Завидное чувство Веры Стениной, стр. 39

– Вы находите? – спросила Вера.

– Это его лучшая работа, – сказала Евдокия Карловна. – Есть отдалённое сходство с вами, Вера Викторовна.

Стенина промолчала, но её сердце трепыхалось и звенело, как сработавшая сигнализация.

Выставку открыли строго в назначенный час, Копипаста в русалочьем платье с блёстками держала в одной руке бокал с колючим российским шампанским, а в другой – ладонь Джона. Вообще-то она прибежала в музей ещё до открытия выставки, ахала перед своим портретом, а Джон фиксировал это и на фото, и на видео. Теперь Копипаста явно готова была раздавать интервью и автографы, но из прессы, честно сказать, присутствовала только она одна. Журналистов открытие выставки заинтересовало меньше, чем перестановки в местном правительстве, которые свершились не раньше, не позже, а именно в этот день. Улыбка на Юлькином лице угасала вместе с надеждами, а Вера, глядя на неё, испытывала и ресентимент, и Schadenfreude разом.

О том, что и её портрет здесь же – правда, в дальнем зале, и так висит, что не сразу увидишь (вот Юлька, к примеру, не увидела, хотя и пробежала оживлённым галопом вдоль стен), – об этом Вера молчала с трудом, но и с удовольствием. Это чувство тайной правоты впервые появилось у Стениной той самой зимой. Внешне оно никак не проявлялось, считала Вера – да никто и не разглядывал её с каким-то особенным интересом. Разве что мама, но и она не замечала торжествующего взгляда, лёгкой улыбки, кокетливого покачивания головой. Делайте и говорите что угодно, а я – останусь при своём. Удивительно сладким оказалось это чувство, мышь едва не растаяла в таком количестве сахара. Всё испортил наблюдательный Джон – притащил Копипасту за руку к «Девушке в берете», и та ахала за двоих. Вскоре в еженедельнике вышла статья о выставке, украшенная фотографией Копипасты на фоне «Вечера встречи». Прекрасный снимок, сказала Вера, хотя саму её в то время жгла совсем другая мысль – насколько живучая, настолько же и опасная.

Стенина решила украсть «Девушку в берете».

Глава пятнадцатая

Рыжий Серёжа молчал и как-то странно, на Верин взгляд, крутил руль – движения были суетливыми, как у кролика. Она уже двадцать раз пожалела, что согласилась с ним поехать – кто знает, чему он сейчас улыбается?

– Музыку? – спросил Серёжа. Вера отказалась. Неизвестно, какую в этой машине слушают музыку.

– Я люблю джаз, – признался рыжий, свернув на Луначарского. Площадь Обороны светилась красно-бело-синими огнями – изображала Елисейские Поля.

– Вера, вы не будете возражать, если мы на секунду заскочим ко мне домой, – сказал вдруг Серёжа. Всё в этом предложении было бы в порядке, если бы не отсутствие вопросительной интонации. Серёжа не спрашивал, а утверждал. – Я должен повидать кота, он уже сутки один.

«Милость к падшим, жалость к меньшим», – подумала Вера. Если бы Серёжа не стал ей вдруг так неприятен – за каких-то двадцать минут совместной дороги! – она могла бы даже обрадоваться: заинтересовала мужчину, врача, одинокого – иначе кот не тосковал бы сутки кряду. Но Вера не радовалась, а, если честно, тряслась от ярости.

– Я поймаю машину, – сказала Стенина. Когда она злилась, голос её становился звонким, как у пионервожатой на утреннем построении. – Не переживайте, вы мне и так очень помогли.

– Да это секунда! – Серёжа остановил машину рядом с длинным серым домом, близким родственником незабвенной девятиэтажки с улицы Серафимы Дерябиной. – Вот, я вам покажу фотографию кота. Смотрите!

Он действительно достал бумажник – упитанный, невольно отметила Вера, – и предъявил снимок кота за пластиковым окошком. У Копипасты за таким же точно окошком хранился снимок мужа, тогда как Вере привычка носить любимых в кошельке всегда казалась безвкусной. Кот, правду сказать, вызывал сложные чувства. Он был складчатым, лысым и мерзким даже на картинке.

