Повелитель мух (перевод В. Тельникова), стр. 38

Дикарь остановился шагах в пятнадцати от него и заулюлюкал. Может быть, он услышал в грохоте пожара, как бьется сердце? Не вскрикни! Будь наготове.

Дикарь двинулся вперед, и теперь он был виден снизу только до пояса. Вот древко его копья. Теперь он виден только до колен Не вскрикни!

Позади дикаря из кустов выбежало стадо свиней и с визгом бросилось в лес. Пронзительно кричали птицы, пищали мыши, какой-то скачущий зверек забрался к нему под зеленый ковер и притих.

Дикарь стоял теперь прямо перед логовом Ральфа, в каких-нибудь пяти шагах, и улюлюкал. Подобрав под себя ноги, Ральф сжался в комок. Он держал кол, заостренный с обоих концов кол, который неистово вибрировал, становясь то длинным, то коротким, легким, тяжелым, снова легким.

Клич прокатился от берега до берега. Дикарь опускался на колени, за ним, в лесу, вспыхивали огоньки. Одно колено на земле. Теперь другое. Обе руки. Копье.

Лицо.

Дикарь вглядывался в темноту под кустами. Наверное, он видел проблески света слева и справа, но посредине — нет… Там было что-то черное, и дикарь весь сморщился, пытаясь разглядеть эту черноту.

Тянулись секунды. Ральф смотрел дикарю прямо в глаза.

Не вскрикни!

Ты вернешься домой.

Он увидел. Хочет проверить. Своей острой палкой.

Ральф издал вопль — вопль страха, ярости и отчаяния. Ноги выпрямились, вопль стал протяжным и клокочущим.

Ральф рванулся напролом через заросли и, окровавленный, рыча и завывая, выскочил на лужайку. Он взмахнул колом, и дикарь опрокинулся, но сюда уже бежали другие, оглашая воздух громкими криками. Увернувшись от летящего копья, Ральф побежал. И вдруг вспыхивавшие, мерцающие перед ним огни слились, рев леса превратился в грохот, а высокий куст у самой тропы взорвался огромным веером пламени. Ральф метнулся вправо и отчаянно бросился наперегонки с волною огня, хлеставшего его сбоку свирепым жаром. Улюлюканье раздалось где-то позади и прокатилось по лесу — цепь пронзительных воплей, означающих одно: «Увидел!» Справа от Ральфа возникла коричневая фигура — и исчезла. Дикари гнались за ним и бешено вопили. Слышно было, как они ломились через подлесок, а слева, обдавая его слепящим жаром, грохотало море огня. Позабыв о ранах, голоде и жажде, он стал живым воплощением страха — безудержного страха на летящих ногах, мчавшегося по лесу к открытому берегу. Перед глазами прыгали какие-то точки, они превращались в красные круги и, расплываясь, пропадали. Ноги, эти чужие ноги, они еле двигались; улюлюканье настигало, надвигалось смертельной угрозой.

Ральф споткнулся о корень, и клич преследователей взметнулся еще выше. Ральф увидел, как вспыхнула хижина, пламя лизнуло его правое плечо, но тут впереди заблестела вода. Он кувырком полетел на теплый песок и покатился, распластываясь, закрываясь руками, пытаясь молить о пощаде.

Пошатываясь, он встал, весь напрягшийся в ожидании новых ужасов, и, подняв глаза, увидел огромную фуражку. У нее был белый верх, а над зеленым козырьком корона, якорь и золотые листья. Еще он увидел эполеты, белый китель, ряд позолоченных пуговиц, револьвер.

Морской офицер, стоявший на песке, настороженно и изумленно разглядывал Ральфа. На пляже, за спиной офицера, была моторная лодка, возле нее два матроса, которые вытащили ее из воды и теперь поддерживали — один за нос, другой за корму. В лодке был еще один матрос — с автоматом в руках.

Улюлюканье захлебнулось и стихло.

Какое-то мгновенье офицер смотрел на Ральфа недоверчиво, затем снял руку с рукоятки револьвера.

— Хэлло!

Сознавая, как мерзко он выглядит, Ральф поежился и смущенно ответил:

— Хэлло.

Офицер кивнул, словно получив ответ на какой-то вопрос.

— Взрослые с вами есть?

Ральф молча покачал головой и обернулся. На песке полукругом стояли безмолвные дети с острыми палками в руках, перемазанные с ног до головы разноцветной глиной.

