Периферийные устройства, стр. 2

– Грязная, – хрипло произнес Недертон, на миг вообразив таких уборщиков для души, и снова уронил голову на подушку.

Эмблема Рейни замигала стробоскопически, настойчиво.

Недертон осторожно сел. Встать было бы свыше его сил.

– Да?

Мигание прекратилось.

– Небольшая проблема, – сказала Рейни.

Он зажмурился, но так осталась только эмблема. Уж лучше с открытыми глазами.

– И это твоя звездатая проблема, Уилф.

Недертон скривился, не ожидая, что гримаса отзовется в голове такой болью:

– Давно ты заделалась ханжой?

– Ты – пиарщик. Она – знаменитость. Это зоофилия.

В глаза словно насыпали песку, к тому же они не помещались в глазницах.

– Они, наверное, уже близко к пятну, – произнес он, рефлекторно стараясь показать, что бодр и владеет ситуацией, а не мучится диким и совершенно неожиданным похмельем.

– Они уже над пятном. И твой звездец с ними.

– Что она учудила?

– Один из ее стилистов по совместительству – татуировщик.

– Она же этого не сделала?

– Сделала.

– У нас была совершенно четкая устная договоренность.

– Придумай выход. Прямо сейчас. Все человечество смотрит. По крайней мере та часть человечества, которую мы убедили смотреть. Люди гадают: удастся ли Даэдре Уэст заключить мир с мусорщиками? Стоит ли поддержать проект? Нам нужен положительный ответ на оба вопроса.

– Двух предыдущих послов они съели, – сказал Недертон. – Галлюцинируя синхронно с дебрями кода, в убеждении, что их гости – шаманские звериные духи. Я трое суток кряду ее натаскивал. Месяц назад в «Коннахте». Три антрополога, два эксперта по неопримитивизму. Никаких татуировок. Нулевый, абсолютно чистый эпидермис. И тут здрасте.

– Отговори ее, Уилф.

Он проверил, сможет ли встать. Получилось. Прошел в туалет, голый, пописал как можно громче.

– От чего отговорить?

– Она намерена спуститься на параплане без…

– Так и запланировано.

– Без ничего. Если не считать ее новеньких тату.

– Шутишь?

– Какие уж тут шутки…

– На случай если ты не заметила, красота, в их понимании, ассоциируется с доброкачественными кожными новообразованиями, избыточными сосками и тому подобным. Традиционные татуировки однозначно сигналят имиджем гегемона. Как явиться на аудиенцию к папе римскому с генитальным пирсингом напоказ. Даже хуже. Какие они из себя?

– Постчеловеческая гнусь, по твоим же словам.

– Да нет, татуировки!

– Что-то с круговым течением. Абстрактные.

– Посягательство на культурное достояние. Класс. Хуже не придумаешь. На лице? На шее?

– По счастью, нет. Если ты уговоришь ее надеть комбинезон, который мы сейчас печатаем в мобиле, проект еще удастся спасти.

Недертон взглянул на потолок. Вообразил, как крыша разверзается и он сам уплывает вверх. Неведомо куда.

– И еще наши саудовские спонсоры, – продолжала Рейни. – Видимые татуировки они бы пережили, хоть и с трудом. Женскую наготу – нет.

– Они могут воспринять это как приглашение к сексу, – сказал Недертон. Сам он именно так и воспринял.

– Саудовцы?

– Мусорщики.

– Или как ее готовность стать их обедом, – заметила Рейни. – Последним в любом случае. Она – конфетка со стрихнином. Любого, кто хотя бы чмокнет ее в щечку, хватит анафилактический шок. Там еще что-то с ногтями, но мне толком не объяснили.

Он обмотался вокруг пояса белым махровым полотенцем. Подумал, не выпить ли воды из графина на мраморном столе, но его замутило от одной мысли.

Возникла незнакомая эмблема.

– Лоренцо, – сказала Рейни, – подключаю к тебе Уилфа Недертона, в Лондоне.

И тут Недертон чуть не блеванул от входящей картинки: яркий просоленный свет Мусорного пятна, ощущение полета.

