Завидное чувство Веры Стениной, стр. 79

– Её так и так бы испортили.

Лежащий человек вдруг дёрнулся и задрожал всем телом. На губах у него выступила пена – густая, и тоже почему-то молочная.

– Петрович, вызывай милицию и «Скорую»! – скомандовала Горячева и всего через секунду добавила: – Журналистов тоже зови! Будем делать из лимонов лимонад. Вы, женщина, не вздумайте уходить! – повернулась она к Стениной. – Я сейчас позвоню художнику, он как раз в Петербурге, подъедет.

Вера сдалась – что ей оставалось делать? Вытащила телефон, набрала Лидию Робертовну. Чтобы не пугать, наврала про давнюю подругу – случайно встретились у музея, представляете?

– Отдыхай, – милостиво разрешила Лидия Робертовна. На заднем плане мирно басила Лара. – Мы сходили в магазин, купили сосиски и пряников. Сейчас поужинаем.

Вера встала напротив шахматного автопортрета – но Боря-с-картины и Вера-с-картины делали вид, что в упор её не видят. «Убийца с молоком! Кто знает, что ещё взбредёт ей в голову», – проворчал Боря-с-котом.

Приехала «Скорая», врач – крашеная блондинка – прошла в галерею, печатая шаг, и тут же велела нести больного в карету, но Горячева заспорила – пусть вначале дождутся милиции. Сторговались на десяти минутах, блондинка поставила нарушителю какой-то укол, и тот затих. Милиция появилась одновременно с Борей – художник ворвался в галерею с таким разгневанным лицом, что Вера, не выдержав, рассмеялась. Борин гнев тут же исчез – как будто стёрли с лица тряпочкой.

– А ты зачем здесь? – испугался Боря.

Через час они сидели в итальянском ресторане, и Боря хвалился перед Стениной своими успехами – и вправду впечатляющими. Выставка в Лондоне, заказ от американского коллекционера, премия – бедная мышь даже растерялась, не понимая, чему вперёд завидовать.

– «Мальчика» я перекрашу, – обещал Боря, – можешь не волноваться. А может, и таким оставлю – сильный, кстати, ход. Жертва попытки изнасилования в культурной столице России. Если честно, я польщён, что моя работа вызвала у этого бедняги такой приступ желания. Это ответ на вечный вопрос искусства – как добиться того, чтобы картина стала живой по-настоящему…

– Ответы репетируешь? – съязвила Вера, потому что Боря и вправду вёл себя, как на интервью: впадал в транс от звуков своего голоса. – А я ведь ещё ни о чём тебя не спросила.

– Да все вокруг спрашивают одно и то же, – пожаловался Боря. – Правда ли мне нравятся мальчики, и нельзя ли получить в подарок картинку.

– И так понятно, что нравятся.

Официантка принесла какие-то богатые салаты – Вера, взглянув на них, подумала: а мой ребёнок сейчас ест сосиски… Впрочем, дети всегда рады сосискам! Сама Вера не могла проглотить ни кусочка, зато с удовольствием выпила вечернюю чашку кофе.

Боря, приобидевшись, молча разглядывал Стенину. Он выглядел несколько лучше, чем на поздних автопортретах – тюфячных усов уже не было, а возраст добавил ему основательности. Невозможно поверить, что однажды они лежали рядом совершенно голыми.

– А ты что, часто даришь картинки? – спросила Вера.

– Чаще, чем надо, – ответил Боря.

– Подаришь ту, где мы вместе?

– Не, старуха, – рассмеялся художник, – эта работа мне давно не принадлежит. Для выставки взяли, из частной коллекции.

– А кто владелец? – удивилась Вера. Надо же – какой-то человек ежедневно ходит мимо её лица – и привык считать его своей собственностью.

– Да почём я знаю? – сердито сказал Боря. Ему хотелось говорить не о давно минувшем творческом этапе, а о мальчиках, которые целиком занимали его в последнее время и как художника, и как человека. – Агент продажей занимался.

– У тебя есть агент?

– Конечно. Слушай, Вер, я тороплюсь. Рад был повидаться, насчёт молока – не переживай. Это мне только на пользу.

