Кружево, стр. 17
Двинул он плечами, поднатужился, — порвать бы путы. Раз, два взял — не берет. Из конопли веревка, хитрым узлом завязана.
— Ой, наживешь-таки себе худа, Флегонт! — предупредил Андрей Кондратьич. — Сполна за меня ответишь, коли жив не останусь!
Замемекала козлиная образина, прицелилась, было, прямо в грудь рогами ударить, но ведь известно: козел хоть и любит в чужом огороде капусту глодать, все же оглядывается.
Вот и надумал Флегонт скрыть следы за собой. Как раз рядом с еланкой между берез мураши городище построили. Переволок он Андрея Кондратьича туда, поверх мурашиного городища положил.
И убежал.
Чует Андрей Кондратьич, мураши к нему под рубаху поползли. Ну, думает, до утра не дождаться, красной зорьки не повидать.
Поворочался еще на боку, попытался встать и задел головой что-то мягкое, как варежка. Замельтешили на березах светлячки, колокольчики полевые на елани зазвенели, огнецветы заполыхали.
Посмотрел Андрей Кондратьич ближе — вовсе это не варежка, больше похоже на ремезово гнездышко или на пестерюшку с крышечкой. Только пестерюшка не простая, не из лыка, не из краснотала плетеная, а из конского волоса выткана и на ветку привешена.
Открылась на пестерюшке крышечка, а там вроде спаленка, пухом выложена, и сидит на том пуху девчушка, сладко спросонья позевывает.
— Это ты, — спрашивает, — дядя Андрей, меня потревожил?
— А ненароком я, — отвечает Андрей Кондратьич, — в темноте-то незнатко, а тут меня мураши шибко кусают. Хотел веревки порвать.
— Кыш, вы, мураши! — прикрикнула девчушка из пестерюшки. — Соберитесь-ко все вместе, зубами путы перегрызите, а ты, дядя Андрей, уж сделай милость, поправь им городище, где придавил.
Размял руки-ноги Андрей Кондратьич, пособил муравьишкам и рассказал, как и почему тут оказался.
Девчушка из пестерюшки-то по серебряной лесенке спустилась, встала на пенек, фонарик подняла.
— Ладно, дядя Андрей, ты поутру свое дело продолжай, а уж я сама с Флегонтом управлюсь. От него здесь житья не стало. Ягодка-клубника для людей растет, травы-то медовые для пчел цветут, а он все подряд косит на сено скоту. Не то погляди, сколь тут в лесу пеньков! Это он же белые березы на дрова перевел, а дрова продал и деньги в кошель припрятал. От нужды, что ли?
— Небось, ты грозишься только? — полюбопытствовал Андрей Кондратьич. — Он, поди-ко, даже ухом не поведет. Мала ты шибко...
— А ты про Василису-травяницу слыхал?
И вместо девчушки на пеньке вдруг старуха оказалась, та, что как-то в деревне была и квасу у Флегонта просила.
— За. любое добро я добром же плачу, а за зло — наказанием. Чего Флегонт заслужил, то и получит. Вот завтра утром подойдет к своему двору, а двор не узнает. Станет потом из деревни в деревню ходить и свой двор искать.
— Ты, конечно, можешь поступать, как хочешь, — молвил Андрей Кондратьич, — а нам он, Флегонт-то, теперичь не страшен. Мы сами хозяева стали. Вот бы только поскорее перемер земли кончить.
— Ишь ты! — подивилась Василиса-травяница. — А я тут у себя в спаленке всю-то зиму проспала, слыхом ничего не слыхала, какие у вас перемены. Ну, коли так, ждите нынче большого урожая. Уж я постараюсь. И травы вам выращу, и хлеба подыму.
— За то спасибо, — отбил ей поклон Андрей Кондратьич. — Мужики и бабы тоже нынче в охотку робить-то будут. Во всю силу. Твой труд зазря в поле не пропадет.
— А меряешь-то ты землю чем?
— Да из палок печатную сажень изготовил, — три аршина и три вершка.
— Этак долго ходить будешь. Не управишься к сроку. Может, и тебе я чем-нибудь помогу...
Подвела она Андрея Кондратьича к старой осине, которая поодаль от еланки стояла, и по корью палочкой постучала.
— Вот у нее, у осины-то, под корнями сажень-самоходка лежит. Ежели сумеешь достать, то с нею все поля в один день перемеряешь. А там, где ты с ней пройдешь, не останется на пашнях ни суглинков, ни беликов, ни орешников, только чернозем богатимый.
Примерился Андрей Кондратьич: велика осина, могуча, развесиста, корни кряжистые.
— Ладно, завтра поутру принесу сюда лопату и топор, откопаю сажень-самоходку.
— Утром-то нельзя, — сказала Василиса-травяница. — Надо сажень-самоходку взять, пока осина спит.
