Жребий викинга, стр. 8

— Такое забыть трудно.

— И все в точности запиши. Возможно, лишь очень далекие потомки смогут по-настоящему понять их.

— А главное, проверить на правдивость, — согласно кивнул Дамиан.

— Кто еще донесет до них слова провидцев земли Русской, кроме нас, монахов-летописцев? Не варяги же эти, — кивнул в сторону Эймунда.

— У потомков появятся свои собственные пророки и юродивые, а потому в пророчествах ваших нынешних безумцев они нуждаться не станут, — презрительно рассмеялся норманн, вежливо указывая девчушке на видневшийся на холме княжеский дворец. — Пойдемте отсюда, конунг Елисифь. Эти зрелища не для вас.

— Но ведь все то, о чем только что говорил этот юродивый, наверняка сбудется? — спросила княжна.

— Кто из нас, ныне живущих, способен убедиться в этом?! — иронически хмыкнул викинг.

— Но их предсказания будут занесены в летописи и когда-нибудь…

— Запомните, конунг Елисифь: все пророчества, вплоть до скончания дней земных, содержатся в мудрых норманнских сагах. В них вы все и прочтете. Потомки наши — тоже.

— Но разве в норманнских сагах может быть правдиво сказано о том, что происходило и что будет происходить на Руси? — усомнилась Елизавета.

— Может, конунг Елисифь, может! — заверил ее викинг, плохо скрывая при этом свое раздражение. — Там сказано обо всех землях, а значит, о Руси тоже.

Каждое слово Эймунд произносил с такой суровой тяжестью, словно поднимал на уровень груди, а затем бросал себе под ноги тяжелые камни. Причем с каждым камнем движения его становились все более медлительными и вялыми.

— Но так не должно быть.

— Почему не должно? — изумился воин.

— У русичей появятся свои собственные саги, такие же мудрые, как и норманнские.

— Почему же их не было до сих пор? — саркастически ухмыльнулся Эймунд.

— Разве их совсем нет?! Кое-какие все же есть. Их называют здесь сказаниями или былинами. Несколько таких сказаний мне уже читали.

— Но их очень мало, — отрубил Эймунд, — и никаких предсказаний в них не содержится.

— Значит, монахи уже сочиняют их.

— Разве что переписывают Библию да какие-то греческие книги. У русичей нет истинных творцов саг, есть только переписчики. Кто способен написать для них новые саги, если у них нет и никогда не было древних? Истории своей они не знают, в будущее тоже заглядывать не умеют, не научились.

— Но ведь у нас, у русичей, есть свои юродивые. Сами только что видели.

— Вы, норманнка, сказали: «У нас, у русичей»?! — изумился викинг.

— Разве мы не русичи? — обратилась Елизавета к монаху.

— Кто это вам сказал?! — возмутился Дамиан. — Кто бы из нас из каких бы земель ни прибыл сюда, теперь мы уже русичи.

— Ладно-ладно, — нервно развел руками Эймунд, не желая вступать с ним в полемику. — Не в этом дело: русичи, не русичи… Что способны увидеть их юродивые, конунг Елисифь?! Чего стоят все их предсказания? Каков от них прок? Всякому уважающему себя народу нужны не юродивые, а жрецы. Разве на Руси остался хотя бы один жрец?

— Жрецы были язычниками, поэтому всех их истребили. Не знаю, правильно ли поступили при этом киевские князья, — рассудительно усомнилась Елизавета.

Эймунд давно заметил, что, несмотря на свой пока что слишком юный возраст, средняя дочь великого князя Ярослава Владимировича Елизавета отличается недетской рассудительностью и сдержанностью. В отличие от своей старшей сестры Анастасии, [19] казавшейся норманну натурой замкнутой и мечтательной, которая мало интересовалась книжными премудростями и была занята исключительно подбором женихов.

— Жрецов уже нет. Зато есть такие начитанные и мудрые монахи и священники, как наш учитель Иларион, который также служит священником церкви Святых апостолов в Берестове, где находится летняя резиденция князя-отца. Правда, об этом вам лучше поговорить с Дамианом, которого считают самым начитанным среди монахов Киево-Печерского монастыря, или со знатоком Старого Завета монахом Никитой.

