что он вернет меня из могилы – в общем-то, именно это только что и произошло, – чтобы обеспечить воплощение в жизнь своих видений, выходящих за рамки реальности и граничащих с безумством.

Но у меня не было выбора, поэтому я сосредоточился на восстановлении сил. Я был здоров, но очень слаб. Здоров – однако, взглянув в зеркало, я увидел произошедшие со мной перемены. Самой очевидной из них были мои волосы, от которых теперь, после того как я словно факел горел в огне, осталась короткая щетина. Я боялся, что они больше никогда не отрастут до былого великолепия. Кожа моя действительно стала прекрасной, нежной, гладкой, и я вздрагивал, когда кто-то опрометчиво шутил: «Как у женщины». Однако в уголках глаз появились морщины, и в целом выражение моего лица теперь казалось другим – более холодным, более жестким.

Я по-прежнему находился в каком-то оцепенении; мне ни до чего не было дела. У меня в душе осталась лишь одна искорка – призрачная надежда найти Алегрию. А из этого следовал страшный вывод: единственный способ снова встретить Алегрию заключался в том, чтобы выполнить волю императора. То есть одержать победу в войне.

Я не знал тогда, не знаю и сейчас, было ли известно Тенедосу о существовании Алегрии, о том, какое действие оказывает на меня любовь. Возможно, было, ибо он был достаточно хитер, чтобы узнать о случившемся в Джарре. А я постепенно убеждался, что император ради того, чтобы добиться своей цели, мог использовать любого человека, любое средство.

Кроме того, я дал клятву. И это не в меньшей степени, чем все остальное, вернуло меня к жизни.

Мы служим верно.

Отлично. Мне не было позволено умереть, мне не было позволено утонуть в забвении. В таком случае, мрачно решил я, этот удел я оставлю другим. Похоже, именно этого хочет Ирису. Ирису – или, что вероятнее, Сайонджи, ее воплощение Смерти.

Замечательно, я беру это воплощение в жены, призываю Смерть на белом коне, с высоко поднятыми мечами, с ухмыляющимся под черным капюшоном безносым лицом.

Теперь нас будет трое, император, я и Сайонджи.

И пусть весь мир кричит от мук и ужаса.

Глава 22

ПРОРЫВ

На тринадцатый день Сезона Пробуждения нумантийская армия прорвала линию обороны противника под Пендой, нанося удар на юг. Перед нами стояли три цели: уничтожить майсирскую армию, захватить столицу Майсира Джарру и, хотя явно об этом никто не говорил, свергнуть с престола короля Байрана или превратить его в вассала нашего императора.

С начала войны прошел уже почти целый год, и более половины этого срока наша армия проторчала под Пендой. Как только я смог вставать с больничной койки, меня захлестнули самые разнообразные проблемы и причины, их породившие. Первым делом я приказал всем своим подчиненным, кружившимся вокруг меня словно москиты, оставить меня в покое и обращаться ко мне, только если я сам их вызову или в случае крайней необходимости.

Затем, с одобрения императора, я созвал всех трибунов и генералов. Моя речь, обращенная к ним, была очень краткой и четкой. Мы ведем войну. Мы должны одержать победу в этой войне. Если понадобится, я сам одержу победу, убив последнего майсирца головой последнего генерала, имевшего дерзость оспаривать мои приказания.

Это замечание вызвало ухмылки у тех, кого я хотел видеть улыбающимися. Остальные просто таращились на меня. Я мысленно отметил это и решил приглядывать за ними внимательнее.

Йонг и Ле Балафре задержались.

– Неужели мы наконец будем драться? – спросил Йонг. – Или мне сказать своим людям, чтобы они начали сеять кукурузу рядом с теми дырами, где живут?

За меня ответил Ле Балафре:

– Мы будем драться.

– Хорошо, – криво усмехнулся Йонг. – Но мы победим?

– Не думаю, что у нас есть выбор, – сказал я.

