Завидное чувство Веры Стениной, стр. 64

– Пойдём в «Универбыт», там кафе открыли на четвёртом этаже.

Саша согласился, легко зашагал рядом. Походка у него была слегка подпрыгивающая, так часто ходят высокие худые мужчины.

– Ты где остановился? – из вежливости спросила Юлька.

– В гостинице «Большой Урал». Я в командировке, от предприятия. Да я ж писал тебе!

Юлька так сосредоточилась на ошибках, что упустила содержание писем. Спустя пару лет она точно так же сосредоточится на понимании того, как управлять машиной, – и упустит из виду, куда именно нужно ехать. Два этих умения придут в соответствие очень и очень не сразу, зато водитель из неё в конце концов получится хороший – лучший, чем, к примеру, мать.

В кафе было малолюдно, но все немногие посетители отчаянно и со вкусом курили. Юльку это обрадовало, а вот Саша заскучал:

– Я бросил год назад. Совсем не могу этот запах.

– Давай сядем поближе к выходу, здесь вроде бы меньше наносит.

Заказали кофе, а Саша зачем-то попросил принести пирожных с кремом, Юлька никогда такие не любила.

«И тебя я никогда не любила», – подумала она, аккуратно размешивая сахар в чашечке.

Саша улыбнулся – зубы просто вопияли о необходимости срочного лечения, а лучше – протезирования.

– Я же тут развёлся между делом.

Говорил он слишком громко – одна из курильщиц обернулась к нему с недовольством оперной фанатки, заслышавшей телефонную трель. Саша этого не заметил, шумно прихлебнул кофе и даже, кажется, крякнул – у Юльки от ужаса выключился слух, но тут же снова включился, потому что Сашина история была интересной. Жаль, что её не излагал кто-нибудь другой.

Оказывается, все последние годы Саша и его жена Лида потратили на ссоры и обстоятельное взаимное недовольство. У них, если помнит Юлька, двое сыновей – Витя и Марк (Юлька в мыслях возопила: а куда же делись Виктория и Марина и что творится с памятью?).

– Те ещё гаденыши, – сказал Саша, и курильщица за соседним столиком – Юлька могла поклясться – сказала подружкам: «Тише, я слушаю». – Лоботрясы, вруны и подлецы. Я ведь, Юль, всегда мечтал о дочке.

– Бытует такое мнение, – светски ввернула Копипаста, – что все мужчины хотят сыновей, а любят – дочек.

Саша посмотрел на неё странно – винить в этом, скорее всего, следовало слово «бытует».

– А Лидка их только защищает да выгораживает! Виктор стащил у меня деньги из кошелька – она говорит: «Ты сам виноват, не бросай где попало!» Марик пришёл домой пьяный – «Это твоя дурная наследственность, при чём здесь бедный мальчик?» Она любит моих детей, а меня – ненавидит, вот как такое может быть?

Юлька не знала, что сказать. Внешне сочувствуя Саше, она думала: надо же, до чего затейливо обошлась с ними реальность! Подсунула зеркало под самый нос – как умирающим, проверить дыхание. Юлька не может любить Евгению, потому что видит в ней слишком мало своего, а Саша не любит сыновей, потому что не узнаёт в них себя. В том, что Лида права, Юлька не сомневалась – она всегда была на стороне женщин, даже соперниц.

– Поступить никуда не смогли, – продолжал Саша, – работают, стыдно сказать, на стройке. А она всё на меня тянет – твои гены!

Юлька, забывшись, ложечкой размазала пирожное по тарелке.

– Ты надолго приехал? – спросила невпопад.

Саша поднял на неё взгляд и словно споткнулся на месте.

– Я думал, мы могли бы попробовать… – неуверенно сказал он.

– Не обижайся, но я скорее попробую это пирожное.

– Девушки, сигаретой не угостите? – громко спросил Саша у соседнего столика. Столик радостно щёлкнул по донышку пачки «Пэлл-Мэлл», поднёс зажигалку и улыбнулся. «Вот-вот, – думала Юлька, – улыбнись в ответ! А мне ты больше не нужен, и про Евгению я тебе даже слова не скажу».

