Жребий викинга, стр. 52

То есть по существу общество брало Олафа под свое покровительство, причем происходило это во времена, когда ни для кого при дворе короля уже не было тайной, что датчанин Кнуд собирает силы для захвата норвежского трона.

Монах обхаживал Гуннара три дня, а на прощание сказал: «Постарайся убедить своего короля, что заполучить наше общество в облике своих союзников всегда почетно, а заполучить его в облике своих врагов гибельно». К сожалению, Олаф не прислушался к словам монаха, считая, что появление в Норвегии четырех монастырей приведет к тому, что страна окажется в руках кардинала ордена. И напрасно Гуннар пытался убедить его в опасности того, что, в случае отказа, эти монастыри появятся в Дании, причем вместе с тысячами воинов, нанятыми обществом.

«Пусть они построят свои монастыри-крепости, — был последний аргумент Гуннара в беседе с недальновидным, неуступчивым королем, — а придет время, мы этих монахов перебьем, получив в наследство мощные стены и надежные кельи».

«Пусть эти монахи расселяются на землях датчан и, словно черви, пожирают тело его королевства» — последовал ответ человека, обреченного на изгнание.

— Когда я заверял вас, досточтимый конунг, что численность норманнов может достигать тысячи, — избавил его от воспоминаний Визарий, — то был убежден, что вы едва ли наберете три сотни.

— Скольких же просили в империи на самом деле? — сурово поинтересовался конунг.

— Пять, — плутовато потупив взор, обронил посланник византийского императора.

— И что теперь делать? Отправлять сотню воинов назад, в Новгород? Предварительно предоставив им право поднять вас на остриях своих мечей?

— Стоит ли прибегать к таким способам улаживания дел, потакая нраву толпы? Я попытаюсь убедить стратега, то есть командующего войсками империи, чтобы он принял под свое начало всех, кто прибудет.

— Все так просто? — усомнился Гуннар и только теперь обратил внимание, что принц уже приблизился к ним, а значит, все слышит, оставаясь в трех шагах у него за спиной.

— С условием, что те, кто окажется в лишней сотне, сбросятся на покрытие моих затрат и моего унижения. Всего по две золотых монетки.

— Условились: четыре сотни сбросятся по монетке, только чтобы никто в Византии не смел упрекать принца Гаральда, — кивнул он в сторону наследника престола, — в том, что он не придерживается условий найма. И еще — эта сумма должна стать залогом того, что мы с вами навсегда останемся друзьями.

Впервые глаза Визария перестали метаться между весенними тучками и челнами и сосредоточили свой взгляд на Гуннаре. Принц его словно бы не интересовал. Впрочем, Гаральд и сам понял, что его присутствие мешает этим двум проходимцам вести торг, и медленно двинулся вдоль причала, придирчиво осматривая свою боевую флотилию.

— Вот видите, как быстро мы сумели понять друг друга. Причем, в отличие от короля Олафа, царство ему небесное, вы научились не только вести переговоры, но и договариваться.

— Ваше упоминание о короле Олафе и умении вести переговоры напомнило мне слова одного монаха из «Общества Иисуса».

— Могу поспорить на кружку вина, что вы имеете в виду преподобного отца Николаса, — не задумываясь, предположил посланник, заставив Гуннара поразиться его странной, но такой своевременной прозорливости.

— Вы знакомы с отцом Николасом?!

— Именно он настоятельно советовал связаться с вами и нанять вас как наставника будущего норвежского короля.

— Оказывается, вы тоже заинтересованы, чтобы к власти в Норвегии пришел Гаральд Гертрада?

— А кто еще заинтересован в этом?

— Ну, скажем, великий князь киевский Ярослав.

— Мы настоятельно советовали князю воспринять именно этого претендента на трон, — вежливо объяснил ему ромей Визарий.

— Разве на этот счет у него возникали какие-то сомнения? — искренне удивился Гуннар.

