Гардемарины, вперед! (1 и 2 части), стр. 49
— Веру нельзя поменять. На то она и ВЕРА,- прошептал Саша отрешенно.
Анастасия чуть отстранилась, вглядываясь в его лицо, словно пыталась запомнить навеки.
— Как тебя зовут?
— Александр, — выдохнул он,- Белов.
— Са-аша,- ласково протянула Анастасия и осторожно, пальчиком погладила его брови.- Красивый, грустный… Са-а-шенька…
Радостный де Брильи ворвался в комнату, размахивая над головой паспортом.
— Звезда моя, все отлично! Через неделю мы будем в Париже! — И тут же осекся, взглянув в красное, раскаленное от каминного жара и слез, лицо Анастасии:- Что это значит? Ваше поведение… Почему вы сидите на полу и обнимаетесь с этим?…
— Этот мальчик последний русский, с которым я говорю,- запальчиво сказала Анастасия и еще теснее прижалась к Саше.- Он меня понимает и жалеет.- И, видя, что удивление де Брильи близко к шоку, добавила:- Я же еду с тобой, что же ты еще хочешь? Иди, упаковывай сундуки!
— Да как вы смеете так…?- Француз оторвал Анастасию от Саши и, словно куклу, бросил ее в кресло.
— Не прикасайтесь к ней, сударь! — Саша не помнил, как очутился на ногах, как выхватил шпагу.Он готов был биться со всей Францией, со всей Курляндией, со всем светом, но Брильи отмахнулся от него с досадой.
Анастасия вдруг вскочила и выбежала из комнаты. Де Брильи последовал за ней.
Саша сидел у камина до тех пор, пока последний уголек, исходя остатками тепла, не вспыхнул алым пламенем, чтобы сразу потускнеть и погаснуть. Тогда он встал и пошел к Бергеру.
Курляндец лежал на высокой кровати с выцветшим,когда-то розовым, балдахином и надрывно стонал. Добрые руки Устиньи Тихоновны запеленали его бинтами до самой шеи, подсунули тугой валик под раненое плечо. Услышав, что кто-то вошел, он осторожно сдвинул мокрую тряпку со лба и поднял на Сашу мутные от боли глаза.
«Ловко пырнул его француз»,- подумал Саша. Лицо Бергера посерело, нос заострился, как у покойника, веки набрякли.
— Какие будут распоряжения?- Саша нагнулся к его лицу.- Мне находиться при вас?
— Нет… — Бергер пожевал губами. — Скачи в Петербург.
— Что сказать Лестоку?
Бергер опять надолго замолчал, рассматривая пыльный полог над кроватью, изъеденные древесным жучком резные столбики.
— Скажи, что ты ничего не видел и не слышал,- сказал он наконец громко и зло:- Опознал, мол, и ушел. И еще скажи, что француз-каналья чуть меня жизни не лишил. А лишнее скажешь, то, как вернусь в Петербург, такого о тебе расскажу, что Сибирь станет твоей родиной и кладбищем.
«А еще говорят — страдание облагораживает»,- подумал Саша и ушел, хлопнув дерью.
Светало… В доме царила предотъездная суета. Саша бесцельно мерил шагами гостиную, спотыкаясь о сундуки и чемоданы, он старался ни о чем не думать: «Горевать будем потом, когда она уедет…»
— Вас барышня кличут.- Маленькая горничная выглянула из двери и поманила Сашу пальцем.
— Куда идти?- прошептал он непослушными губами.
Анастасия, в белом утреннем платье,исплаканная, бледная, словно не ходила, а плавала в утренней полутьме.
— Исполни, Саша, мою последнюю волю.- И, словно испугавшись своего высокопарного тона, она испытующе заглянула ему в лицо.- Передай это моей матери.
Саша послушно раскрыл ладонь, и на нее лег четвероконечный, ярко сияющий крест. В середине- тело спасителя взметнулось в последней муке, крупные алмазы украшали перекрестия, а в оглавии, в финифтяной рамке, матово поблескивал гладкий, выпуклый изумруд.
— Анне Гавриловне в крепость? — растерянно прошептал Саша.
— Да, сделай доброе дело.
— Я передам.
— Что бы ни присудили ей- смерть или кнут, казнь будет всенародной. Ты пойди туда, донеси до нее мои молитвы.
— Донесу.
— Обо всем, что с ней будет на эшафоте, об ее последнем слове, знаке ли, о том, как примет муку, напиши мне. Дай срок, я человека пришлю из Парижа, ему и отдашь письмо. Скажи только, как тебя найти?
