Анна и французский поцелуй (ЛП), стр. 26

Сент-Клер останавливается в дверном проёме, оценивает ситуацию и уходит. Мы бросаемся за ним и находим его у школьных дверей во внутренний двор.

— Я не хочу говорить об этом, — произносит он спиной к нам.

— Тогда мы не будем говорить об этом, — отвечает Джош. — Давай где-нибудь поедим.

— Блинчики? — предлагает Мер. Это любимое блюдо Сент-Клера.

— Отличная идея, — поддерживает её Рашми.

— Я умираю с голода, — откликается Джош. — Пошли.

Мы идём, надеясь, что Сент-Клер последует за нами. Он идёт, и мы все стараемся не выдохнуть от облегчения. Мер и Рашми устремляются вперёд, в то время как Джош отступает к Сент-Клеру. Джош болтает о пустяках — о новой ручке, которую он купил для художественного класса, о рэперской песне про потные попки, что продолжает крутить сосед — и это помогает. По крайней мере, Сент-Клер показывает минимальные признаки жизни. Он бормочет что-то в ответ.

Я разрываюсь между группами. Знаю, что вся такая паинька, но как бы я не беспокоилась по поводу Сент-Клера, меня также волнует прогул. Я не хочу проблем. Оглядываюсь на США, и Джош стреляет в меня взглядом, который говорит: «Школа закроет глаза».

Надеюсь, он прав.

Наша любимая блинная в минуте ходьбы, и мой страх прогулять школу исчезает, как только я вижу, как продавец разливает тесто на сковородку. Я заказываю как обычно, тыкая пальцем на картину с банановым блинчиком с «Нутеллой» и говорю «пожалуйста». Мужчина льёт тёплый шоколад с лесным орехом по тонкому блинчику, заворачивает в него банан и посыпает ещё больше «Нутеллы» на верхушку. Как заключительный штрих, он добавляет совочек ванильного мороженого. Настоящая ваниль, с чёрными пятнашками.

Я начинаю стонать от удовольствия, сделав первый укус. Тёплый, клейкий, шоколадный и прекрасный.

— У тебя «Нутелла» на подбородке, — говорит Рашми, указывая вилкой.

— М-м-м, — отвечаю я.

— Хороший вид, — замечает Джош. — Как небольшая эспаньолка.

Опускаю палец в шоколад и подрисовываю усы.

— Лучше?

— Возможно, если только ты строишь из себя Гитлера, — говорит Рашми.

К моему удивлению Сент-Клер фыркает. Я поощрена. Повторно опускаю палец и добавляю на одну сторону завиток.

— Неправильно делаешь, — говорит Джош. — Наклонись.

Он прикладывает палец к краю моего соуса, аккуратно рисует вторую половинку твёрдой рукой художника и затем исправляет мою часть. Я смотрю на отражение в окне ресторана и разглядываю себя с большими вьющимися усами. Ребята смеются и хлопают, а Мер делает фотку.

Мужчины в изящно повязанных шарфиках за соседним столиком смотрят на нас с отвращением, и я делаю вид, что кручу кончики моих нутелловских усов. Ребята хвалят меня, и наконец — наконец! — Сент-Клер дарит мне самую крошечную из малюсеньких улыбок.

Замечательное зрелище.

Вытираю шоколад с лица и улыбаюсь в ответ. Сент-Клер качает головой. Остальные начинают обсуждать странные виды растительности на лице — у Рашми есть дядя, который когда-то сбрил все волосы кроме тех, что росли по краю лица, — и Сент-Клер наклоняется поговорить со мной. Его лицо близко к моему, глаза пусты. Голос скрипит.

— О том вечере…

— Забудь об этом, ничего страшного, — говорю я. — Я всё очистила.

— Что очистила?

Упс.

— Ничего.

— Я что-то сломал?

Он выглядит смущённым.

— Нет! Ты ничего не сломал. Ты просто, как бы, знаешь...

Я имитирую звук.

Сент-Клер качает головой и стонет.

— Прости, Анна. Я знаю, в какой чистоте ты содержишь свою комнату.

Смущённо отвожу взгляд.

— Всё нормально. Правда.

— Я хотя бы дополз до раковины? Или душа?

— Она была на полу. И моих ногах. Совсем немного! — добавляю я, видя испуганное выражение на его лице.

— Меня вырвало на твои ноги?

— Всё нормально! Я сделала бы тоже самое, если бы оказалась в твоей ситуации.