Он выскочил из ресторана, буквально на лету оплатив счёт. Вера попросила официантку упаковать несъеденный салат и ещё какие-то щедро заказанные Борей разносолы. Пока девушка выполняла просьбу, Стенина догадалась: Боря сидел бы с ней ещё и сидел – хоть до утра, если бы она смогла чуточку покривить душой и похвалить его работы. Человек без кожи, как все художники, Боря хотел слушать одни восторги – а если критику, так только пустячную, не всерьёз.

Но у Веры было плохо с криводушием – её душа могла передвигаться лишь по прямой, как пешка. Боря был талантлив, только дар его оказался ущербным, ядовитым – ни за что не хотела бы Стенина видеть каждый день перед собой его мальчиков… Другое дело – «Автопортрет с Верой и шахматами»… Надо же, частная коллекция! Веру всегда волновали эти слова – слыша их, она представляла себе не сарматовские «точки», а замок, апартаменты или ещё что-нибудь роскошное, где на стенах запросто висят вандейки и ренуары, боттичелли и мемлинги. Над камином – Эль Греко, справа и слева по Рембрандту, а над комодом – «Белые розы» Ван Гога, написанные им за два месяца до смерти и, в отличие от подсолнухов, незасмотренные.

Сумасшедший выдался денёк – и бездонный, как пакет молока. Экспертизы, музеи, ценные конверты… О боже, конверты! Вера сунула руку в сумку (как Грека в реку) – и достала намокший пакет.

Глава тридцать четвёртая

Какая-то красноволосая дама, не глядя на Стенину, прошествовала в сторону кабинок. Уединилась – и так яростно зажурчала, как будто включила там до отказа кран с водой. Вера достала из сумки расчёску и помаду – причесалась, насколько позволила повязка, подкрасила бледные губы.

Дверь хлопнула, и дама появилась рядом в зеркале. Веснушчатая, перепелесая…

– Вместе в зеркало смотреться нельзя, а то влюбитесь в одного парня, – могла бы сказать Тонечка Зотова из детского сада.

– Вера?.. – спросила женщина в зеркале, и Вера, тоже глядя почему-то в зеркало – можно ведь и напрямую! – созналась, что это она. И тут же вспомнила детскую присказку – в ответ на оскорбление «Дура!» надо быстро выкрикнуть: «Это ты, а я кто?» Подобный обмен любезностями мог длиться бесконечно, но только в детстве. Взрослая Вера натужно улыбалась (родить можно от такой улыбки!) и, глядя на перепелесую женщину, лихорадочно думала: «Это я, а ты кто?» Перебирала в памяти имена и фамилии, случаи и ситуации – и не находила ничего подходящего. Когда ищешь нужный документ, под руку вечно лезут аттестаты о среднем образовании или давным-давно устаревшие страховые полисы («полюса», говорила старшая Стенина). Вот и здесь так: вспомнилось чуть ли не семь колен своих знакомых, но никто нужный не всплыл.

– Лена, – подсказала красноволосая. Вот спасибо! Елен в поколении Стениной – не меньше, чем сейчас Анастасий. Верин Свердловск был самым настоящим Ленинградом, и, услышав от учителя: «Лена», поворачивалось не меньше пяти девичьих головок в каждом классе. Сейчас мучаются бедняжки Анастасии – как в том анекдоте: у вас кто родился, сын или Настя?

«Ну, назови фамилию, не мучай», – мысленно взмолилась Вера Стенина, и красноволосая откликнулась:

– Я раньше была замужем за Славой.

(«Замужем за славой» – звучит ещё лучше, чем «Женился на удаче».)

Ах, вот какая это, оказывается, Лена! Та самая жена Славяна, заморённая мать семейства – помнится, Вера так ни разу и не решилась взглянуть ей в глаза. Однажды Копипаста рассказывала о какой-то своей однокурснице – девушка поделилась с подругами своими постельными предпочтениями, и так грубо, телесно прозвучали от неё эти подробности, что все тут же, с маху, запомнили их на долгие годы. Когда та девушка стала известной на всю округу телеведущей, подруги каждый раз тыкали в экран пальцем и в сотый раз сообщали всем окружающим, что «Ирка любит раком». Надо бы принять их скопом в «Общество Добрых Красавиц».