Саша назвал дом Лукьяна Петровича Друбарева.
Анастасия хотела еще что-то сказать, но смутилась, отвела глаза, глядя на еловые ветки за окном, их раскачивал ветер и сыпалобильную росу.
— Что на память тебе дать? — спросила она вдруг.
— Вот эту ленту,- глухо сказал Саша. Анастасия тряхнула головой, и розовая лента, стягивающая волосы, упала к ней на колени.
— Нет, лента- это не то.- Она с трудом стала отстегивать от пояса сапфировую брошь,сделанную в виде букетика фиалок.- Коли попадешь в Париж, это будет твоя визитная карточка. Вот и все…
Через полчаса Анастасия спустилась в гостиную уже в дорожном платье и больше не отпускала от себя Сашу до тех пор, пока не села в карету.
— Прощай, Саша,- она протянула ему руку. — Прощай, голубчик.
Де Брильи окинул его недобрым, ревнивым взглядом, но ничего не сказал.
«Мы еще свидимся…» Впрямь ли она это шепнула или только почудилось? Колеса тяжело повернулись, заскрипели, и карета покатила по усыпанной хвоей дороге. Глядя ей вслед, Саша подошел к березе, погладил влажную кору.
— А правда ли, что русские делают нарезки на березах,собирают сок в сосуды и потом из этого варят мед?- очень серьезно спросил у него шевалье за завтраком.- У нас во Франции мед собирают пчелы… Кто поймет этих русских? — добавил он словно про себя.
— А правда, кто их поймет? — сказал Саша. — И почему я не умер? И почему не бегу вслед за каретой?- И он заплакал, прижимая к лицу жесткие ветки березы.
27
Дошел, доскакал… Вот он, Микешин скит. Кажется, рукой дотянешься до стены, саженей двадцать- не больше,но ближе не подойдешь. Стоит скит на острове, не только высокие стены,но и глубокая вода озера ограждает от мира служительниц божьих. Черные от времени, плотно сбитые бревна забора, ворота с фасонными накладками, а над всем этим двускатная тесовая кровля с крестом и купол колокольни, крытый свежими лемехами. Мужчине туда даже в монашеском платье хода нет, а в камзоле да при шпаге — он для них сатана, нежить!
Игнат тоже спешился и суетился около коней, подтягивая подпруги.
— Вот что, Игнат. Отправляйся-ка в деревню да сыщи место для ночлега. Дня на три, а там видно будет.
— Уж лучше вместе, Алексей Иванович. Матушка наказывала, чтоб я от вас ни на шаг…
— Полно тебе. Я не ребенок. Слушай, верстах в пяти есть две деревни. Через Кротово мы проезжали. Но нам лучше остановиться в Хлюстово. Эта деревенька на острове стоит.И хорошо бы лодку достать. Поговори в деревне, разузнай про скит. Скажи, мол, барину надо повидать одну из стариц по семейному делу. Может, найдешь кого отнести письмо в скит. Много денег не сули…
— Посулю… как бы…
— Да я бы все отдал, до последней рубахи, да боюсь излишнего любопытства. Все дело может прогореть.
— Какое дело-то? Скажите, барин, Христа ради. Мотаемся по дворам, по чужим углам, а чего…
— Вечером с лошадьми приезжай в это же место, — продолжал Алексей, словно не слыша причитаний кучера, — но тихо, потаенно. Понял?
«А то не понял… Как бы…- подумал Игнат.- Последнюю рубаху отдать! Не иначе,как зазноба ваша за этими стенами. Эх, Алексей Иванович. Как говорится — любви, огня и кашля от людей не спрячешь!»
Оставшись один, Алексей лег в тени прибрежных кустов, решив наблюдать за скитскими воротами — может, как-то проявится жизнь, выйдет кто-нибудь за ограду или лодка отойдет от берега с той или с другой стороны. Но монастырь был тих и неприветлив. За час ожидания Алексей не увидел ни одного человека подле его стены.
Он побрел вдоль берега, надеясь, что водная гладь сузится и можно будет вплавь добраться до острова. На белом промытом песке росли жесткая трава и выцветшие бессмертники. Корабельные сосны высоко над головой шумели хвоей, между их могучими стволами, как резвящиеся у родительских коленей дети, молодые сосны распушили ветки. Изогнутые стволы мертвых кустов можжевельника напоминали сражавшихся осьминогов, что окаменели в борьбе и, как водорослями, поросли бородатым мхом.