Завидное чувство Веры Стениной, стр. 52
Почему Сарматов не спешит на огонёк, Вера понять не могла. Прежде мужчины её так не озадачивали, скорее наоборот. Гера давно бы уже разложил Стенину на диване, как тот самый раскладной диван. А Сарматов, глядите, разглагольствует. Может, Вера ему не нравится?
Напротив неё висело зеркало (Богемия, начало двадцатого), где отражалась румяная Вера – отражение льстило, как умеют льстить только старинные зеркала. Рукой незаметно провела по грудям: твёрдые, как яблоки!
А вдруг он голубой, испугалась Вера. Как севрский фарфор!
В реальной жизни с этим явлением она ещё ни разу не сталкивалась – в целомудренном Свердловске о нём все вроде бы как слышали, но предъявить подлинные факты не могла даже Копипаста, обладавшая такой разветвлённой сетью знакомств, что хоть теперь в шпионы.
Что, если Вере, как обычно, «повезло»? Тогда она тщетно ждёт от Сарматова «оскорблений действиями» – он так и будет разливаться соловьём. Другой вопрос – зачем ему Стенина? Для чего он привёл её в этот дом-музей?
Вера схватила стакан с ликёром и опорожнила залпом, как будто это была водка. Зубы заныли от холода и сладости.
– Я тебе нравлюсь? – спросила она. Сарматов так изумился, как будто она потребовала ответить, любит ли он Сталина. Но поспешно сказал, что да, конечно, нравится.
– Тогда почему ты не… – Вера крутила в воздухе ладонью, пытаясь подобрать уместный эвфемизм, но в голову ничего не приходило, и тогда она встала с места, на деревянных ногах подошла к Сарматову и плюхнулась ему на колени. Глаза у Сарматова были синие, до краёв налитые ужасом.
Вообще-то Стенина не тратила время на размышления о том, хороша ли она в постели. В детстве с ней никто на эти темы не разговаривал, упаси боже, – сведения о взрослой жизни Вера, как и всё её поколение, черпала из надписей на гаражах и разговоров с подружками. Те, что постарше, делились пугающими подробностями – слушая жуткие истории о том, кто, куда, что и кому засовывает, Вера поклялась никогда в жизни не выходить замуж. Было ей тогда лет семь, и уже через год она передумала.
Мама не рассказала ей даже про месячные – просветила Веру всё та же старшая девочка из соседнего дома. По версии девочки, это называлось «месячник» или «министрация». Юлька всегда была не прочь обсудить с Верой что-нибудь интимное – но Стенина довольно рано замкнулась в себе, закрылась на ключ изнутри и сохраняла неприязненное отношение ко всем, кто пытался обсуждать с ней свой месячный цикл и сексуальную жизнь. То есть она, конечно, слушала, но делиться в ответ не спешила.
Завершила сексуальное образование Стениной газета «СПИД-инфо», из которой было почерпнуто много полезных сведений – в том числе, Вера запомнила, что мужчинам очень важно осознавать, что они доставили партнёрше удовольствие, и потому старалась не обмануть мужских надежд. Честно притворялась, разыгрывая половые восторги – и с первым своим «мавром», и с его последователями, за исключением разве что художника Бори, который был так же плох в любовной роли, как хорош в искусстве. Только с Герой всё было иначе – то есть в начале-то Вера собиралась разыграть стандартный сценарий, как вдруг всё пошло-пошло-пошло совсем по-другому и уже не нужно было ничего разыгрывать.
Гера, по мнению Стениной, и стал её первым мужчиной. Между ними всё было так естественно, что Вере и в голову не приходило пытать себя, хороша она или не хороша. А тут вдруг, сидя у Сарматова на коленях (он потрясённо молчал), Стенина засомневалась. Что, если она постельный бездарь, а добрый Гера не решался ей об этом сказать?
Мышь внутри забормотала что-то невнятное – только её здесь сейчас не хватало! Вера зажмурилась и с размаху ткнулась в губы Сарматова своими.
Он ответил на поцелуй робко, как девушка.
Кстати, о девушках.
Спьяну Юлька однажды поцеловала Веру – и та была потрясена двумя ощущениями. Первое – у Юльки был очень шустрый, узкий язычок. А второе – этот поцелуй не вызвал у Веры отвращения, и осознание этого факта как раз таки отвращение вызвало.
Обе никогда не вспоминали об этом впоследствии, и только мышь периодически злопыхала:
– Ты просто влюблена в свою Копипасту, делов-то!
