Гардемарины, вперед! (1 и 2 части), стр. 61

Но всего этого Белов не знал и, вспомнив предупреждения бдительного Лядащева, спросил:

— А ей можно верить?

— Если и ей верить нельзя,то само слово «вера» надо позабыть. Крест с тобой?

— Я цепочку к нему приделал.- Саша торопливо расстегнул камзол, снял с шеи крест. — Ума только не приложу, откуда вы узнали. Неужели Лядащев?

— Кто ж еще?- Ягупов вздохнул и, не глядя, засунул крест в карман кафтана.

— А как ваша сестра себя чувствует? — решился спросить Саша.

— Плохо она себя чувствует.Отвратительно. Ей в ссылку, а мужу, стало быть, деверю моему,- плеть и в солдаты. Такие, брат, дела…

— За что его?

— Знать бы где падать, соломки бы постелил. Ну, я пошел.

У выхода Елена Николаевна задержала Ягупова:

— Паша, что грустный такой? Побудь с нами…

— Леночка, душа моя.- Ягупов вдруг по-детски радостно улыбнулся, — служба… И потом не могу я видеть, как все эти мухи,- он мотнул головой в сторону гостиной,- над тобой вьются. Коли останусь хоть на полчаса, непременно с кем-нибудь подерусь. Ты ж сама знаешь.

Елена Николаевна засмеялась.

— Но завтра непременно приходи. Непременно! Ждать тебя буду.

Ягупов вытаращил глаза, отчаянно закивал и, стукнувшись о притолоку головой, вышел.

Хмельная компания меж тем заскучала без хозяйки, и мужчины по одному стали выходить в сени, наперебой предлагая пойти гулять. Геодезист с пехотинцем предлагали пойти в сад Итальянского дворца, расположенного рядом с усадьбой, но потом все решили, что самое лучшее- прогулка по воде.

— На Фонтанку, господа!- воскликнула прекрасная амазонка. Откуда-то появился богато украшенный рябик, на сиденьях под навесом лежали бархатные подушки и гитара.

— За весла, господа офицеры…

Подвыпивший немец, садясь в рябик, чуть не упал в воду и, словно застыдившись, шепнул в ухо пехотинцу:

— Я совсем трезвый. У немцев крепкий голова!

— В глупую голову хмель не лезет,- бросил вдруг не сказавший за весь вечер ни слова пехотинец. Немец беззлобно захохотал:

— А я не знал эту пословицу. Как там… Повтори.

— Ну тебя к черту, — проворчал пехотинец.

— Я не глупый, я веселый…- убеждал немец, прижимая руки к груди.

— Белов, ты с нами? — крикнул Бекетов.

Елена Николаевна не дала Саше ответить.

— Конечно, с нами. Он мой паж!- И шепнула юноше в ухо:- У вас все уладилось?

Рябик неслышно плыл по воде. Елена Николаевна пела. Газовый шарфик трепетал на ветру, как вымпел.

«А жить-то хорошо, — думал Саша. — Прав Лукьян Петрович, ушли заботы этого дня, пришли новые. Может, Никита приехал, надо бы наведаться по адресу. Никита должен знать, где Алешка. Никита всегда узнает такие вещи раньше меня. И не думать сейчас о Лестоке, о Котове… Ах, как поет эта амазонка! Анастасия, сердце мое, прости, что мне хорошо. Я просто поверил, что мы встретимся…»

В этот поздний час Лядащев сидел в своей комнате, на столе горело пять свечей, перед ним лежал уже знакомый нам список.

— Боляре на Чер… Чер… черт бы вас,-шептал Лядащев.- Черевенские- захудалый дворянский род. Это не то… Чернышевы — этих много, здесь тебе и графы, и князья… Черкасские — этих тоже пруд пруди…

Он оттолкнул от себя лист бумаги. «А что он мне может сообщить, этот Котов? Разве что бестужевские бумаги передал ему брат, а этот неведомый «Чер…ский» их похитил, и Котова заодно прихватил… Нет, не то… Ты болван, Василий Лядащев! Думай же… О чем? Скажем,о Сашиной поездке с Бергером.Может, он мне не все сказал? В глупую голову и хмель не лезет. Во всяком случае глаз с этого прыткого юноши спускать нельзя. Слишком он часто и неожиданно возникает в горячих местах…»

4

Карета свернула на Большую Введенскую улицу. Над черепичной крышей старого гостиного двора, как и прежде, кружились голуби, в лавках суетился народ, шла бойкая торговля суконными и сурожскими тканями, золотом, серебром, книгами… Когда-то здесь мать купила ему «Историю войн Навуходоносора». Книга была так велика, что он смог пронести ее сам только десять шагов. «Отдай Гавриле, милый, — со смехом сказала тогда мать. — Эта книга еще тяжела для тебя».- «Мы понесем ее вместе»,- ответил Никита, не выпуская из рук драгоценную книгу. Так они и шли до самого дома, неся «Историю войн», как тяжелый сундук.

