Полустанок, стр. 13

Поэтому носить воду и колоть дрова мать мне категорически запрещала. Забравшись на чердак, я или читал книжки, или придумывал братишке сказки.

В первый день после возвращения из больницы меня навестил Кунюша.

— А Вовка-Костыль на значок сдал,— выпячивая губу и воровато поводя глазами, похвастался он.— Правду трекают, что тебя резали?

— Правда...

— Покажи шов, а?—взмолился Кунюша.— От тебя же ведь не убудет?

Пожав плечами, я задрал рубашку. Кунюша со знанием дела осмотрел розоватый шрам, посчитал, сколько было наложено скобок и швов, деловито осведомился:

— Финкой?

— Что финкой?— не понял я.

— Ну, резали финкой?

— Да нет, скальпелем.

— Орал?

— Не, меня усыпляли. Не успел до двадцати досчитать, как вроде с обрыва свалился.

Утром нарисовался Костыль — Вовка Рогузин. Был он торжественный, гордый. На его рубашке красовался -«Ворошиловский стрелок» — не маленький, что выдавался школьникам, а большой, величиной с орден.

— Ну что, будем еще играть в войну?— напрямик спросил он.— Я еще два пулемета сделал. Могу оба тебе отдать,— и одернул рубашку, чтобы значок был на виду.

— Какая уж тут игра — теперь вон война идет с настоящими пулеметами и броневиками,— тоном Ивана Андреевича ответил я. И неприязненно спросил:

— Значит, все-таки утаил от ребят стрелковый кружок? Эх ты!

— Да нет, что ты, я говорил Генке со Славкой, так они ведь в городе чуть не месяц болтались.

— А разве других ребят не было? Одному со значком пофорсить захотелось, да? Эх ты, хрясь расфасонистый!

Вовка плюнул и сердито показал кулак:

— А это видел? Скажи спасибо, что ты с операции. Ну, ладно, покажи шов, а то мне бежать надо.

Не успел он закрыть калитку, как заявился в своей неизменной форме Мишка Артамонов. Посмотрев на часы, он категорически потребовал:

— Дай глянуть, тебя, правда, располосовали?

— Да я тебе фотокарточка, что ли?— возмутился я.— Ну располосовали, а тебе-то что?

— А то, что если тебя не полосовали, я Кунюше деньги должен отдать. Он со всеми на твой живот спорит.

— И за сколько же он сторговал шрам?— оторопел я.

— С кем как: с Вовкой на рублевку поспорил, а со мной на полтину.

Посмотрев на шов, Мишка-Который час разочарованно протянул:

— Я думал, весь живот посекли, а тут только в одном месте. Вот когда мне аппендицит вырезали, чуть ли не все кишки отмотали. Аппендицит у меня был метров пятнадцать.

И безо всякого перехода добавил:

— Мне нарком ящик петард выслал. Как узнал, что я останавливал поезд спичками, так и велел послать.

— Интересно, как же можно спичками остановить поезд?

— Известное дело как,— солидно пояснил Артамонов.— Увидел я лопнувший рельс, а петард с собой не было. По правилам их надо обязательно положить на рельсы. Когда они бабахнут под колесами, машинист услышит и остановит поезд. Ну, я взял три коробки спичек и положил заместо петард. Так и предотвратил крушение. Пятьсот человек спас!

— А говорят, что поезд был грузовой,— засомневался я.— Какие же в нем люди?

— Грузовой был в другой раз,— отвел глаза Артамонов.— Я вот этой зимой еще два лопнувших рельса найду, меня в Москву повезут.

После Артамонова приходил Федька Мирошников, Захлебыш. В окно было видно, как на перроне за линией выжидательно маячил Кунюша. Наконец мне надоела эта торговля, и я с братишкой подался на речку. Мы взяли подаренную Цыреном Цыреновичем медвежью шкуру и постелили ее в кустах.

— Ой, мухи, мухи!— закричал вдруг Шурка и бросился бежать домой.

Я ухватил его за рубашку и успокоил:

— Да перестань ты бояться мух, это не осы, а пауты. Вот, смотри.

Я поймал одного, оборвал ему крылья и бросил в речку.

— И не кусается, ничего. Наоборот, его сейчас рыбы слопают.

Шурка успокоился и стал перебирать свои разноцветные ярлыки.

— Ты посиди тут, а я искупаюсь,— наказал я ему.

