Птица войны, стр. 6

Тауранги смотрел на Парирау, и, хотя ее темно-оливковое лицо было наполовину скрыто падающими на плечи волосами, он видел, что девушка опечалена. Проявлять на людях чувства — верх неприличия, и, будь на месте Парирау кто-то другой, Тауранги осудил бы постыдную несдержанность. Нельзя показывать свое недовольство решением вождя, даже если дом твой предан разграблению и на завтрак не остается и кусочка папоротника. Во время муру надо радоваться вместе со всеми. Или хотя бы хранить спокойствие, как старый Те Иети. Он безучастно следит за гибелью добра, которое накапливал в течение многих лет. Так ведет себя истинный воин.

И все-таки Тауранги не в силах был не сочувствовать расстроенной девушке. Он готов был простить ей даже слезы, блеснувшие в ресницах, когда она на миг повернулась в сторону возбужденно приплясывающих зевак. Вовсе не желая, чтобы девушка заметила его среди них, Тауранги выбрался из толпы и зашагал в дальний от ворот угол деревни. Там, в самой большой и самой красивой хижине, жил с двумя старшими женами верховный вождь племени нгати, его отец.

Проходя через марае — центральную деревенскую площадь, — Тауранги услышал частые постукивания. Они доносились из-за угла дома собраний. Это трудился Ратауе, один из самых почитаемых людей племени и, как говорили, лучший резчик по дереву на всем Северном острове. Вчера перед заходом солнца Тауранги слышал, как восторженно ахала мать, рассказывая Те Нгаро о новой работе искусного мастера — фигуре великого бога Тане, покровителя всего живого. Ею будет украшен столб в священном месте пророчеств и гаданий. Мать ликовала: теперь благодарный Тане будет еще внимательнее к заклинаниям и просьбам жрецов общины.

Завернув за дом собраний, Тауранги подошел к голому по пояс мужчине, который сидел на корточках перед гладко обструганным обрубком дерева. Пальцами левой руки Ратауе зажимал отточенный каменный резец, а в правой держал молоток из китовой кости.

— Хаэре маи! — почтительно поздоровался Тауранги, приблизившись к мастеру.

— Хаэре маи, — буркнул тот, колыхнув свисающим животом, но даже не взглянув, кто там здоровается с ним.

Юноша присел рядом с резчиком и принялся рассматривать будущую скульптуру. Ратауе не отрывал угрюмо сосредоточенного взгляда от пока что безглазого и безносого лика божества. Но вот он сощурил заплывшие глазки и, действуя одним резцом, прерывистыми мелкими движениями начал наносить контуры орнамента вокруг головы идола. Тонкие извилистые линии хитроумно сплетались, образуя окружности, спирали и неожиданные петли. Их пронзали двойные и тройные стрелы, изогнутые на концах и переходящие в дуги. Мастер работал так быстро, что казалось, он наносит рисунок наобум. Но Тауранги видел, как точно чередовался на бревне сложнейший узор. Недаром слава искусного резчика так далеко разнеслась по Аотеароа.

Но вот Ратауе взял костяной молоток. Началась самая ответственная часть работы — углубление контура. Сдувая щепочки, резчик безошибочно повторял нацарапанный на дереве рисунок. На глазах у Тауранги сочетания выпуклостей и ложбин превращали обыкновенный кусок дерева в священный предмет, полный магической силы.

Поглощенный работой, он так и не посмотрел на юношу. Следуя обычаю, Тауранги не заговаривал с ним первый. Некоторое время он вежливо выжидал, но, убедившись, что мастер не намерен отвлекаться от дела, встал и неторопливо пошел прочь. Видимо, Ратауе все-таки посмотрел ему вслед — на мгновение постукивание смолкло. Но гордость не позволила сыну вождя оглянуться.

Внезапно Тауранги пришло в голову, что идти домой ему незачем. Голода он не ощущал, так как сытно поел, когда солнце было на своем пути вверх. Сейчас оно стояло прямо, как столб, и думать о вареном батате и мясе было рано. До наступления времени огней он мог бы кое-что успеть. Скажем, подбить в лесу парочку хохлатых попугаев. Или спуститься к реке, искупаться, а заодно попробовать крючки, которые он две ночи назад выменял у Вера Вера.