— Значит, играем и веселимся? — спросил офицер.

Огонь добрался до росших у пляжа кокосовых пальм и с шумом поглотил их. Язык пламени прыгнул, как акробат, и лизнул верхушки пальм на площадке для собраний. Все небо было черным.

Офицер весело улыбнулся Ральфу.

— Мы увидели ваш дым. Чем вы тут занимались? В войну, что ли, играли?

Ральф кивнул.

Офицер пристально взглянул на это маленькое живое пугало. Мальчишку надо бы помыть, постричь, утереть нос да хорошенько смазать царапины.

— Ну, а потери? Убитых, надеюсь, нет?

— Всего двое. Их унесло в море.

Офицер нагнулся к Ральфу и заглянул ему в глаза. Офицер этот обычно знал, когда люди говорят правду. Он тихонько свистнул.

Появлялись все новые мальчики, и среди них совсем крохи — коричневые дикарята со вздутыми животами. Один из таких малышей вплотную подошел к офицеру и посмотрел вверх:

— Я… я…

Но ничего больше не последовало. Персиваль Уимис Мэдисон тщетно пытался вспомнить свою магическую формулу. Офицер снова посмотрел на Ральфа.

— Мы снимем вас с острова. Сколько вас всех?

Ральф пожал плечами. Офицер посмотрел мимо него на группу раскрашенных мальчиков.

— Кто у вас главный?

— Я, — громко ответил Ральф. Рыжий мальчик, на голове у которого виднелись остатки какой-то странной черной шапочки, на ремне у пояса — остатки очков, шагнул было вперед, но передумал.

— Мы увидели ваш дым. Так вы не знаете, сколько вас?

— Нет, сэр.

— А я-то думал, — сказал офицер, глядя на дикарей, — а я-то думал, что англичане, даже если они дети… ведь вы англичане, верно? …что англичане способны завести порядки получше…

— Так оно и было сначала, — сказал Ральф, — пока мы не… — он запнулся. — Мы были все вместе, а потом…

Офицер понимающе сказал:

— Ясно, затеяли веселую игру. Как в «Коралловом острове».

Ральф оцепенело смотрел на офицера. Перед глазами у него промелькнула ослепительная картина пляжа с идущими вдоль воды мальчиками. Но остров полыхал, как сухое дерево… Саймон погиб, а Джек стал… Хлынули слезы, он затрясся от рыдания. Впервые за все время он не стал сдерживать слезы; мощные, сотрясающие судороги горя, казалось, выкручивали все его тело. Под клубами черного дыма, на краю гибнущего в огне острова, звучал его громкий плач. Захваченные его горем мальчики тоже начали всхлипывать и рыдать. И среди них, омерзительно грязный, со спутанными волосами, стоял Ральф и рыдал, думая об утраченной невинности, о том, как темно сердце человеческое, и о смерти своего верного и мудрого друга по прозвищу Хрюшка.

Эти рыдания растрогали офицера и слегка смутили его. Он отвернулся, дожидаясь, пока они возьмут себя в руки, и, чтобы дать отдых глазам, стал смотреть на свой красующийся в отдалении опрятный крейсер.

Р. Самарин. Наследники Вельзевула

Английского писателя Голдинга я увидел впервые в августе 1963 года в Ленинграде, где шел конгресс Всеевропейского объединения писателей, посвященный проблемам современного романа. Мне уже в начале работы конгресса бросился в глаза бородатый человек с усталым лицом врача или учителя, внимательно присматривавшийся к тому, что было вокруг, — к великолепию августовского Ленинграда, к шумевшим и спорившим группам участников конгресса, к старым памятникам у мостков литераторов на Волковом кладбище, куда совершили экскурсию литераторы Европы. Потом я слышал выступление Голдинга. Негромкий, очень искренний и взволнованный голос Голдинга еще больше расположил меня к этому сосредоточенному и внимательному человеку, выступившему в защиту «романа тревог», ставящего в центр внимания сложные и часто больные вопросы современности. Голдинг говорил о своей боязни за подрастающее поколение, которому угрожают не только атомные бомбы, физическое уничтожение, но и та духовная отрава, которой капиталистический мир начиняет сознание юношества.

Я вспомнил об этом, когда читал роман Голдинга «Повелитель мух».