— Э, да чего это я, без лопаты поди-ко не справлюсь! — рассердился сам на себя Андрей Кондратьич. — Есть ли на свете такое, чего бы я осилить не мог. Ну-ко!..
Обхватил осину обеими руками, рванул, сколь было мочи, и наклонил ее в сторону. Затрещали корни, а из под них белый камень обнажился. И тут, на камне, сажень-самоходка. Взял ее Андрей Кондратьич, повертел в руках, — как перышко легкая, а из чего сделана — не понять.
Тем временем Василиса-травяница опять девчушкой обернулась и в пестерюшке укрылась.
Снова в лесу стало темно, глухо. Поглядел Андрей Кондратьич, а костер-то у него уже совсем потух, и сквозь верхушки лесин заря начала пробиваться. Он уж было подумал: уснул-де, наверно, крепко, и приснился ему такой чудный сон. Но, однако, обрывки веревок валяются, а вот и сажень-самоходка, как перышко легкая
Вскоре развиднелось, талые воды с угорка зажурчали. Налетел с полуденной стороны теплый ветер-ярило, от вешны посыльный.
Мало времени погодя вернулись с ночевки мужики и Андрею Кондратьичу рассказали, что Флегонт по деревне бегает, никак своего двора не может найти, что учитель приехал всех мужиков грамоте обучать, а от ревкома вышло решение: до начала сева везде на протоках мосты поставить, и чтобы Андрей Кондратьич поскорее с перемером земли управился, потому как надо бревна заготовлять да школу и избу-читальню строить.
— И с тобой чего-то сделалось, дядя Андрей, — сказала ему Татьяна Череда.
— Вроде ничего.
— Нет, помолодел ты, кажись, на много годов.
— Жить добро стало, не скушно. Себя по пустякам тратить не надо. Вот еще вечор лишь думы да мечтания были. А сегодня уж и вправду так.
Потом взял он сажень-самоходку, приставил ее к ноге, крикнул мужикам:
— Айдате, пошли! Новой саженью для новой жизни землю отмеривать!
СНЕЖНЫЙ КОЛОС
Наклонись-ко пониже, возьми щепотку земли на ладонь. Какая она теплая, чуешь? Теперь ухом к земле приложись: звенят где-то бубенцы, спелая пшеница колосками шелестит, издалека песня нескончаемо льется, ручьи журчат, тихий голос шепчет, будто мать ребенка в зыбке баюкает. Ласковая у нас земля! Поработаешь в поле, умаешься, кажется, больше силушки нет, ни рукой, ни ногой двинуть не можешь, а приляжешь на поляну, отдохнешь, и снова впору хоть горы ворочать. Всю усталь земля на себя берет. Да и богатая же она! Ну-ко, выйди эвон туда, за околицу деревни, вокруг оглянись и вдаль посмотри. Великие хлеба растут на полях, дивные цветы цветут на еланях, березовые рощи шумят, сосновые боры полны птичьего пенья, сладких запахов чебреца, медуницы, донника, дикого хмеля. Там, за рощами, в одной стороне Теча-река, в другой — Синара, а меж ними озеро Маян и еще много всяких мелких озерков и проточин.
Изредка залетает в наши края птица Орлан. Проплывет высоко в небе, голос подаст: «Кии-кии-кии!» Покружится над лесами, а потом взмоет еще выше, до облаков, и скроется в стороне каменных гор. Там она, должно быть, гнездует, в озерах промышляет, а сюда появляется на побывку.
Было когда-то время, жил на реке мельник. Выросли у него два сына. Одного звали Степанком, второго Филяном. И ни в чем-то они не были схожи друг с другом, словно от разных матерей и отцов. Степан — парень удалой, чернобровый, востроглазый, до всякого дела охочий, а Филян день-деньской, бывало, под навесом сидит, на белый свет хмурится, ни отцу, ни брату ни в чем не поможет, даже молотком гвоздя не забьет. Ведьма-зависть по его следам так и ходила неотступно. Взвалит Степанко к себе на плечо мешок с зерном — Филян его силе завидует. Пойдет Степанко ставни на плотине открывать, чтобы воду к мельничным колесам пустить, — Филян от злости места себе не находит. Начнет Степанко топором бревна тесать для новой избы, столярничать, в кузне железо ковать, так Филяну будто кость поперек горла поставит. Добро бы, только одной завистью обходился. А то ведь озорничал. Да все по ночам. Днем-то пялит завидущие глаза, а чуть стемнеет, отправляется чужой труд рушить. То на мельнице в жернова песочку подсыплет, то изгородь, которую Степанко городил, поломает, то весь его столярный инструмент в пруд побросает. И в огород к соседям залезет, огурцы потопчет, ботву порвет, навоз раскидает.