– Рада была увидеться, – сказала она, пока Саша пересаживался за соседний столик, шуршал пакетом и улыбался во все свои страшные зубы. Коробка «Птичьего молока» лежала на столе, как жертва, которую должны были принять – или отвергнуть – боги.

Приняли.

– Если не хотела пирожное, нечего было портить! – сказал ей Саша на прощание. – Мне, может, тоже не понравилось, как ты выглядишь. И в Оренбурге у меня моложе есть. Семь лет назад дочку, а я, дурак, вначале с тобой решил попробовать.

Столик лез всеми своими руками в коробку за конфетами. Жёлтая начинка – будешь богатой, коричневая – счастливой. А если попадётся белая – останешься красивой до самой смерти. И никогда не состаришься.

Глава двадцать седьмая

Серёжа растерянно смотрел на Тамарочкин зад, где сиротливо белела оголённая панель, а Вера с Ларой смотрели на Серёжу.

– Сегодня какой-то не очень удачный день, – сказала наконец Стенина. – Лара, посмотри по сторонам, может, этот номер где-то валяется. Может, его ради баловства свинтили и бросили. А я с собачниками поговорю.

Она решительно двинулась в сторону тепло одетых людей, вокруг которых носились по снегу весёлые собаки. Одна из собак была в пальтишке, шапке и сапожках – прямо как человек, только на месте лица – мохнатая и довольно-таки свирепая морда. Вера загляделась на пальтишко и чуть не оступилась – её подхватила под руку хозяйка ряженой псины.

– У нас тут номер с машины скрутили, – сказала ей Вера. – Может, вы видели?

– Мы с Линочкой только вышли. Вот попадись нам это хулиганьё, правда, Линочка?

– Ррррр, – подтвердила собака.

– Вы, женщина, зря оставляете номера на стоянке, – подключилась к разговору другая собачница. – Кейс, ну-ка фу! Ко мне!

К ней подбежал чёрный пёс, похожий на лохматую швабру.

– А куда же их девать? – оторопела Вера.

– Я всегда их сама скручиваю и домой уношу. У нас во дворе постоянно такое творится, вы как будто не знаете.

– Вера! – махал рукой Серёжа. – Сюда!

– Спасибо, – поблагодарила собачниц Стенина. – Симпатичная у тебя шапочка, – сказала она Линочке, и та прорычала ей вслед что-то благодушное.

– Номер мы не нашли, но передний снять не успели, так что можно ехать, – сказал Серёжа.

– Точно?

– Точно. Завтра с утра поеду в полицию и напишу заявление. Давайте, садитесь! Вон Лара уже пристегнулась, молодец какая!

– «Красоты», а не «красоту»! И не «им», а «их»! Лара, ну что ты, совсем ничего не соображаешь? Неделю уже эту басню жуём. Давай ещё раз мораль с начала.

Дочь покорно бубнила:

– Наконец-то. Садись за математику.

Вера ворчала по привычке – даже эта басня, давным-давно задолженная учительнице литературы, не испортила ей настроения. Это было именно «настроение» – точнее, настройка. Валечка настроил в ней каждую клавишу, не забыв даже о субконтроктаве, куда добираются руки не всякого музыканта.

Сам Валечка остался всего лишь настройщиком. Он не играл на инструменте – и тем более не стремился выступать с концертами, но позаботился о том, чтобы у ценного пианино всё звучало и работало, как следует. Ненастоящий секс – и ненастоящий роман. Прекрасная полумера.

Сарматов ни о чём не догадывался. В те дни он удачно уехал – сначала в Москву, потом в Питер, а потом вообще в Хабаровск. Наказал Вере объезжать с дозором все «точки», особенно напирал на уралмашевскую, где хранились иконы.

Поддельный Коровин вскоре исчез со стены – теперь на его месте висела акварель малоизвестного художника. Вера засы?пала Сарматова вопросами, но в ответ получала лишь уклончивые мычания – Славян сделал копию на память, и всё тут. Стенина не верила – она уже достаточно хорошо знала Павла Тимофеевича, он не умел расставаться с любимыми вещами. Скорее всего, в хорошие руки ушёл букет кисти Славяна, а подлинный Коровин скрыт в каком-нибудь укромном углу, куда у Веры нет допуска.