Невеста каторжника, или Тайны Бастилии, стр. 201
Король обеспокоенно проговорил:
— Я по твоему лицу вижу, что это письмо тебя сильно расстроило. Что случилось?
— Моя мать призывает меня к себе, — коротко пояснил Марсель. — Она хочет проститься со мной.
В глазах короля мелькнул испуг. Он повторил:
— Проститься? Значит, можно ожидать самого ужасного?
— Судя по этому письму — да, ваше величество.
— Завтра на рассвете я тоже поеду в Париж и провожу тебя до дворца Роган, — проговорил король.
Марсель предпочел бы отправиться немедленно, но воля короля была высказана и оставалось только покориться.
И вот, едва утренние лучи окрасили край неба, камердинер разбудил Марселя‚ — прибыл посыльный от короля. Он сообщил, что его величество уже готов в дорогу.
Не прошло и получаса, как роскошный экипаж, в котором удобно расположились король с маркизом, уже катил по Парижской дороге.
Исполняя приказ короля, кучер то и дело нахлестывал лошадей, и без того летевших во весь опор. Карета неслась со скоростью ветра, но Марселю все равно казалось, что едут они слишком медленно.
Людовик, сорвавший в своей бурной жизни не один цветок, пожертвовавший своим страстям не одну человеческую судьбу, сейчас был глубоко огорчен, понимая, что конец Серафи близок. Откинувшись на подушки сиденья, он вспоминал, прикрыв глаза, прекрасную пору своей молодости, юную Серафи, полюбившую его самоотверженно и страстно, трепетно и бескорыстно. Она любила просто Людовика, а не принца…
Наконец они, миновав парижскую заставу, с шумом подкатили ко дворцу Роган.
— Король приехал с визитом к маркизу, — пронеслось в толпе сбежавшихся ко дворцу зевак. Никто, конечно, не мог и предположить цели, которая привела сюда короля.
Состояние Серафи за прошедшую ночь заметно ухудшилось. Придворные лекари недвусмысленно пожимали плечами и озабоченно морщили лбы, — медицина была бессильна. Силы быстро покидали измученное тело. Было почти очевидно, что больной остается жить не больше нескольких часов.
Время от времени Серафи приоткрывала глаза и слабым голосом спрашивала, не приехал ли Марсель. Нетерпение ее возрастало с каждой минутой. А ночь казалась бесконечной.
Адриенна изо всех сил пыталась успокоить охваченную тревогой госпожу, и когда ей это удавалось хоть на несколько минут, облегченно вздыхала.
Наконец наступило утро. И когда первые лучи солнца пробились в окно спальни, силы и мужество, казалось, возвратились к больной. Она даже пожелала встать. Адриенна попыталась было отговорить ее, но вынуждена была отступить и помочь ей одеться.
И тут раздался стук колес по брусчатой мостовой за окном. Стук затих у главного подъезда.
Всплеснув исхудавшими руками, Серафи воскликнула с радостной уверенностью:
— Это приехал мой сын!
Адриенна выглянула в окно и облегченно подтвердила:
— Да, это Марсель! — И, приглядевшись, испуганно добавила: — Но он не один…
— Король? — спросила Серафи.
— Да, госпожа Каванак, — подтвердила Адриенна, продолжая пристально глядеть в окно. — С Марселем приехал его величество король.
Серафи осталась стоять, сложив руки на груди.
Послышались шаги, приближавшиеся к двери, и вот она распахнулась. Марсель остановился, пропуская короля. Серафи хотела было шагнуть навстречу, но силы оставили ее, и она медленно опустилась в кресло. Это была потрясающая минута.
Адриенна отвернулась, чтобы скрыть хлынувшие слезы. Марсель тоже украдкой вытер глаза.
Король быстрыми шагами подошел к поникшей, словно сломанный цветок, женщине и протянул ей обе руки. Чрезвычайно взволнованный, он в первое мгновение никак не мог найти слов.
— Моя дорогая Серафи! — наконец с нежностью проговорил он. — Вы обязательно выздоровеете! Вы не покинете нас!