– Его зовут Песня, – сказал Серёжа. – На секунду, ладно?..

…Ограбить музей в девяностых было делом, конечно же, не секундным, но всё-таки значительно более простым и быстрым, чем, например, в наши дни. Тем более – провинциальный музей. Тем более – если грабитель работает «стульчаком» и знает про сигнализацию.

Сразу после отключения системы следовало позвонить в милицию – если звонка не случилось, стражи закона прибудут к месту предполагаемого происшествия через пять-десять минут. Вот в эти минуты и следовало уложиться Стениной – отключить сигнализацию, добежать до нужного места, вырезать картину из рамы и покинуть место преступления. Вера замеряла время по часам – получалось, что хватит с лихвой.

Она долго пыталась гнать эти мысли прочь. Представляла себя в тюрьме, а маму с Ларой – в очереди с передачками (Лара в пуховом платке, повязанном крест-накрест, а мама – в перчатках с отрезанными пальцами). Видела стайку пожилых коллег, собравшихся вокруг Евдокии Карловны хороводным кругом – как будто у неё день рождения и надо петь «каравай», а на самом деле – чтобы выслушать откровения свидетельницы, с которой «осу?жденная Стенина общалась теснее других». Вера могла вообразить, как шелестит газета «Вечерний Екатеринбург», где временами подрабатывала Копипаста – заметка на первой полосе будет называться «Как украсть себя». Вера, впрочем, надеялась, что при самом безнадёжном раскладе Вадим проявит великодушие и не станет подавать на неё в суд. Задача была – не сглупить и не оставить следов. Что же до моральной стороны вопроса, то её Вера целиком и полностью адресовала Вадиму. Картина принадлежала гражданке Стениной Вере Викторовне, 1971 г. р.? Да, ваша честь. Художник Ф. обещал сделать ей копию? Совершенно верно, ваша честь. Сделал? Даже не почесался, ваша честь. На табличке под «Девушкой в берете» аж на двух языках написано, что это собственность художника. Не свинство ли? Свинство, ваша честь.

План ограбления был простым, без затей. Накануне первого выходного – а Стенина отдыхала в понедельник и вторник – она, как обычно, сдала свои залы дежурному охраннику и искусствоведу, после чего, проверив сигнализацию и наличие предметов искусства, все разошлись по домам. Все, кроме Веры, – она дождалась, пока охранник Ванька – дебелый парень с выпуклыми глазами куклы – вернётся на свой пост и отхлебнёт домашнего компота из термоса. Компот ему каждый день варила заботливая мама, она же музейный кассир. Вера заранее позаботилась о том, чтобы обогатить вкус компота: раскрошила в ложке две таблетки снотворного, потом вспомнила фигуру охранника, прикинула вес и добавила ещё полтаблетки. Попробовала – почти не горчит. К полуночи, как утверждала болтливая кассирша, Ванька уже приканчивал компот, так что скоро она разорится на сухофруктах… Далее кассирша делилась рецептом пресловутого компотика, но эту часть Вера обычно пропускала.

Искусствовед – недавняя выпускница и давняя недоброжелательница всех «стульчаков» вместе и Веры Стениной в особенности – убежала ещё раньше шести. «Усидишь ли дома в восемнадцать лет», – думала Вера, глядя, как искусствовед в буквальном смысле слова бежала от работы, как от чумы.

Камер в музее тогда ещё не было, и когда Вера, наконец, дождалась полуночи – а дожидалась она её в туалете с книгой, – то решила, что в музее нет никого, за исключением спящего Ваньки. Мышь вела себя по-человечески, почти не напоминала о себе. Дома Вера наврала, что заночует у Копипасты, а Юльке сказала, что идёт на свидание.

В три минуты первого Стенина тихо открыла туалетную дверь и с облегчением вдохнула чистый воздух коридора. Запах в музейных туалетах был тогда не чета нынешнему – но если хочешь получить своё, будь готова к испытаниям не только душевным, но и чисто бытовым. Точнее, нечисто-бытовым.