И, раздевшись, нырнул в воду. Когда вынырнул, Шурки уже не было.

— Вот ненормальный, наверно, опять мух испугался.

Развалившись на шкуре, я подставил спину под горячее солнце и закрыл глаза.

— Ну вот, а ты, дурачок, боялся, что Васька твой утонул,— раздался вдруг распевный голос Савелича.— Вот он, живой и исключительно невредимый.

Бежит твой брательник в магазин, орет, ну я его и перехватил дорогой, незаконной чтобы паники не подымал,— присел Савелич рядом, с интересом разглядывая черно-коричневый, с проседью, мех.— Сначала, говорит, у него руки оторвались, а потом голова, а потом ноги. Голова всплыла, а все остальное нет.

Савелич погладил лапы, пощупал когти и спросил:

— Знатной величины медведна, дорого заплатили?

— Да нет, это отцу подарили. Цыренов, может быть, знаете его?

— Как же, слыхал, исключительно законный охотник.— И, подумав, вкрадчиво попросил:

— Ты поговори с матерью, может быть, продадите? Она теперь вам вроде бы ни к чему, а деньги были бы не лишними — времена-то вон какие трудные наступают.

— Не знаю, вряд ли продаст, дареная,— как можно равнодушнее сказал я.

— Так в этом то и вся соль; вам она даром досталась, а тут вдруг законные деньги... Ну, ладно, я пойду, делов исключительно много. Этот казенный мерин все жилы из меня повытянул — то сбрую надо ему чинить, то телегу. Одного сена надо вагон,— заморыш, а жрет, как бегемот. А тут еще здоровье неважное — ревматизм, то-се.

Савелич кряхтя поднялся и, уходя, напомнил:

— Так ты все-таки поговори с матерью. А ежели кто приценяться начнет, скажи, что уже есть покупатель. Законно?

ПОЛИВНАЯ ПЛАНТАЦИЯ

Здесь, возле речки, и разыскал меня Славка Лапин.

— У вас тут вон какая мокрень, а у нас на горе все позасохло,— грустно сообщил он, поправляя очки.— Картошку будто кипятком обварило, никакие удобрения не помогли.

Слушай, у вас огород все равно пустой, давай посеем лекарственные травы. У нас дед не разрешает, говорит - вдруг картошка еще оклемается.

Лекарственные травы! Это о них тогда в больнице говорил врач. Я охотно согласился.

— Давай, только уже, наверное, сеять поздно: скоро заморозки начнутся.

— А может, им заморозки и нипочем. Посеем немного для пробы, а остальное оставим на будущий год.

Пригревшись на солнышке и поглаживая длинный шелковистый мех, я уже представлял себе наш огород, заросший лекарственными растениями, как вдруг вспомнил, что живот у меня зашит, тяжести поднимать нельзя, а ведь огород-то поливать надо. Но когда я сказал об этом Славке, он меня успокоил:

— Я уже все продумал: проведем в огород водопровод! Видел, сколько около водокачки труб валяется? По просим у Кунюшиного отца, он не откажет. А после разберем и унесем их на место.

— Как же ты его через линию поведешь, ведь под рельсы трубы не разрешат просунуть.

— Причем тут рельсы, не от водокачки проведем, а от речки. Тут всего метров сто, не больше.

Я снова засомневался.

— Тут насос нужен, кто тебе его даст?

Славка терпеливо объяснял'

— Чудак, мы без всякого насоса обойдемся. Возле речки поставим козлы, а на них бочку. Внизу бочки продолбим дыру и вставим трубу. Будем черпать воду ведрами в бочку. И она сама побежит в огород.

Я не унимался:

— А ты свинчивать трубы умеешь? Там же всякие инструменты нужны, гайки.

Но у Славки на все был готов ответ:

— Не обязательно их свинчивать. Можно стыки забинтовать, а потом промазать варом или глиной. Засохнет глина, зубами потом не отдерешь!

Степан Васильевич Голощапов, заведующий водокачкой, разрешил нам взять старые трубы с возвратом. Славка и Генка перетащили их в наш огород, а потом вытянули в одну линию от огорода до речки.

Дед Кузнецов, увидев наши приготовления, неодобрительно хмыкнул в бороду. «Ну, кино. Ишобы вы водокачку во дворе взгромоздили!» Зато Савелич наблюдал за строительством с большим интересом.