— Ленивы они, конунг Елисифь, ваши монахи, — сурово произнес викинг. — И воины, и монахи — в битвах и писаниях своих — одинаково ленивы.

Эймунд потому и не нравился Елизавете, что с ним невозможно было поговорить по душам, как, например, с Дамианом, который мог долго и ненавязчиво рассуждать вместе с ней о том, зачем человеку дана жизнь; что такое грех и что такое праведность. С Дамианом она познавала такие удивительные вещи, как связь между живыми людьми и духами предков или почему все живое на земле подчинено временам года — зиме, весне, лету?.. И в чем высший, Божественный смысл такого чередования?

«Не знаю, королевой какой страны ты станешь, великая княжна киевская, — говорил инок, — но в любой из них должны поражаться твоей книжной и житейской мудрости. А потому постигай ее, постигай…»

Викинг же, в отличие от Дамиана, не только не любил ни Руси, ни русичей, но и откровенно подтрунивал над обычаями этой страны и ее людей. А еще он обо всем судил так, словно не утверждал какую-то истину, а высекал ее мечом. Правда, Елизавета тоже умела и любила проявить характер, поэтому нередко упрямилась и даже пыталась спорить с викингом. Однако в такие минуты голос Эймунда становился резким и злым. Он без конца хватался за рукоять меча, словно в самом деле, намеревался выхватить его, а холодные синие глаза источали из-под нависающих рыжих бровей такой гнев, что, казалось, уже никакая сила не способна усмирить это затянутое в одеяние из толстой бычьей кожи чудовище.

— Мне почему-то кажется, что у нас на Руси…

— Вы не русинка, а норманнка, конунг-Елисифь, — жестко прервал ее варяг, вскидывая подбородок. Теперь они отошли достаточно далеко, чтобы монах мог слышать их разговор, а потому викинг решил не сдерживать свои эмоции. — Я для того и приставлен к вам, чтобы вы никогда не забывали, что вы — норманнка. Как и ваша мать, великая княгиня Ингигерда.

Но Елизавета и без телохранителя знала, что мать ее — норманнка, а отец — русич. И вообще, княжну интересовало сейчас не это. В нее опять вселился дух противоречия, и она пыталась докопаться до того, что не давало ей покоя.

— Неужели на Руси действительно не осталось ни одного жреца? Ни с Дамианом, ни с Ларионом мы до сих пор не говорили о том, почему нельзя завести в Киеве хотя бы одного жреца.

— Потому что Норвегия — страна жрецов, страна викингов и мореплавателей, а Русь — это страна юродивых, — пробубнил себе под нос Эймунд и на всякий случай как-то по-волчьи оглянулся, не слышит ли его кто-либо из воинов-русичей или княжеских слуг.

— Но так не может быть! — вновь возразила Елизавета.

— Слушай, что тебе говорят старшие, — в очередной раз рванул Эймунд рукоять меча. — В Норвегии юродивых всегда презирали, порой жалели, но никогда не боготворили и не почитали за мудрецов и пророков. Их даже в жертву богу Одину не приносили, чтобы не обидеть его, а просто убивали. Каждая страна имеет свое предназначение. Однако саги творят воины-мореплаватели, юродивые саг не творят.

— Значит, на Руси всегда будет происходить то, что напророчат норвежские юродивые? — все еще не могла девчушка понять, что пророки не обязательно должны быть юродивыми, которых и в самом деле столь умилительно почитают в Киеве и его окрестностях.

— Сказал уже, — иссякало терпение викинга, — что саги творят не юродивые. К юродивым у нас относятся лишь как к юродивым, а не как к пророкам. Потому что и сами саги творятся не для юродивых. Однако ты — норманнка, а потому должна знать, что здесь, на Руси, — Эймунд вновь оглянулся на оставшихся позади монахов и юродствующего Никония, не слышат ли, — всегда происходило только то, чего желали мы, норманны. И впредь тоже будет происходить только то, чего мы пожелаем. Не будь я первым викингом Норвегии.

8

Гаральд давно знал, какой твердостью характера обладает королева. Другое дело, что Олаф редко прислушивался к советам супруги, ее увлечение римской культурой высмеивал и принципиально не терпел какого-либо вмешательства Астризесс в государственные дела. А тут еще обстоятельства сложились так, что на престол Норвегии взошел датчанин, из-за которого муж ее превратился в короля-изгнанника.