Завидное чувство Веры Стениной, стр. 62

Валечка скорчил профессиональную физиономию – весьма, нужно признать, убедительную. И поправил ремень таким жестом, чтобы все убедились: охранник в равной степени бесстрашен и вооружён.

Сарматов попросил Веру побыть в квартире до вечера – нужно было проверить атрибуции икон, снять несколько копий документов, написать пару писем. Сам он уехал, когда не было ещё пяти – на прощание потрепал Веру по щеке, а потом той же самой рукой погладил икону.

– Занятный тип, – заметил Валечка, когда они остались вдвоём.

Вот тогда-то Вера и рассказала ему о себе и о Сарматове – всё как есть, без купюр и виньеток. Валечка слушал её, сидя, как всегда, под Коровиным, но розами сегодня почему-то не пахло. Можно сказать – и не пахло!

– Если для тебя это очень важно, лучше расстаться, – сказал Валечка.

– Ну не то чтобы прямо так важно, – застыдилась Вера. Ей не хотелось выглядеть при Валечке похотливой макакой, и поэтому она разозлилась на самого Валечку: – Ты-то в этом что понимаешь, монах!

Валечка поднял на неё грустные глаза, как поднимают руки, сдаваясь, и Стенина тут же пожалела – и его, и о сказанном.

– Понимаю, потому и не монах.

– У тебя кто-то был? – спросила Вера. – Реальный человек или, как это у вас называется, помыслы?

– А почему мы вдруг на меня перешли? – возмутился Валечка. – О тебе шла речь.

– Я никогда не буду с ним счастлива, – сказала вдруг Стенина. Сказала – и сама поняла, что это правда, простая и ясная. – Но при этом хочу быть с ним. Мне часто снится, что мы вместе, и он там, во сне, совсем другой.

– Таким, как во сне, он никогда не станет, – вздохнул Валечка. – Но ведь и мы с тобой не стремимся стать такими, какими нас видят в сновидениях другие люди? Кто знает, какой ты снишься Сарматову?

– Я ему вообще не снюсь, – буркнула Вера. – Я же не ценный экспонат.

– Очень ценный, – сказал Валечка. – Ты совсем другая стала, Вера. Раньше была – ну просто Юлина тень, а теперь на Юлю, наверное, никто и внимания не обращает рядом с тобой.

Мышь внутри упала в глубокий обморок с надеждой на последующую кому, а Вера зажмурилась и обняла Валечку. Пока он стягивал с неё колготки вместе с трусами, Стенина пыталась собрать обрывки мыслей и угрызений совести – но у неё не получилось. Сарматов, заброшенный диплом, даже Лара и Евгения – всё стало вдруг мелким и далёким, как сцена, если смотреть на неё с галерки в перевёрнутый бинокль.

Но когда она начала расстегивать его ремень, он убрал её руку.

– Почему?

– Потому что. Всё будет только для тебя, а я не заслужил.

– Валечка…

Он встал на колени перед креслом.

– Ты разрешишь? Позволишь?

– Ну, в таком виде было бы странно отказываться. А с Юлькой ты…

– Помолчи, пожалуйста.

«Интересно, у меня будут когда-нибудь нормальные отношения?» – думала Вера на пути домой тем вечером. Её всё ещё чуточку подбрасывало, хотя внутри была прекрасная и лёгкая пустота. Мышь молчала, будто её и не было – скрылась в лабиринтах подсознания.

– У тебя талант, – признала Вера, прощаясь с Валечкой в прихожей и проводя пальцем по его бровям – сначала левая, а потом правая.

– Дар напрасный, дар случайный… – сказал Валечка.

– О, я много знаю о ненужных дарах и случайных талантах. Как-нибудь расскажу. Придёшь к нам в гости в субботу? Я тебя с Ларой познакомлю.

Валечка ничего не обещал. Поцеловал Веру, и она ушла, столкнувшись у подъезда с Сарматовым. Тот тащил какой-то свёрток и выглядел очень довольным.

– Хорошо, что я тебя застал! Пошли, покажу удивительную вещь.

Сарматов показался вдруг Вере очень красивым – она почему-то смотрела на него глазами чужого человека. Будто бы прошло лет пять, не меньше, с того момента, когда они виделись днём.

Удивительной вещью была икона из другой коллекции, – она так точно подходила к остальным, как будто была написана одной рукой.

– Это и есть одна рука, – ликовал Сарматов. Валечка сидел под Коровиным неслышно, как тень. – Знаменитый местный иконописец, восемнадцатый век. Я за ним давно охочусь и теперь могу сказать, что собрал лучшие экземпляры. Валентин Аркадьевич, всё нормально? Поехали, Верверочка, в ресторан – отметим покупку. Или сразу на Воеводина?

