Начало, стр. 52

Нива почувствовала зло, приблизившись к погребу. Оно таилось в чернильной темноте за дверью. Зло, лишенное души. Но не холодное. Наоборот, горячее. Но все равно зло, высматривающее добычу. Ручка начала поворачиваться, когда Нива проскочила мимо двери к лестнице. А потом няня, шестидесятитрехлетняя женщина с больными коленями, не поднялась, а взлетела по ступеням. На одной из последних она споткнулась и оперлась рукой с крестом о стену, отбив штукатурку. Что-то преследовало ее. Она закричала по-креольски, выскочив на залитый солнцем первый этаж. Добежав до кухонного острова, Нива схватила сумку и при этом перевернула пакет – его содержимое вывалилось на пол. Однако она была слишком испугана, чтобы обернуться.

При виде матери, с криком выбегающей из дома, в цветастом платье до лодыжек и черных туфлях, Себастьяна выскочила из автомобиля.

– Нет! – крикнула Нива, взмахами руки загоняя ее обратно за руль.

Она бежала так, будто за ней кто-то гнался, но на самом деле никто ее не преследовал. Себастьяна, встревоженная столь странным поведением Нивы, села за руль:

– Мама, что случилось?

– Поехали! – крикнула Нива, ее большая грудь тяжело вздымалась, в глазах все еще стоял страх, она не отрывала взгляда от открытой боковой двери.

– Мама… – Себастьяна включила заднюю передачу. – Это же похищение. У них тут законы. Ты позвонила ее мужу? Ты сказала, что позвонишь ему.

Нива разжала пальцы и обнаружила, что ладонь в крови. Она так крепко сжимала крест, что поперечина врезалась в кожу. Нива разжала кулак, и крест упал на пол.

17-й полицейский участок, Восточная Пятьдесят первая улица, Манхэттен

В камере старый профессор сидел на самом краю скамьи, как можно дальше от храпящего, голого по пояс мужчины, который только что справил малую нужду, не пожелав беспокоить кого-либо вопросом о том, как добраться до унитаза в углу; не пожелал он также предварительно снять штаны.

– Сетрайкин… Сетаркян… Сетрайняк…

– Здесь, – отозвался профессор.

Он встал со скамьи и подошел к чтецу коррективного курса в форме полицейского офицера, стоявшему у открытой двери в камеру. Офицер выпустил его и запер дверь.

– Я свободен? – спросил Сетракян.

– Полагаю, что да. За вами приехал ваш сын.

– Мой…

Сетракян придержал язык и последовал за офицером в комнату для допросов. Полицейский открыл дверь и предложил ему войти.

Сетракяну потребовалось лишь несколько мгновений, пока за ним закрывалась дверь, чтобы узнать мужчину, который сидел по другую сторону стола. Это был доктор Эфраим Гудвезер из Центра по контролю и профилактике заболеваний.

Рядом с ним сидела женщина, которую он видел возле морга. Сетракян улыбнулся их уловке, хотя появление этих двоих его особо не удивило.

– Значит, началось, – кивнул он.

Темные мешки, свидетельства усталости и недосыпания, набрякли под глазами доктора Гудвезера. Он оглядел старика с головы до ног:

– Вы хотите выбраться отсюда, и я могу вас вытащить. Но слушаю ваши объяснения. Мне нужна информация.

– Я могу ответить на многие ваши вопросы. Но мы уже потеряли уйму времени. Нужно действовать немедленно, сию минуту, если хотим сдержать эту напасть.

– О том я и говорю. Что же это за напасть?

– Пассажиры с самолета. Мертвые ожили.

Эф не знал, что на это ответить. А если бы и знал, не сказал бы ни слова.

– Вам придется многое переосмыслить, доктор Гудвезер, – сказал Сетракян. – Я понимаю, вы думаете, что пойдете на риск, поверив слову незнакомого старика. Но если уж на то пошло, я рискую в тысячу раз больше, доверяясь вам. Мы сейчас говорим о спасении человечества… пусть я и сомневаюсь, что вы в это верите… или хотя бы понимаете, о чем я. Вы думаете, что вербуете меня в свою команду. На самом деле это я вербую вас.