Слова вырываются, прежде чем я успеваю прикусить язык. Я так старалась не упоминать об этом. На его лице отражается боль, но он переходит к другой теме с той же мукой.

— Я... — Сент-Клер смотрит на остальных, проверяя, что они всё ещё отвлечены разговором о волосах на лице. Они отвлечены. Он подвигает стул ещё ближе и понижает голос: — Я говорил тебе что-нибудь особенное? Тем вечером?

М-м-м.

— Странное?

— Просто... Я едва помню, что находился в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о... чём-то.

Моё сердце бьётся учащенней, дышать тяжело. Он помнит. Вроде как. Что это означает? Что я должна сказать? Как бы меня ни волновал ответ, я не готова к этому разговору. Мне нужно больше времени.

— О чём?

Ему неуютно.

— Я говорил что-нибудь странное о... нашей дружбе?

Вот оно.

— Или моей девушке?

Вот оно. Я окидываю его долгим взглядом. Тёмные круги под глазами. Немытые волосы. Понурые плечи. Он так несчастлив, так не похож на себя. Я не преумножу его страдания, как бы ужасно мне не хотелось знать правду. Я не могу спросить. Даже если я ему нравлюсь, он не в состоянии начать новые отношения. Или согласиться на разрыв со старыми. А если я ему не нравлюсь, то, вероятно, я потеряю его дружбу. Всё так странно.

Прямо сейчас Сент-Клер нуждается в дружбе.

Я сохраняю лицо безучастным, но искренним.

— Нет. Мы говорили о твоей маме. И всё.

Это правильный ответ. У Сент-Клера словно камень с души упал. 

Глава 17

В кондитерской толстые доски из скрипучей древесины и люстры, усыпанные звенящими рядами тёмно-жёлтых кристалликов. Они сияют, как капельки мёда. Женщины за прилавком кладут необычные пирожные в коричнево-белые полосатые коробки и перевязывают каждый пакет бирюзовой лентой и серебряным колокольчиком. Очередь немаленькая, но все терпеливо ждут, наслаждаются обстановкой.

Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Одно — в виде дерева из макарон [32], круглых печений с хрупкой корочкой, точно яичная скорлупа, с такой тающей, насыщенной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Другой — в виде композиции миниатюрных пирожных (гато), глазированных миндалём и спрессованных обсахаренными анютиными глазками.

Наш разговор возвращается к Сент-Клеру. Он — всё, о чём мы вообще говорим.

— Я просто боюсь, что его отчислят, — говорю я, приподнявшись на цыпочках. Пытаюсь рассмотреть витрину перед очередью, но мужчина в светлой полоске и неусидчивым щенком на руках загораживает обзор. В магазине несколько собак, что привычно для Парижа.

Мер качает головой. Её кудряшки пружинят, выглядывая из-под края вязаной шапочки. В отличие от Сент-Клера, её шапка глянцево-синяя и очень респектабельная.

Мне больше нравится Сент-Клеровская.

— Ничего с ним не сделают, — отвечает она. — Джоша ведь не отчислили, хотя он пропускает занятия намного дольше. Директор никогда не отчислит ученика, мать которого... ты знаешь.

Дела у неё не особо хороши. Рак шейки матки. Стадия 2Б. Запущенная.

Слова, которые я никогда бы не захотела услышать в отношении к любимому человеку: внешняя радиационная терапия, химиотерапия — стали теперь ежедневной частью жизни Сент-Клера. Сьюзен, его мать, начала лечение спустя неделю после Хэллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и возит её пять дней в неделю на радиационную терапию и один раз на химио.

Сент-Клер здесь.

Я хочу придушить его отца. Его родители живут отдельно много лет, но отец не позволил матери получить развод. И он содержит любовниц в Париже и в Лондоне, пока Сьюзен одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец навещает её, остаётся на пару ночей. Утверждает господство или как это обозвать, чтобы сохранить контроль. И затем снова уезжает.

И вот теперь он ухаживает за ней, в то время как Сент-Клер страдает на расстоянии в шесть тысяч миль. От всего происходящего мне так дурно, что я едва могу думать об этом. Очевидно, что Сент-Клер сам не свой последние несколько недель. Он забил на школу, и его оценки упали. Он больше не приходит завтракать в кафетерий, а каждый ужин проводит с Элли. Не считая занятий и обеда, где он сидит подле меня будто холодный камень, единственное время, когда я его вижу, — это утро, когда я бужу его в школу.