— Благодарю вас, ваше величество, что вы нашли время навестить меня, — прошептала она в ответ. — Пора борьбы и горя уже пережита, и душа просит покоя… Но я счастлива в эти последние минуты, зная, что мой сын при вашей особе, ваше величество…
— Я очень люблю нашего сына, — ласково улыбаясь, проговорил король. — Он благородный и мужественный человек, сумевший преодолеть все препятствия и достигший нынешнего, значительного, положения в обществе собственными силами. Он достоин любви и уважения!
— Искренне благодарю вас, ваше величество, за эти прекрасные слова, — растроганно сказала Серафи, устремив на короля взгляд, полный благодарности и затаенной нежности.
Король же, печально нахмурив брови, проговорил голосом, в котором звучало искреннее раскаяние:
— Я причинил вам много горя, Серафи, сам того не ведая. И теперь мне остается только сожалеть об этом…
Людовик сделал знак Марселю, и тот опустился на колени у постели матери. Она, собрав последние силы, возложила руки ему на голову, призывая на него небесное благословение.
— Простите! — прошептала она. — Вспоминайте обо мне… с любовью… Наступит срок, и мы снова встретимся… Там…
Таковы были последние слова этой великой мученицы, бедной Серафи Каванак. Неземной свет окрасил ее бледные черты. Пора страданий и мук миновала. Серафи обрела вечный покой.
Глубокое, торжественное молчание воцарилось в комнате, словно в храме. Король беззвучно молился, подняв глаза к небу. Адриенна и Марсель стояли на коленях у постели. Наконец, пересилив себя, Адриенна поднялась и, поклонившись королю, сообщила ему последнюю волю покойной.
— Это снова подтверждает нам всем, как она дорожила воспоминаниями о прошлом, — с горечью и радостью одновременно проговорил король. — Она хочет упокоиться близ Сорбонского дворца, там, где прошла ее молодость, где она баюкала тебя, Марсель. Я поручаю тебе перевезти тело в Сорбон и немедленно прикажу возвести над местом ее последнего пристанища ажурный купол. И обязательно буду присутствовать на погребении.
Король подошел к ложу, простился с Серафи последним долгим взглядом и, постояв минуту со склоненной головой, вышел из комнаты.
Приехав в Версаль, Людовик заперся у себя в покоях и несколько дней оставался в одиночестве, не принимая никакого участия в придворных делах и заботах.
Между тем во дворце Сорбон уже все было подготовлено для последнего прощания. На стенах и башнях развевались траурные флаги, ворота были обиты черным сукном, дорога усыпана цветами.
И вот наступил тот скорбный час, когда саркофаг с телом Серафи был доставлен во дворец и после панихиды в присутствии короля, парижского архиепископа и многочисленной свиты короля был опущен в склеп.
XXXI. КАРА НЕБЕСНАЯ
Когда Бофор, убежденный, что у него не осталось никакой надежды отвратить постигшую его немилость короля, быстро направлялся к выходу из версальских садов, он встретил неожиданно попавшегося ему навстречу королевского камергера маркиза д'Ормессона — единственного из всех прежних сторонников, оставшегося верным ему.
— Я уезжаю из Версаля, маркиз, — мрачно проговорил Бофор. — Между мною и королем произошла серьезная сцена, и некоторое время я не буду являться ко двору.
Д'Ормессон подобострастно поклонился, заверив:
— Если я каким?либо образом должен доказать вашей светлости свою преданность, то я готов!
Бофор кивнул, угрюмо бросив:
— Посмотрим. То, что случилось, не может продолжаться долго. Я так просто не сдамся!
Камергер снова поклонился, с готовностью подтвердив:
— Вы во всем можете полагаться на меня, ваша светлость!
— Я принимаю ваше обещание, маркиз, — ответил Бофор. — И вы не пожалеете, что сохранили мне преданность… А сейчас ступайте во дворец. Посторонним незачем видеть нас вместе и знать о нашем разговоре. Если вы мне понадобитесь, я дам знать.
Камергер поклонился герцогу и последовал его совету, а Бофор, больше нигде не задерживаясь, отправился в свои версальские апартаменты, чтобы спокойно и обстоятельно обдумать, как повести дело дальше.
К утру бессонной ночи решение созрело. Последние слова разговора короля с Марселем, подслушанного в аллее, послужили отправной точкой при составлении плана, который вызвал на лице Бофора сатанинскую ухмылку злобного удовлетворения.