Старый профессор

«Лавка древностей и ломбард Никербокера»

Эф прилепил к ветровому стеклу плакатик «Срочная доставка крови» и припарковался на Восточной Сто девятнадцатой улице, в зоне, где разрешалась только короткая остановка для доставки товаров в окрестные магазинчики, а потом последовал за Сетракяном и Норой к ломбарду, расположенному на соседней улице. Дверь закрывала решетка, окна – металлические жалюзи. Несмотря на табличку «ЗАКРЫТО», у двери отирался мужчина в облегающей куртке из черной шерстяной ткани и высокой вязаной шапке, какие носят растаманы, правда дредов у мужчины не было, вот шапка и обвисала, как схлопнувшееся суфле. Он переминался с ноги на ногу, держа в руках коробку из-под обуви.

Сетракян достал кольцо с ключами, начал отпирать замки на решетке. Со скрюченными пальцами эта задача требовала определенной сноровки.

– Сегодня ломбард не работает. – Он искоса глянул на коробку.

– Взгляните. – Мужчина достал из коробки льняную салфетку и развернул ее – там лежали девять или десять столовых приборов. – Хорошее серебро. Вы покупаете серебро, я знаю.

– Да, покупаю.

Сетракян, открыв замки на решетке, приставил высокую трость к своему плечу, отобрал один нож, прикинул его вес, провел пальцами по лезвию. Похлопав по карманам жилетки, повернулся к Эфу:

– Доктор, у вас есть десять долларов?

Чтобы побыстрее добраться до главного, Эф достал из кармана деньги, отделил десятку и протянул мужчине с коробкой.

Сетракян отдал ему и салфетку с приборами:

– Забирай. Серебро ненастоящее.

Мужчина с благодарностью взял все и попятился с коробкой под мышкой:

– Благослови вас Бог.

– Что ж, довольно скоро увидим. – И с этими словами Сетракян вошел в ломбард.

Эф проводил взглядом свои деньги, уходящие по улице, потом последовал за стариком.

– Свет на стене справа.

Сетракян вновь запер решетку.

Нора щелкнула всеми тремя выключателями сразу, осветив стеклянные выставочные шкафы, полки с товаром и прихожую, где они стояли. Магазин был маленький, словно вбитый в городской квартал ударом деревянного молотка. Первым делом в голову Эфа пришло слово «утиль». Горы и горы утиля. Старые стереосистемы, видеомагнитофоны и прочая устаревшая электроника. Стена музыкальных инструментов, включая банджо и пульты для электронных гитар из восьмидесятых годов. Культовые статуэтки и коллекционные тарелки. Несколько проигрывателей и маленькие микшерные пульты. Запертый стеклянный прилавок с дешевыми брошами и разной бижутерией. Одежда, главным образом зимние пальто с меховыми воротниками.

При виде всего этого барахла сердце у него упало. Он тратит драгоценное время на безумца?

– Послушайте, – обратился Эф к старику, – один наш коллега… мы думаем, он заражен.

Сетракян прошел мимо него, постукивая по полу большой тростью. Рукой в перчатке он поднял прилавок, закрепленный с одной стороны на петлях, пригласил Эфа и Нору пройти:

– Мы поднимемся наверх.

Лестница привела их к двери на втором этаже. Прислонив трость к стене, старик, прежде чем войти, прикоснулся к мезузе. Они очутились в старой квартире с низкими потолками и истертыми коврами. Мебель не сдвигали с места лет тридцать.

– Вы голодны? – спросил Сетракян. – Поищите тут, что-нибудь да найдете.

Он поднял крышку со стоявшего на столе замысловатого контейнера из-под пирожных и достал изнутри пачку бисквитов «Девил догз». Старик достал один, снял с него целлофановую упаковку:

– Нельзя истощать запасы энергии. Их нужно пополнять. Она вам понадобится.

Старик с бисквитом в руке ушел в спальню, чтобы переодеться. Эф оглядел маленькую кухню, потом посмотрел на Нору. Помещение пахло чистотой, несмотря на беспорядок. Нора взяла со стола, у которого стоял только один стул, рамку с черно-белой фотографией молодой женщины. Черные как смоль волосы, простое темное платье. Женщина позировала на громадной скале, выпиравшей из пустынного пляжа, симпатичное лицо озаряла победная улыбка. Эф вернулся в коридор, через который они прошли, посмотрел на старые зеркала, развешенные по стенам, десятки зеркал, самого разного размера. Потемневшие от времени, они едва отражали свет. Старые книги стопками лежали у стен, сужая коридор до узкой тропы.