Плененная душа (СИ), стр. 7
— Эт-точно! — поддержал ее спереди возница. — Не попадайся черным дьяволам, барышня! Целее будешь!
— Да ну вас! — обиженно запыхтела девушка, с опаской посмотрев вслед давно скрывшимся из виду всадникам. — Могли бы просто сказать… И ты еще!.. — сердито пнула по ноге вылезшего из-под своего плаща Эдана.
Тот, впрочем, удара даже не заметил: совсем другие вещи заботили его сейчас.
«Думаешь, правильно я поступил, взяв с собой Юлию? — хмуро спрашивал он Лаю. — Сложно было пройти мимо такого удивительного совпадения! Но раньше-то она уйти могла в любое время, теперь же… ее видели со мной рядом. В Краме Слава поймет, что не ошиблась насчет каравана, да и Ночебор подтвердит. Из корабельной команды, стоит тем к Амарешу сунуться, тоже все, что можно, вытянут…».
И, значит, опять начнется игра.
Большая игра, в которой через жизнь глупой девчонки, будь она хоть трижды высокородной леди, переступят, ни на миг не запнувшись…
Глава третья,
в которой собирается совсем уж странная компания
Его Божественность Император Астриоцеулинус VIII почил на двадцать третий день первого осеннего месяца, и на год не пережив покойного Гильдмастера. Наследника его, высокого лорда Шаруса, поименованного отныне Астриоцеулинусом IХ, верные советники уже пару часов спустя вытащили из какого-то модного столичного наркопритона, обмыли, приодели в парчу и бархат — да выставили на всеобщее обозрение пред собранием городского люда, заполонившего Дворцовую площадь.
Новоиспеченный «Его Божественность» пошатывался на балконе Дворца, позорно всхлипывал от истерического хохота, пока кто-то из советников не догадался больно пнуть его по лодыжке. Тогда уж надежда Империи взвыл и залился слезами вполне искренне, безмерно растрогав своей скорбью пялящуюся снизу толпу…
Эдана вести об этих событиях настигли в маленькой деревеньке к западу от столицы, где он вместе с Юлией уже четвертый день ждал посланца из своего имения. Без взбалмошной леди на его попечении светловолосый уже давно спешил бы домой, наплевав на возможные опасности, — однако чужой жизнью рисковать не хотелось. Да и барышня полезнее была невредимой…
Не то чтобы Эдан всерьез собирался использовать дочь Амареша в какой-либо хитроумной интриге — он все еще пытался убедить себя, что полностью отошел от политики, — но… Не в правилах темного мастера, пусть даже бывшего, упускать такую возможность.
«Ты просто боишься признать, насколько хочешь вернуться в игру», — ехидничала Лая.
«Ерунда! — злился он на ее правоту. — Освободиться от Гильдии было самым большим моим желанием лет с семнадцати!»
«Но сейчас-то тебе не семнадцать! Да и отсиживаться в стороне не в твоем характере…»
— Только не говори, что лучше знаешь! — ворчал Эдан вслух, пугая детишек и настораживая местных мужиков. — Я и так в последнее время слышу это чаще, чем нужно!
«Конечно! — смеялась она. — Не понимаю, почему ты все еще споришь? Я ведь, как-никак, намертво застряла в твоей голове!»
— Это не смешно. Напомни мне убить негодяя-жреца за такой подарок!..
Но, в конце концов, его тоже разбирало веселье.
И Эдан уже не мог себе представить, как бы жил без призрачной болтовни нахалки-супруги.
Скорей всего, свихнулся бы еще зимой. От новых, бесконтрольных способностей, от горя и глубокого потрясения, от невозможности понять, кто он есть и что ему дальше делать.
Те дни помнились сейчас лишь урывками. Короткими моментами ясности меж бесконечным холодом и слепой яростью. Маленькими проблесками равновесия, каждый из которых упругой ниточкой тянулся к его Снежинке.
К ее испуганному, тихому плачу — когда Лая впервые осознала себя, и Эдан всю ночь провел, рассказывая глупые истории, чтоб хоть немного ее успокоить.
К ее отчаянному крику об опасности, когда он, изнуренный и безразличный, чуть было не попался в пасть зимнего барса.
К ее первым попыткам заговорить, почти стоившим ему остатков рассудка.
