Невеста каторжника, или Тайны Бастилии, стр. 23
— И это воспоминание до сих пор поддерживает в вас чувство любви к этой девушке? — снова вставила Жанетта.
— С тех пор прошло двадцать четыре года, маркиза, — продолжал король. — И когда я оглядываюсь на это прошлое, то всегда удивляюсь, как быстро промчалось время. Однако каким образом мы с вами дошли до этих печальных воспоминаний?
— Они меня живо интересуют, ваше величество.
— Да, потому что речь идет хоть и о несчастной, но все?таки любви.
— О любви, никогда не умирающей, не исчезающей даже под бременем времени. И, откровенно говоря, я очень и очень завидую этой девушке.
— Ах, маркиза, давайте лучше жить настоящим… Сегодня вечером я вместе с министрами приду к вам пить чай. Все мы убедились, что нет хозяйки более любезной, остроумной и очаровательной, чем вы, маркиза, — сказал Людовик, поднимаясь с софы. — До свидания, моя дорогая.
Уходя, король склонился перед Жанеттой и почтительно поцеловал ее хорошенькую ручку. Выражение торжества мелькнуло у нее на лице, а в оживленных глазах блеснуло сознание полного удовлетворения. Она чувствовала, что сегодняшний визит короля и их разговор положили начало исполнению ее заветнейшей мечты. С сегодняшнего дня она вступала в давно намеченную роль при дворе. Гордо выпрямившись, она подумала, глядя вслед ушедшему Людовику:
«Ты лишь раз в жизни любил настоящей, искренней любовью и, что бы ты ни говорил, ты любишь эту женщину до сих пор… Но кто же она?.. Я должна это узнать и непременно узнаю. Тебе сказали, что она умерла, а сын ее исчез… Но мне кажется, что так тебе сказали лишь для того, чтобы навеки разлучить с ней и успокоить тебя. Но внутренний голос говорит мне, что живы и она и твой сын… А вдруг ты найдешь ее, снова увидишь, и старая любовь проснется и вытеснит из твоего сердца всех, кто занимает в нем хотя бы второстепенное место?..»
— Нет, этому не бывать! — громко произнесла маркиза, и на лице ее появилось выражение непреклонной решимости.
«Во всяком случае, я должна узнать ее имя, — сказала она себе. — Я должна узнать, жива ли она. О, я выманю у тебя ее имя! Или всеми силами постараюсь выведать у придворных, которые уже и теперь преклоняются предо мной. Знайте же, господа герцоги, графы, министры и советники короля, что я буду властвовать над вами… Я хочу обладать вами, ваше величество, безраздельно. И все, кто попытается встать на моей дороге, должны или уступить — или бесследно исчезнуть».
XIV. СМЕРТЬ ГРЕКА
Абу Коронос, назначив своим наследником Марселя и завещав ему святое дело мести, совершенно успокоился. Он наконец освободился от угнетавшей его тайны. Никогда еще в течение последних томительных лет, проведенных в мрачной Бастилии, не дышалось ему так легко и свободно.
Он проспал несколько часов кряду, и лишь тяжелый кашель да старческое удушье прерывали его сон.
Когда на другой день тюремщик вошел в его камеру со своим обычным утренним обходом, то застал Абу Короноса все еще лежащим на соломе, хотя обычно старик к этому времени успевал уже убрать камеру и привести себя в порядок.
Такое отступление от правил у арестанта, с которым тюремщик свыкся, заставило его более внимательно вглядеться в изможденное лицо заключенного.
— Вы не заболели? — участливо спросил Короноса тю¬ремщик.
— Мне не хуже, чем всегда, друг мой, — слабо покачав головой, ответил грек немощным голосом. — Наоборот, сегодня мне как будто легче дышать.
— Но на вид вы очень плохи, и мне придется доложить об этом начальству.
— Поступайте так, как велит вам ваш служебный долг, но дайте мне спокойно умереть. В течение долгих лет вы дважды в день посещали меня, но за все это время мы не обменялись с вами более чем двумя–тремя словами. Сегодня вы стали разговорчивее, и для меня это верный признак, что конец мой близок. Вы это ясно видите и потому стали общительней. Не вздумайте только приводить ко мне доктора. Смерть — самый лучший врач для меня. Я прошу лишь об одном — дайте мне спокойно умереть. Если же вы хотите сделать одолжение умирающему, то принесите мне распятие и поставьте у моей постели. Я стану молиться, и вид распятого Христа облегчит мне переход в вечную жизнь.