Пока Тауранги размышлял, чем лучше занять время — охотой или рыбалкой, ноги снова привели его к месту, где раньше стояла хижина неудачника Те Иети. Сейчас от ее стен остались лишь разворошенные пласты грязноватой, давно иссохшей соломы. Зеваки разошлись. Только старый воин сутулился, как прежде, возле развалин.

— Где твоя дочь, Те Иети? — строго спросил Тауранги, толкнув старика в костлявое плечо.

Те Иети поднял голову. Его глаза, полузакрытые складками век, смотрели безучастно.

— Где Парирау, отвечай! — стараясь придать голосу властность, повторил сын вождя.

Те Иети вздрогнул, взгляд его стал осмысленным.

— Ушла… — Он с видимым усилием поднял руку с набухшими веревками вен. — Ушла к реке. Так она сказала…

Тауранги кивнул и торопливо зашагал к воротам.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

рассказывает об изгнании красноголового пакеха

Он нашел ее сразу, стоило лишь обойти болото. Обхватив руками колени, Парирау сидела на гигантском пне каури. Ее свалили много лун назад первой же пилой из железа, вымененной племенем нгати у белокожих пришельцев. От старших молодежь знала, что эта сосна касалась вершиной неба, но сверстники Тауранги с детских лет помнили лишь этот поросший твердыми грибами пень — лучшее место для игры в осаду крепости.

Издалека узнав Парирау по узору накидки, Тауранги осмотрелся. Кроме девушки, вокруг не было никого. Тогда он издал негромкий клич и стремглав помчался к пню. Для воина, тем более сына вождя, это было несолидно. Но ему поскорее хотелось заглянуть в заплаканные и оттого еще более дорогие глаза Парирау.

Однако слезы ее давно высохли, и, когда он с разбега опустился на жухлую траву возле пня, Парирау посмотрела на него со спокойным удивлением — и только. Слова утешения, которые приготовил Тауранги, были сейчас ни к чему.

Некоторое время они сидели, молча поглядывая друг на друга. Наконец Тауранги нерешительно пробормотал:

— Великий вождь добрый. Завтра, когда явятся тени утра, он поможет Те Иети.

Девушка вздохнула.

— Он даст ему много кумары, — набравшись духу, продолжал юноша, — и еще сушеной рыбы, и корней арухе, и… калебасы с птицей.

Произнеся «калебасы», Тауранги запнулся. Вряд ли Те Нгаро расщедрится даже на одну-единственную. Залитые жиром птичьи тушки, хранимые в плетеных сосудах, вождь слишком любил, чтобы угощать ими нищего старика. Но Тауранги хотелось сказать девушке что-нибудь настолько приятное, чтобы она утешилась сразу.

Все понапрасну: Парирау не отзывалась.

— Я решил подарить твоему отцу, — монотонно бубнил Тауранги, — одну палицу вака-ика, и одну палицу котиате, и целую горсть крючков из рыбьей кости, и много железных гвоздей — больше, чем пальцев на руках и ногах…

И умолк: Парирау озорно морщила вздернутый нос, с трудом сдерживая смех.

Тауранги опешил. А она легко спрыгнула с пня, с размаху толкнула его ладонями в грудь и, опрокинув, помчалась по опаленному солнцем лугу. Она бежала не оглядываясь, время от времени нагибаясь, чтобы на бегу сорвать головку цветка, и тогда ее длинные смоляные волосы задевали верхушки желтеющих трав.

Оцепенение прошло скоро. Вскочив на ноги, Тауранги кинулся в погоню. Никто в деревне не мог равняться с ним в беге, и на праздничных состязаниях сыну Те Нгаро вот уже три года подряд достаются нефритовые амулеты. Парирау не удалось добежать до пальмовой рощи, хотя до нее не было и трехсот больших шагов. Тауранги догнал ее и крепко схватил за покатые, подрагивающие от смеха плечи.

Он повернул ее к себе. Парирау запрокинула голову и прикрыла ресницами глаза. Ее маленькая грудь часто-часто вздымалась, накидка, стянутая шнурком у шеи, плащом отлетела за спину.

— Тауранги… — с трудом переводя дыхание, прошептала девушка.

Он отпустил плечо Парирау и осторожно провел ладонью по смуглому девичьему лицу.

Девушка открыла глаза, и он увидел в них знакомый насмешливый огонек. И снова раздался звонкий, обидный смех.