К ее постоянному, успокаивающему присутствию…
Наверное, когда-нибудь, они научатся скрываться друг от друга — ведь нелегко быть все время вот так нараспашку, хочется хоть какой-то кусочек души сохранить в тайне, только для себя. Но пока что он с радостью принимал ее любопытство, мирился с навязчивой заботой, а неуместные, подчас, шуточки даже находил по-своему милыми.
Впрочем, сильно подозревал Эдан себя в пристрастности, ибо те же вещи в других женщинах — в Славе, например, или (что далеко ходить?) в леди Юлии — его неимоверно раздражали.
«А, кстати, куда все подевались?» — отвлекся светловолосый от раздумий, ступив в непривычно тихую горницу приютившей их избы.
Ну хозяева, ясное дело, люди работящие, дома без дела сидеть не будут.
Алим, наверное, все же согласилась на уговоры местной повитухи, да помчалась принимать роды у мельниковой жены. Значит, до вечера не вернется.
А вот где Юлию носит? Он же просил ее в одиночку не высовываться!..
«И что думаешь, Снежинка? Где нам пропажу искать?»
«Пропажа», однако, очень скоро сама нашлась — влетела в сени: запыхавшаяся, растрепанная, глаза красные, слезы по щекам в три ручья льются…
— ТАМ… ТАМ!.. — крикнула, задыхаясь от бега и давясь рыданиями.
Эдан выскочил во двор, ожидая лихого разбойничьего нашествия, — если не лорда Амареша со всей золотой сотней в придачу… Но на улице было по-полуденному тихо.
— Так что стряслось? — недовольно обернулся к выбежавшей следом Юлии.
— Они… привязались… пьяные… а он… а его… а-а-а! — еще больше завелась девушка.
Немалых усилий стоило мужчине добиться от нее толкового рассказа. История же выглядела так.
Когда Эдан ушел на околицу, где должен был объявиться человек с нужными вестями, а новая «горничная», забрав свой короб, отправилась за местной повитухой, Юлия, как и стоило ожидать, заскучала. Поначалу она еще держалась. Помучила хозяйского лентяя-кота, пока тот не удрал за печку, съела здоровенный кусок сладкого пирога, запивая знахаркиным «чаем для стройности», да взялась было за вышивку — но пальцы, привыкшие к шелку, очень быстро устали от грубых ниток и толстого полотна. Пришлось это занятие бросить.
Столь любимых барышней книжек с любовными сказаниями у хозяев не водилось отроду — так что, не зная, куда себя деть, Юлия выглянула во двор; потом выбрела потихоньку на деревенскую улочку, с искренним, детским любопытством приглядываясь к быту селян; походила вдоль плетенных и деревянных заборчиков, и, наконец, остановилась напротив местной корчмы.
Нет, заходить туда девушка не собиралась! Но, вот беда: в это время как раз гуляла здесь тройка парней из соседнего (через речку) поселения. Из родного-то кабака их еще накануне за буйство выкинули, потому и решили ребята к соседям податься.
Одинокая, незнакомая барышня пьяным головам — что мед для мухи.
Юлию из окошка корчмы приметили сразу. А приметив — высыпали на улицу, чтоб немедля свести знакомство, и поскорей «осчастливить» новую знакомую на ближайшем сеновале.
Вначале леди растерялась. Из местных, как назло, вокруг только детвора в пыли играет, да три ветхих старушки у колодца топчутся. Ну, еще щупленький корчмарь, на миг высунувший за дверь нос, но тут же спрятавшийся. А эти, пьяные, уже и за руки хватают да к изгороди теснят…
От удивления и страха Юлия даже как следует заорать не смогла.
На ее счастье, как раз шел через деревеньку парнишка-студиозус — из тех, кто полжизни бродит от города к городу, от одного ученого мужа к другому, впитывая всякое мудреное слово. Худой, давно нечесаный, заросший хлипкой черной бороденкой, светящий с изнуренного лица огромными, как у теленка, глазами, — он вряд ли являл собой хоть сколь-нибудь воинственное зрелище. Но на случившуюся с девушкой беду откликнулся с неожиданной горячностью — тут же встал на защиту, закрыл Юлию собой, и, пока визжащая детвора да охающие бабки сзывали на помощь люд, успел пару раз получить тяжелым мужицким кулаком да сильно изваляться в пыли.