Тень кивнула: всё нормально, Вера пробормотала, что можно и в ресторан.

– Да что не так с этими розами? – спросила она вдруг с досадой.

Сарматов дёрнулся:

– А что с ними не так?

– Они выглядят иначе. Как будто это не Коровин.

Сарматов переводил взгляд с Веры на Валечку, так что, если бы речь шла не о натюрморте, они оба изрядно понервничали бы. Но Вера и сама теперь видела: эти розы и вправду – не Коровин. Поэтому и не пахнут. Вместо оригинала на стене висела копия.

– Посторонних не было? – спросил Сарматов у Валечки, и тот, вскочив на ноги, начал рассказывать, как ответственно и аккуратно несёт здесь свою нелёгкую службу. Никого, конечно же, не было, кроме Веры Викторовны и самого Павла Тимофеевича!

– А чем это вы обивку испачкали? – поинтересовался Сарматов. – На кресле, где час назад сидела Вера, осталось небольшое влажное пятно – острый взгляд коллекционера тут же приметил непорядок.

Стенина похолодела, но Валечка убедительно потупился:

– Простите, это я, ещё днём. Случайно уронил колбасу.

– Никакой еды в комнате, Валентин Аркадьевич! Мы же договаривались!

– Виноват. Сегодня же отнесу в химчистку.

– Сделайте одолжение, а то прямо смотреть неприятно, правда, Верверочка?

– Правда. Так что там с Коровиным?

Сарматов поманил Веру пальцем, и она пошла с ним в прихожую, стараясь не поднимать глаз на Валечку.

– Это копия, – прошептал он на ухо Стениной то, что она и так уже знала.

– А где оригинал?

– Продал за хорошие деньги, но было жаль расставаться с Коровиным. Вот Славян и сделал по моей просьбе копию.

– Славян?

– Ну да, а что ты удивляешься? Он скверный художник, но очень приличный и ответственный копиист.

– Вот только розы у него не пахнут, – сказала Вера.

– А ты и вправду разбираешься в живописи, – признал Сарматов. – Как хорошо, что ты у меня работаешь!

Он приобнял её за талию холодными пальцами и повёл вниз по ступенькам.

Вера чувствовала не только спиной, но всей кожей – и даже одеждой, что Валечка смотрит на них в окно.

Сарматов, хоть и был одним из самых богатых людей в городе, не любил автомобилей – и предпочитал общественный транспорт. Автомобиль у него имелся, но разъезжал он на нём редко, и непременно – с водителем. Сам управлять машиной не умел, считал это занятие плебейским. Но в этот день у подъезда стояла машина – и шофёр открыл для Стениной дверцу.

Она села на мягкое сиденье и поняла, что больше всего на свете ей хочется поехать домой, лечь в постель и вспоминать о том, что и как делал с ней сегодня Валечка. И, возможно, мечтать о том, чтобы увидеть его во сне – хотя во сне всё будет хуже, чем в реальности. Бывает и так.

А лучше быть просто не может.

– Что-то я, похоже, заболеваю, – соврала Вера. – Отвези меня, пожалуйста, домой. И, кстати, зачем тебе фальшивый Коровин?

Глава двадцать шестая

Юлькин джип летел по Россельбану, и все послушно уступали ему скоростную полосу, уходили в сторону, как сделанные дела. В салоне пахло духами – Юлька любила только «Dior Addict» и на компромиссы не шла, как, впрочем, и в том, что касалось музыки. Шесть дисков, на каждом – джаз. Любить джаз её научил Ереваныч, спасибо ему за это большое. И ещё – за то, что джип летит по скоростной полосе и в салоне пахнет духами, а не кислыми тряпками, как в каком-нибудь такси. Юлька глянула на себя в обзорное зеркало, коснулась десны языком – наконец-то анестезия отходит. Нужно скорее забрать Евгению из аэропорта, чтобы успеть домой к ужину – Ереваныч не любил есть в одиночестве, а Юлька не любила огорчать своего мужа. И если удалить отсюда слово «огорчать», – вырвать, как больной зуб! – тоже будет правда. Юлька не любила своего мужа, но была ему бесконечно признательна и благодарна. Эта благодарная признательность была такой густой и крепкой, что на ней можно сварить хороший суп – и ничем его не заправлять. Ереваныч стал её точкой – и отсчета, и невозврата, и выбора. Неизвестно, что сталось бы с Юлькой, не повстречай она в тот счастливый год своего Ереваныча. Неизвестно, что бы от неё осталось…