— Не могли не возникнуть, поскольку сразу же после разгрома войска норвежского короля Олафа к князю прибыли послы датского короля Кнуда. Причем дело не ограничилось традиционными подношениями. Датчанин, под короной которого оказались теперь все земли норвежских конунгов, обещал руссам всяческую поддержку в их вражде с поляками. Но мы не советовали князю сближаться с датчанином, полагаясь на возвращение на норвежский трон принца Гаральда. Который, — заговорщицки понизил голос ромей, — надеюсь, окажется сговорчивее своего сводного братца Олафа.

— Значит, вы принадлежите к тому же «Обществу Иисуса», что и Николас?

Визарий снисходительно осклабился и столь же многозначительно осмотрелся. Гуннар не так уж и много знал об этом человеке, но и того, что ему все же удалось узнать от монаха Илариона, впечатляло настолько, что заставляло посматривать на посланника империи с уважительным подозрением. Сын не слишком знатного понтийского грека, рожденный иудейкой, он всех вокруг заставлял почитать себя как чистокровного эллина, ведущего свой род чуть ли не от внебрачного сына спартанского царя Леонида.

Вряд ли кто-либо способен выяснить, каким образом этот авантюрист оказался при византийском дворе. Зато все знали, что он был участником всех мыслимых заговоров, путчей и переворотов, которыми в последнее время так «славился» Восточный Рим, но при этом не только не побывал на плахе, но и ни разу не предстал перед каким-либо судом. Представители каждой веры считали его своим искренним приверженцем, хотя, скорее всего, перед небесами он представал закоренелым безбожником. Но ведь только перед небесами…

Единственное, в чем сходились все сведущие, так это в том, что Визарий, несомненно, был одним из высоких «посвященных» тайного среди тайных «Общества Сиона», которое всегда оставалось невидимым, а потому вездесущим; которое вроде бы не обладало никакой реальной властью, а потому умудрялось диктовать свою волю или же «смиренно наставлять», как было принято выражаться в среде самих членов этого загадочного ордена, многих известных правителей. Вот только неясно было, во имя чего оно это делало и чью непререкаемую волю исполняло.

Поэтому теперь Гуннар не очень-то удивился, когда услышал из уст Визария:

— Точнее будет сказать, что мы прикрываемся членством в одном и том же богоугодном обществе.

— А на самом деле?

— И запомните, — решительно не расслышал его вопроса Визарий, — что после этой сделки в Константинополе у вас всегда будет человек, который в нужный момент сможет предупредить, а значит, уберечь. Да и замолвить за вас словцо тоже сможет.

— Если только?..

— Если только оно не приведет нас обоих к одной и той же виселице.

Галера «Принц Гаральд» обогнула южную косу и под большим красным парусом легко и быстро входила в затон Норманнов. Именно на этом судне, которое становилось теперь головным в эскадре викингов, должны были выходить в море принц Гаральд и конунг Гуннар. Оба они стояли на корме, у невысокой надстройки, в которой размещалась их общая каюта, и наблюдали за действиями экипажа из восьми опытных мореходов, уверенно управлявшихся не только с парусом, но и с веслами. Судно было крепким, мастерски сработанным и надежно защищенным специальными бортовыми щитами, способными выдерживать удары самых мощных стрел.

— Что ж, по крайней мере за этот корабль мы можем быть спокойны, — сказал Гаральд, которому нравилось здесь все — от резного носа, украшенного ликом златокудрой валькирии, до большого крепкого паруса и увешанной медвежьими шкурами каюты.

— За все остальные — тоже, — заверил его Гуннар. — Мы возьмем с собой нескольких корабельных мастеров, которые перед выходом в открытое море осмотрят все суда и основательно подремонтируют их.

— Завтра должен прибыть последний отряд новгородцев. Пусть наши мастера решат, можно ли на их судах выходить в море.

— Если они окажутся непригодными, у нас будет время, чтобы достроить последнее из заложенных нами судов.

— В любом случае нам следует взять одно запасное судно, в котором не было бы никого, кроме экипажа и десяти воинов охраны.