А Сарматов правда оказался робким – хотя сравнение с девушкой в свете вышеописанного эпизода следует признать неудачным. Они всё-таки оказались той ночью в постели, но то, что произошло между ними, не вызвало у Веры ничего кроме недоумения и какой-то неведомой прежде глубокой печали. Она как будто очутилась на исходной точке новой жизни – той, которую ей отныне придётся терпеть изо дня в день. Это оказалось неожиданно грустным делом.
Глава двадцать первая
– Хорошее название у вашей улицы, Верочка, – с чувством похвалил Серёжа. – Переулок Встречный!
Вера кивнула, вспомнив, как в детстве услышала поговорку про «первого встречного» – и решила, что речь идёт о переулке. Гордилась!
Серёжа, с его настырным оптимизмом и бьющим через край желанием понравиться, так раздражал Веру, что она представляла на его месте какое-нибудь природное явление. Из тех, которые нельзя отменить, а можно только перетерпеть.
…Когда-то давно вместе с Юлькой и девочками они поехали на турбазу – в компании Супермена, не утратившего за годы своей долгой и красивой жизни страсти к простонародным развлечениям, и его малоприятного друга Володи. Как только Стенина поняла, что Володю пригласили для неё, так тут же и замкнулась изнутри на свои привычные замки. Ещё и на засов закрылась.
Одна из мысленных выставок зародилась той неприятной ночью – и называлась «Сводни». Вермеер. Лукас Кранах. Федотов. Мышь внутри звенела, как колокол, – видишь, какой ты стала ничтожной, Стенина, как низко тебя ценят… Сама виновата – надо было рассказать Юльке про Сарматова, глядишь, та отстала бы. Но Вера слишком берегла свой новый роман, чтобы отдать его на суд Копипасты – к тому же придётся их знакомить, вновь вставать на обрыдлые грабли.
Володя был до невозможности лопоухий. Ещё у него были плоскостопие и вечно приоткрытый рот, как у одного известного артиста – но если у артиста открытый рот мог быть засчитан за фирменную мульку, то у Володи это было вызвано вечным, как проклятие, насморком.
Супермен на фоне своего друга выглядел ещё прекраснее, хотя дальше, казалось бы, некуда. Возможно, он специально таскал Володю с собой, точно испанский герцог – уродливого карлу. И, конечно, взял его на турбазу, потому что добрая Юлька (сто раз просили её не проявлять инициативу) велела найти кого-нибудь для Веры.
Вера так злилась, что не могла даже толком следить за Евгенией и Ларой – к счастью, городские девочки тут же забились в коттедж и, расчёсывая комариные укусы, играли – Лара была собачкой, а Евгения, как водится, просто Евгенией.
Игры в собачку расстраивали и Веру, и, в особенности, старшую Стенину. Лара бегала по дому на четвереньках, крутила толстой попой в розовых колготках, изображая, что виляет хвостом, а ещё лаяла, пыталась есть из миски и пару раз довольно сильно куснула бабушку за руку.
– Надо девку врачу показать, – беспокоилась бабушка. – Ты вот у меня никогда так не делала.
Тогда Вера махнула рукой – когда-нибудь и это пройдёт. Но на турбазе собачка расшалилась не на шутку.
– Фу! Лара, сидеть! – командовала Евгения, и Вера злилась на неё сильнее, чем на дочку. И на Юльку заодно – понятно, что Веру взяли с собой не только ради лопоухого Володи, но в первую очередь – нянькой для девочек.
Супермен с Володей жарили шашлыки – точнее, их жарил Володя, а Супермен за неимением другой пищи поедал глазами Юльку. Да что там Супермен! Даже комары вились вокруг Юльки с почтением – не столько укусить, сколько прожужжать восхищённый комплимент. Вера смотрела в окно деревянного домика, слушала, как заливается лаем дочь, и думала: надо было поехать с Сарматовым в Тюмень. Намечалась деловая поездка на два дня – Сарматов должен был оценить коллекцию марок, оставшуюся после какого-то старика. К несчастью, Вера слишком хорошо представляла себе, на что будет похожа эта поездка – за последние полгода она уже несколько раз делила с Сарматовым хлеб путешествующего антикварщика. Не сказать, чтобы там было скучно – странствия всегда развлекают, – но в дороге обострялись все и без того острые моменты. Дома она отвлекалась – на девочек, работу, Юльку, маму, в дороге у неё оставался один только Сарматов.