Собор… Церковная ограда скрылась за кустами сирени, и можно было только угадать, где находится тот лаз- овальная дыра в чугунной решетке,- через которую он мальчишкой пробирался на берег Невы, чтобы издали наблюдать за каменными бастионами и куртинами Петропавловской крепости.

Зеленый приземистый дом священника, сад, дальше полицейекая будка у фонарного столба, поворот… и он увидел родительский дом.

Въезжающую карету заметил кто-то из дворни, запричитали, заохали голоса, и на крыльцо проворно вышел дворецкий Лука.

— С приездом, батюшка князь,- и глубокий поклон в землю.

— Все ли в добром здравии?- Никите хотелось расцеловать старого дворецкого.

Лука еще раз поклонился и,ничего не ответив, прошел в дом. Дворня кинулась разгружать карету. Гаврила засуетился:

— Тихо, тихо! Здесь стекло. Здесь реторты, здесь… Да не рви веревки-то! Осторожно развязывай! Это ко мне. Это к барину. Это ко мне… это тоже мое…

— Лука, где отец? Почему он меня не встречает?

— Уведомление их сиятельству о вашем приезде уже послано.

— А где Надежда Даниловна?

Лука строго посмотрел на Никиту и сказал торжественно:

— Их сиятельства князь с княгиней сменили место жительства и обретаются теперь в новом дому на Невской першпективе.Мне ведено передать, что дом этот — ваша собственность.

— Вот как?- Никита с недоумением осмотрелся, словно увидел впервые эту гостиную. Она сияла чистотой, нигде ни пылинки. Начищенные подсвечники пускали солнечных зайчиков на стены. Мебель, знакомая с детства: круглый, инкрустированный медью, столик на точеных ножках, резные голландские стулья, горка с серебряной посудой.

Радоваться или печалиться такому подарку? Отец позаботился, чтобы он ни в чем не чувствовал стеснения. Своей щедростью он как бы говорил- ты вырос, ты имеешь право на самостоятельность, но за этими словами слышались другие — ты должен быть самостоятельным, живи один, ты сам по себе, у меня теперь другая семья…

К гостиной примыкала библиотека.Тисненые узоры на корешках книг образовали сплошной золотой ковер- до потолка, до неба. Отец не только оставил ему свою библиотеку, он купил массу новых изданий. Книги со всего света: Париж, Гамбург, Лондон… Спасибо, отец.

Никита поднялся на второй этаж. Спальня, туалетная, маленькая гостиная. Как напоминание, как вздох — вышивки матери на стене, а под ними крашеный синий ларец с игрушками: серый в яблоках конь с выдранным хвостом, пиратская галера, отец привез из Дрездена на рождество.

— Кушать подано,- раздался внизу голос Луки.

Стол был накрыт в библиотеке. Старый дворецкий сам прислуживал за обедом. На секунду показался озабоченный Гаврила.

— Банку со спиртом разбили,Никита Григорьевич. Всю дорогу везли в сохранности, а при разгрузке разбили. И надумали, шельмы, полакомиться остатками. Ванька Косой себе рот до уха располосовал. Швы надо наложить, а у него на щеке пустулы. Запустили вы дворню, Лука Аверьянович. Рожи у всех немытые, у Саньки-казачка трахома…

— Иди, Гаврила, иди,- сказал Лука строго.- Самое время князю про болячки дворни слушать. Распустил тебя Никита Григорьевич по доброте своей.

Гаврила насупился и вышел, но скоро вернулся, держа в руке письмо.

— От их сиятельства,- и он с улыбкой протянул письмо барину.

Никита сидел с протянутым бокалом в руке, а Лука стоял рядом и тонкой струйкой наливал в этот бокал токайское, но это не помешало старому слуге вырвать из рук Гаврилы письмо: «Так ли подают?» Он поставил бутылку на стол, распечатал конверт, положил письмо на поднос и протянул с поклоном.

Никита рассмеялся, одним глотком ополовинил бокал и начал читать. «Любимый друг мой, дорогой сын Никита Григорьевич! Зело сожалею, что встреча наша с тобой омрачена столь роковым событием. Тошно и скучно мне, друг мой! Уповаю только на бога, в нем ищу силы. С Надеждой Даниловной, маменькой твоей, от великой печали приключилась болезнь.Врач Круз велел ей поболее шевелиться,но она из дому не выходит, а проводит свое время в слезах и молитвах. Приезжай к нам завтра поутру. Любящий родитель твой…»