Лето летающих, стр. 7
— Там видно будет, — примирительно сказал я. — Лишь бы он полетел в таком виде. С фигуркой…
10. БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ
И что же: в т а к о м виде жёлтый змей полетел. Мы сидели на дворе у Небратовых на любимом месте — на брёвнах. Змей был запущен на улице, для безопасности «переведён» — перекидкой нити через ворота — во двор, и теперь он, чуть пошевеливая хвостом, стоял высоко, почти на всём мотке, дожидаясь, требуя, — как всегда змеи требуют, — когда ему отдадут оставшуюся нитку.
Впрочем, на этот раз требовал не змей, а капитан — капитан воздушного корабля. Деревянного пассажира, вырезанного столяром, мы переименовали в капитана, а по родству с Графином Стаканычем назвали Стаканчиком.
…Сначала мы увидели, вернее — увидели-почувствовали, как храбрый Стаканчик, ухватившись за борт картонной люльки, бесстрашно оглядывает голубой простор; затем люлька вдруг превращается в настоящий капитанский мостик, и не две, а теперь четыре руки — мои и Костины — держатся за поручни мостика. Костька иногда форсит: снимает свои руки с поручней, как это делают ловкачи, навострившиеся в езде на велосипеде. Голубое и бескрайнее расстилается перед нами, над нами… Одно плохо: сзади, за спиной, огромный, мощный парус змея загораживает часть горизонта, землю…
— Надо сделать окошко, — говорит Костя, говорит не то здесь, на брёвнах, не то там, наверху, на капитанском мостике…
И верно: тотчас в жёлтом полотнище змея прорезывается окошко, через которое теперь уже положительно всё обозревается и на небе и на земле. Больше того, в неизвестно откуда появившуюся подзорную трубу виден и крохотный Графин Стаканыч около тяжёлой лебёдки. Вертя лебёдку, он распускает и распускает нитку… Нет, братцы, это не нитка. Какая уж там нитка! Это даже не легендарный десятерик: это (предел толщины!) верёвка, на которой вешают сушить бельё. Да, да, вот какая… Графин Стаканыч распускает верёвку всё дальше и дальше, а нам с Костей становится всё необыкновенней, всё голубее, всё выше…
Но вдруг какая-то хвостатая тень — справа, близко…
Мечты тотчас отлетают, и мы с Костей оказываемся на брёвнах, на небратовском дворе. И видим: какие-то злодеи со стороны улицы, за забором, выпустили змея-колдуна… Мы знаем, что это такое. Называется он почему-то «колдун» (а его перекидки в воздухе — «колдованием»), а на самом деле это змей-хромоножка, змей-бандит. С перекошенным и укороченным хвостом, он не летит прямо и плавно, как всякий честный змей, а, косо взлетев, начинает, будто припадая на одну ногу, перекидываться. А это его хозяевам только и надо…
Так и тут. Почуяв беду, мы с Костей в четыре руки начинаем собирать, мотать нитку. Но уже поздно, поздно… Буро-серый, из селёдочной бумаги бандит перекидывается через наш четверик и схватывает его…
Мы сматываем ещё быстрее. Змея теперь нам, уж конечно, не видать, но хотя бы ниток побольше вытянуть, побольше спасти…
Раскрасневшийся, начавший, как всегда в минуты волнения, косить глазами, Константин сопит около меня. Широкими «саженками» хватает он нитку, вытягивает её из лап буро-серого.
Наш «опытный» жалобно и потерянно виляет хвостом, словно понимая, что его похищают, что теперь у него будет новый хозяин… А как там бесстрашный капитан Стаканчик? В лапы к пиратам! Нет, он выпрыгнет, обязательно выпрыгнет из своей картонной люльки: лучше, пролетев голубую бездну, угодить в какую-нибудь печную трубу, чем достаться этим негодяям…
Негодяи меж тем, быстро собрав нитку от своего «колдуна», притягивают и наш четверик. Мы сразу чувствуем это: четверик больше не идёт. Костя, сопя, кося, дёргает, тянет…
И вдруг нитка пошла — легко, свободно. Всё понятно: змей наш отцеплен, четверик оборван, и мы мотаем свободный, осиротевший конец его…
Это мы успеем — конец нитки уже во дворе, — но кто злодей?
Бросив недомотанный моток, мы бежим к забору и, стуча сандалиями, по гулким пыльным доскам взлетаем наверх. Ага!.. Трое ребят с одинаково круглыми, одинаково белёсыми, как сваренные картофелины, головами бегут по Николо-Завальской к Хлебной площади… Мы грозим им кулаками и выкрикиваем обычное, извечное:
— Попадись теперь!..