3. Шугать жучков

Флинн отзвонилась Шайлен, сумев не упомянуть Бертона. Шайлен какое-то время встречалась с ним в старших классах, но всерьез положила на него глаз, когда он вернулся с войны, весь такой ветеран Первой гаптической разведки, с морпеховским торсом и следами татуировок. Флинн считала, что Шайлен, как это называют в психологических шоу, романтизирует патологию. Впрочем, не то чтобы здесь было особенно из кого выбирать.

По поводу Бертона они с Шайлен сходились только в одном: обеих тревожило, что он цапается с «От Луки 4: 5». Луканутых не любили все, но Бертон воспринимал их как личную занозу в заднице. Флинн подозревала, что для него это просто повод, и все равно беспокоилась. Они возникли как церковь или в церкви: против голубых, против абортов и противозачаточных средств. Устраивали акции протеста на военных похоронах, из-за чего Бертон и взъелся. Остальные просто считали луканутых больными на всю голову мудозвонами, а те видели в таком отношении к себе знак своей богоугодности. Для Бертона они были способом выпустить пар.

Сейчас Флинн наклонилась, ища под столом черный нейлоновый чехол для томагавка. Бертон говорил, это не томагавк, а топорик, но, как ни называй, Флинн хотела убедиться, что брат не взял его в Дэвисвилл. Она приподняла чехол – тяжелый, значит все в порядке. Заглядывать внутрь не было никакой надобности, однако Флинн все-таки расстегнула молнию. Чехол был шире всего вверху, где помещался боек – по форме как широкое долото, только с изгибом, а вместо обуха – клюв, уменьшенное подобие лезвия, но с изгибом в другую сторону. И лезвие, и клюв толщиной в мизинец, но заточены так, что не заметишь, как порежешься. Рукоятка чуть выгнута назад и вымочена в каком-то специальном составе, так что дерево стало еще более прочным и упругим. У всех в Первой гаптической разведке были такие томагавки, их делал один кузнец в Теннесси. Осторожно, чтобы не порезать пальцы, Флинн застегнула чехол и положила на место.

Она провела телефоном сквозь дисплей и вызвала хомовскую карту округа. Бляшка Шайлен была в фабе «Форева», один из сегментов эмоколечка лиловел тревогой. Как обычно, никто ничем особым не занимался. Мэдисон и Дженис гамали в «Су-27», олдскульный авиатренажер, служивший Мэдисону главным источником заработка. У обоих колечки были бурые, что означало «настроение говенное», впрочем они и не заморачивались его менять. Выходило, что сегодня из ее знакомых работают четверо, считая саму Флинн.

Она согнула телик, придав ему свой любимый игровой угол, вбила «Гаптраз» в окошко логина, ввела длиннющий пароль и щелкнула «ВОЙТИ». Ничего не произошло. И вдруг – будто вспышка фотоаппарата в старом кино – весь дисплей залило светом, серебристым, как шрамы от гаптики. Флинн заморгала.

В следующий миг она уже шла вверх с пусковой платформы на крыше фургона. Как в лифте. Панель управления пока не появилась. Обо всем этом Бертон предупредил, а вот о чем он не сказал, так это о голосах: со всех сторон звучали настойчивые шепотки, словно целое облако невидимых фей – полицейских диспетчеров.

Нижний обзор показывал уменьшающийся прямоугольник фургона. Верхний – бесконечное здание, обрыв высотой с целый мир.

4. Нечто, столь нерушимо приобретенное

Лоренцо, оператор Рейни, профессионально твердым и неторопливым взглядом отыскал Даэдру в окне, выходящем на верхнюю носовую палубу мобиля.

Недертон ни за что бы не сознался Рейни, да и вообще никому, что жалеет о романе с Даэдрой, злится на чужой, брутально-примитивный образ, который она ему навязала.

Сейчас он (а вернее, Лоренцо) смотрел на Даэдру через окно. На ней были солнцезащитные очки и кожаная летная куртка, больше ничего. Недертон против воли отметил подновленный с их прошлой встречи ирокез на ее лобке. Татуировки, как он догадывался, стилизованно изображали течения, за счет которых возникло Северо-Тихоокеанское мусорное пятно. Свежие и блестящие, под какой-то мазью на основе силикона. Идеально подобранной, чтобы их подчеркнуть.

Часть окна уехала вбок. Лоренцо шагнул вперед. «У меня на связи Уилф Недертон», – прозвучал в ушах его голос. Эмблема Лоренцо сменилась эмблемой Даэдры.