Тюремщик охотно исполнил последнее желание умирающего, принес железное распятие и поставил его у постели больного. Затем он отправился к коменданту и доложил ему, что номер шестой вряд ли доживет до следующего дня.
— Номер шестой? Ах да! Это же старый грек! — вспомнил генерал Миренон и подумал об инструкции, полученной от герцога Бофора. — И что? Он ни в чем не признался перед смертью?
— Никак нет, господин комендант.
— Ага! Позови?ка сюда священника.
Тюремщик пошел исполнять приказание генерала, и некоторое время спустя в кабинет коменданта явился священник, духовник Бастилии.
— Отец Климент! — обратился к нему генерал. — Мне только что доложили, что один из заключенных, старый грек, скоро переселится к праотцам…
— Да, Абу Коронос болен, и серьезно болен, уже очень давно, — ответил духовник.
— И до сих пор он не исповедовался…
— Исповедоваться?то он исповедовался, но не проронил ни слова о своем золоте. Лишь только я заведу речь на эту тему, как старик начинает сердиться и с языка его срываются ужасные проклятья в адрес герцога Бофора.
— Быть может, теперь, чувствуя приближение смерти, он станет покладистей? Во всяком случае, отец Климент, на вас лежит тяжелая обязанность во что бы то ни стало добиться чистосердечного признания от умирающего преступника… — внушительно сказал генерал Миренон. — Завтра я буду иметь случай говорить с герцогом Бофором на придворном ужине в Версале и, конечно, очень хотел бы порадовать его известием, что упрямый грек наконец?то проговорился.
— Разумеется, господин комендант, я приложу все силы, чтобы исполнить ваше желание, — ответил духовник. — Арестант должен указать место, где спрятаны сокровища?
— Только и всего. Но надо суметь добиться этого признания.
— К сожалению, я не питаю надежды на успех.
— В таком случае пойдемте вместе, — решительно сказал генерал и в сопровождении духовника большими шагами вышел из кабинета.
В прихожей они застали тюремщика, ожидавшего приказаний коменданта. Генерал велел ему проводить их в номер шестой.
Абу Коронос по–прежнему неподвижно лежал на своей убогой постели. Когда к нему в камеру вошли комендант, духовник и тюремщик, он устремил на них большие, но будто погасшие глаза.
Генерал Миренон воочию убедился, что тюремщик не солгал и вряд ли арестанту удастся дотянуть до утра.
Отец Климент вплотную подошел к постели заключенного, опустился на колени, благословил Абу Короноса и произнес краткую молитву.
Потом к постели умирающего подошел Миренон.
— Заключенный, — сказал он, — приготовились ли вы доверить нам ваше признание?
Абу Коронос в ответ медленно покачал своей белой головой.
— Не трудитесь напрасно, господин комендант, — послышался его слабый голос. — Вы только зря потратите время на этот допрос. Я ведь прекрасно понимаю, что вы приходите ко мне по поручению герцога Бофора, которого я проклинаю и ненавижу всеми силами души. Не забывайте, кроме того, господин комендант, что интересующие вас богатства принадлежат только мне. Моими они и останутся. Герцог никогда не получит их.
— Не наше это дело — разбираться, кому принадлежат скрытые вами сокровища, — ответил генерал Миренон.
Грек, в лихорадочном волнении приподнялся на своей постели, простер к небу исхудалую, костлявую руку и с жаром выкрикнул:
— Клянусь блаженством загробной жизни, что они принадлежат мне и только мне одному!
— Ваш смертный час близок, — увещевал разгневанного старца комендант. — Проникнитесь же смирением и всепрощением, откройте нам вашу тайну…
— Нет! Нет! И нет! Никогда и ни за что! — твердо и решительно ответил Абу Коронос. — Лучше и не пытайтесь упрашивать меня. Я же сказал, что это совершенно напрасный труд. И ты, благочестивый отец, не уговаривай меня. Я могу лишь проклинать герцога Бофора и никогда и ничего не сделаю ему в угоду. Если ты пришел только затем, чтобы вырвать у меня признание, то лучше уходи. Без тебя мне в мой смертный час будет легче обрести небесный покой и благодать.