– Выбор есть всегда, — возразил кейтянин. – Просто бывает, что альтернатива никому не нравится.

– Пораженец, – ухмыльнулся Ле Балафре.

– Нет, – парировал Йонг. – Реалист.

– Убирайтесь отсюда, – приказал я. – Пора приниматься за работу.

На самом деле мы упустили драгоценное время. По сути своей проблемы, стоящие перед нами, были простыми, и начинались они – а в этом не было ничего неожиданного – с самого верха, с императора. Одно дело приказать роте атаковать холм, открытый как на ладони, или даже приказать корпусу двигаться к пересечению дорог, видимому с уютного наблюдательного пункта генерала, устроенного на пригорке. Совсем другое – командовать армией, растянувшейся по фронту длиной пятнадцать миль в окрестностях убогого, полуразрушенного города. И не только армией, но и неизбежными прихлебателями. Император полностью потерял контроль над происходящим. По иронии судьбы именно за это он сам ругал своего зятя Агина Гуила на маневрах гвардейского корпуса.

Все силы императора уходили на то, чтобы вернуть управление войсками. Проводя наступление, он забывал самое основное правило: выбрать одну цель и нанести по ней удар всеми силами. Император постоянно метался из стороны в сторону, не придерживаясь какого-то одного определенного плана, и все время терпел неудачу. В результате нумантийских солдат гибло больше, чем майсирских. Но в то время как Майсир мог жертвовать людьми, мы не могли себе это позволить.

Я боялся, что произойдет нечто подобное, еще тогда, когда до нас, пленников «Октагона», дошли известия о пассивности нашей армии. Но теперь мне оставалось только давать себе мысленную клятву, что я больше никогда не позволю императору оказаться в подобной ситуации. Именно для этого и были нужны мы, его трибуны и генералы. Я считал, что вина за неправильные действия императора лежит не столько на нем самом, сколько на нас. В конце концов, он монарх, повелитель, а не военачальник, хотя война постоянно занимает его мысли. Но у всех нас бывают неосуществимые мечты.

Мне это было известно лучше, чем кому бы то ни было, потому что большинство моих мечтаний лежали похороненные в сожженном замке под названием Ирригон, а единственная оставшаяся мечта находилась в сердце вражеской территории. Отгоняя прочь мысли об Алегрии, я сосредоточился на своих проблемах.

У императора, как я успел заметить, был еще один недостаток, о котором раньше я только смутно догадывался. Подобно всем монархам, он выбирал себе фаворитов, но те пользовались его благосклонностью лишь считанные дни, а то и часы. После этого фавориты сменялись, и тем, кто впадал в немилость, приходилось распроститься с надеждами возвыситься. Прежде я считал это следствием непостоянства Тенедоса, но тут мне стало понятно, что он делает это умышленно; правда, я так и не пришел к выводу, отдает ли он себе отчет в своих действиях. До тех пор пока придворный упивается мгновением величия, он не будет замышлять что-то против своего повелителя. Разумеется, ни о каком заговоре не могло быть и речи, но, полагаю, сидящие на троне никогда не могут быть уверены, что за улыбками приближенных не скрывается заговор. В который раз я порадовался, что никогда не мечтал ни о чем, кроме карьеры простого солдата.

Эта проблема казалась неразрешимой, но, поняв, в чем дело, я нашел способ ее обходить. Я просто претворял в жизнь свои планы, регулярно докладывая о ходе дел императору, и не обращал внимания на то, кто из генералов ужинал вместе с Тенедосом вчера вечером и почему я не получил приглашения.

В первую очередь я занимался кадрами. Три моих капрала – Свальбард, Курти и Маных – были произведены в легаты, и к черту тех, кто перешептывался об их «грубых манерах, недостойных офицера». Нам были нужны воины, а не учителя танцев. Я также назначил Балка, ретивого молодого легата из Каллио, командовать моими Красными Уланами и укрепил полк, хладнокровно отобрав лучших солдат из других частей.