Мы знаем их. Это братья Куроедовы. На Хлебной площади есть лавка с низкими, но широкими, тяжёлыми дверьми, над которыми висит длинная вывеска: «Шорно-москательная и скобяная торговля А. А. Куроедова». Летом из лавки тянет приятным холодком и запахом олифы. Если заглянуть внутрь, в глубине лавки за кассой виднеется хозяин; иногда он выходит из полумрака и садится перед своим заведением на табурете. Тогда его можно разглядеть: голова, как и двери лавки, низкая, широкая к ушам; он чернобров, черноглаз, и когда, выскочив со двора, появляются белобрысые, картофельные ребята, то не веришь, что это куроедовские. Но вот в окне второго, тоже приземистого этажа выставляется белая, дородная, с льняными волосами женщина и скороговоркой кричит: «Вань-петь-гриш! Обедать! Да поживей, черти!» — тогда понятно, что Ванька, Петька и Гришка — их дети.
…Так это вот они бегут с нашим змеем… с Костиным «опытным» змеем, унося капитана Стаканчика. Нет, мы не видели, когда он выпрыгивал… И тут Костька вспоминает, что капитан на случай воздушной непогоды прикреплён за ножку к дранке. Значит, плен… И мы не можем его освободить, не можем ничего сделать: эти пираты уже далеко…
11. В ЧУЖИХ РУКАХ. НАХОДКА
Но, конечно, помириться с этим мы не могли. Особенно негодовал Костя: теперь не разделить ни площадь змея на вес капитана Стаканчика, ни вес на площадь…
Однако как же вернуть «опытного»? Если бы братья Куроедовы пускали своих змеев, как и мы, на дворе, за забором, то можно было бы при удаче незаметно подкрасться, подпустить своего «колдуна», набросить нитку на нитку и так далее — повторить то, что они сделали с нами.
Но Вань-петь-гриш пускали на Хлебной площади, с места открытого, никак незаметно не подойдёшь. Кроме того, тут же вертелись их дружки… Да если и не дружки — всё равно: куроедовских трое, а нас двое.
На следующий же день эти бесстыжие братья-разбойники запустили пленного «опытного». Скрываясь за ларями, стоящими на площади, мы видели его. Из тонкой жёлтой бумаги с просвечивающими дранками, он легко, как голубь, взлетел и пошёл набирать высоту. Вероломный!.. Он летел так же послушно, как и из наших рук. И казалось, был ещё более красив. В середине, в перекрестии дранок, виднелось тёмное пятно: это кабина капитана Стаканчика. Наверно, и он там сам, привязанный за ножку…
Мы стояли в тени ларей, скрываясь, и у нас, как у всех обездоленных, был жалкий, просящий вид.
— Его бы из рогатки, — мечтательно-зло говорит Костька. — Попасть в дранку, переломить… Закрутится, пойдёт вниз, и тут мы…
Это, конечно, тоже со зла на братьев-разбойников, со зла на капитана Стаканчика, поднявшего сейчас свой воздушный корабль в чужом небе… Да разве можно из рогатки попасть на лету в тоненькую дранку? Да и высота какая… Может, и есть где на свете такой стрелок, но только это не мы с Костей…
— Лучше, Костя, взять у твоего папы дробовое ружьё, — говорю я, — и выстрелить в нитку. Перебьём нитку и поймаем змея.
— Отец не даст… — Костька вздыхает. — А без спросу знаешь что будет?.. Да и тебе тоже. Он не посмотрит, что у тебя свой отец есть… Заодно…
Мы смолкаем, поглядывая на небо. Он распущен побольше, чем летал у нас. Ещё бы! В заведении «Шорно-москательная и скобяная торговля» продаются какие угодно нитки — свои, не покупать. Может, потому Стаканчик и изменил нам?.. Мы выглядываем из-за ларя: у распущенного мотка не только три брата, но ещё и их дружки — Афонька Дедюлин, Борька Капустин.
— Во здорово! Во здорово!.. — Костька вдруг начинает припрыгивать. Понимаешь, набрать сухих листьев да пустить на них дым… Он их закроет. Всех закроет — всю шайку! А мы, — глаза Кости сияют, — подкрадываемся в дыму, рвём нитку и убегаем… Понимаешь, пока они там чихают в дыму, пока трут глаза, мы обрываем…