Шерлок Холмс в Тибете, стр. 26

– Графа О-эр-тая, того самого, что так ненавидит англичан?

– Да, и мы выяснили, в чем причины его неистовой ксенофобии. Судя по всему, его отец, маркиз То-ши, погиб в огне, когда британские войска подожгли императорский летний дворец в Пекине [53].

– И теперь он добивается того, чтобы в Тибете властвовали только китайцы и никто, кроме китайцев.

– Именно так. Однако сами тибетцы весьма недовольны вмешательством империи в их дела. Мне докладывали, что перед зданием китайского посольства в Лхасе собираются разъяренные толпы демонстрантов, и не исключено, что император направит дополнительные войска для укрепления китайского гарнизона в Лхасе.

– Вот так так! Ну и каша там заварилась, сэр. До меня тоже доносились обрывки подобных слухов – благо есть у меня несколько знакомых бхотияльских купцов.

– Но мне нужны не только слухи. Для нас жизненно важно, чтобы вы попали в Лхасу и выяснили, что там творится на самом деле.

– Не беспокойтесь, сэр. На этот раз я обязательно попаду в Лхасу, а оказавшись там, не премину выяснить истинное положение дел.

ТИБЕТ

10. Вновь бандобаст

Шерлок Холмс горел желанием отправиться в путь, но мы с полковником посоветовали ему обождать. До поздней весны перевалы занесены снегом, и караван из Леха в Лхасу [54] не тронется до тех пор, пока снег не сойдет. Кроме того, нам показалось разумным не присоединяться к каравану в Лехе: там располагалось тибетское торговое агентство, служащие которого могли весьма некстати усомниться в наших bona fides [55]. Мы решили двигаться по дороге Индостан – Тибет и въехать в Тибет в районе Шипки-ла, или перевала Шипки, а потом, как если бы по счастливой случайности, наткнуться на караван где-нибудь в окрестностях священной горы Кайлас.

Тем временем я занялся подготовкой к путешествию. Я всегда гордился, и не без оснований, своими организаторскими способностями, которые в нашей стране называют «бандобаст», и надеюсь, читатель простит мне довольно подробное описание тех широкомасштабных приготовлений, которые я проделал, чтобы обеспечить успех нашей экспедиции.

Первым делом нужно было нанять для нашей экспедиции сирдара. На наше счастье, нам удалось заручиться согласием Кинтупа, закаленного проводника сиккимского происхождения, который уже несколько раз выполнял поручения нашего ведомства [56] и сопровождал меня во время последнего незадавшегося путешествия в Тибет. Кинтуп жил в Дарджилинге, зарабатывая на жизнь портняжным ремеслом. Однако я послал ему телеграмму и немного денег на дорожные расходы, и неделю спустя он уже был в Шимле в ожидании новых приключений.

– На сей раз мы непременно достигнем Священного Города, бабуджи, – заверил меня он, приветственно сжав мои руки своими огрубелыми мозолистыми ручищами. – Тогда мы допустили ошибку, слишком надолго застряв в Шигаце, но больше мы ее не повторим.

Кинтуп был коренаст и подвижен, а в грубоватых чертах его обветренного лица сквозило упорство и решимость. Как любой проводник, он никогда не терял бдительности, а благодаря львиной силе один стоил многих. Кинтуп и Шерлок Холмс понравились друг другу с первого взгляда.

Мы наняли еще двоих. Приглядывать за вьючными животными должен был Шаккур Али Гаффуру, сын яркендца и ламаистки из долины Спити: представители этой смешанной расы, именуемые аргонами, известны своей смелостью и преданностью. А нашим поваром стал Джамспел, жизнерадостный ладакский юноша. И хотя его кулинарные способности были несколько ограничены, мне нравилось, что время от времени он был не прочь вымыться, а еще умел разводить и поддерживать огонь на ячьем навозе вне зависимости от обстоятельств и погодных условий.

Мы с Кинтупом отправились в соседнее поселение Наркханду, на ярмарку животных, или мелу, где купили дюжину выносливых мулов, которым предстояло везти наш багаж и провиант. Сами мы собирались ехать верхом и потому вдобавок к мулам купили пятерых маленьких мохнатых горных пони. Несмотря на смехотворный размер и нелепую лохматость, эти пони, во-первых, выносливее прочих лошадей, а во-вторых, куда лучше приспособлены к выживанию на пустынных нагорьях Тибета.

Мне пришлось также закупить великое множество других вещей, среди которых были палатки, седла, вьючные седла и корзины, якданы – небольшие деревянные сундуки, обитые кожей, вроде тех, что в ходу в Туркестане [57], кухонные принадлежности и декчи, ворсистые одеяла, гуттаперчевые подстилки, походная кровать для мистера Холмса, башлыки, винтовки, ножи, блокноты, письменные принадлежности, талкан – обжаренная ячменная мука, которую тибетцы называют цампа, мясные консервы, табак и так далее и тому подобное. Я велел Джамспелу напечь побольше кхуры – твердого ладакского печенья, которое может храниться едва ли не вечно. Я к нему весьма неравнодушен, а до чего приятно грызть его понемногу во время долгого путешествия, чтобы развеять скуку!

Мне удалось выписать из Лондона полный аптечный набор от «Берроуза и Веллкома» с лекарствами, специально подобранными для холодного высокогорного климата. Что немаловажно, все препараты были в таблетках, а сам набор упакован в прочный и изящно украшенный деревянный ящичек.

Полагаю, самое время сообщить читателю о том, что полулегально я сделал еще кое-какие приготовления, необходимые в большей степени для развития науки и укрепления империи. Мы, полевые работники, не только собираем политическую информацию, как читатель мог предположить из описания моего последнего разговора с полковником Крейтоном. На самом деле по преимуществу наши обязанности состоят в сборе географических и этнографических данных – это хлеб насущный нашего ведомства. Поэтому нас, полевых работников, или, если использовать принятое в ведомстве название, картографов, готовят и снаряжают для выполнения прежде всего задач подобного толка.

Исходно нас обучали глазомерной съемке и рекогносцировке. Мы учились пользоваться секстантом и компасом, высчитывать высоту посредством установления точки кипения воды. Однако, поскольку эти проклятые измерения невозможно проводить, не вызвав подозрений у слишком уж недоверчивых и враждебно настроенных невежественных обитателей неисследованных земель, и поскольку порой не вполне разумно брать с собой мерные цепи и прочие бросающиеся в глаза картографические инструменты, ведомство разработало несколько остроумных методов и приспособлений, позволяющих избежать подозрений и проявлений враждебности.

Прежде всего, в результате долгих упражнений у нас выработали навык сохранять одну и ту же длину шага вне зависимости от того, идем ли мы в гору, с горы или по ровной поверхности, – в моем случае тридцать дюймов. Помимо этого нас обучили считать количество шагов, пройденных между двумя любыми ориентирами или же за день. Шаги считались с помощью усовершенствованных буддийских четок, на которых, как читателю, возможно, известно, сто восемь бусин. Если убрать восемь лишних бусин, то изменение не особо бросается в глаза, а для расчетов четки становятся куда как удобнее. После каждого сотого шага точка отсчета смещалась на одну бусину. Таким образом, полный оборот четок соответствовал десяти тысячам шагов – в моем случае пяти милям, ибо в миле две тысячи моих шагов. А поскольку к буддийским четкам прикреплено еще две веревочки с десятью бусинами меньшего размера каждая, каждый полный оборот четок фиксировался с помощью этих двух дополнительных веревочек.

Конечно же, к решению наших исследовательских задач были остроумно приспособлены не только четки, но и молитвенные мельницы (мани лаг-кхор). В них была встроена тайная защелка – так, что медный цилиндр можно было открыть и спрятать либо, напротив, извлечь бумажные свитки с путевыми заметками и прочими секретными сведениями. В мельницах были спрятаны еще и компасы. Для более крупных инструментов, вроде альтазимутов и хронометров, у наших якданов было потайное дно, а к одежде пришивались потайные карманы. Для термометров, которыми мы пользовались для измерения высоты, выдалбливалась полость в посохе, а ртуть, необходимая для установления искусственного горизонта при считывании показаний секстанта, перевозилась в глубоко запрятанной раковине каури, а при необходимости переливалась в паломническую чашу.