Ночь одиночества, стр. 7

Глава 3

Дождь. Черт побери этот нескончаемый дождь. Он превратил Манхэттен в город-призрак с размытыми, неясными контурами. Мелкий медленный дождь, капли которого незаметно накапливаются на полях вашей шляпы и затем вдруг каскадом сливаются перед вашим лицом. Мокрые и блестящие, словно облитые маслом, улицы привлекают любителей погулять под дождем и тех, кто чувствует себя уютней, когда небо плачет, и с удовольствием подставляет, снимая шляпу, свою голову под слезы дождя.

Я плотнее закутался в плащ, застегнув его на все кнопки, и поднял до самых ушей воротник. Хорошо, конечно, погулять, но не когда ты насквозь промок. Я медленно брел, давая обгонять меня людям, спешащим сейчас куда-то, чтобы затем где-то терять время в ожидании. Я направился на юг по Бродвею, останавливаясь у витрин закрытых магазинов, не вполне сознавая, куда ведут меня ноги. Я пересек Тридцать четвертую улицу, все еще придерживаясь южного направления, затем прошел двадцатые улицы. На углу одной из них задержался выпить кофе и съесть булочку, затем продолжил свой путь, пока не дошел до площади.

Так вот куда привели меня ноги! Юнион-сквер. Человек, судя по всему, вполне способный быть владельцем зеленой карточки, и парень с изможденным лицом о чем-то отчаянно спорили, окруженные небольшими группами людей. Все внимательно слушали их. Интересно, о чем это таком важном они говорят, что заставляет людей слушать их под дождем?

Я поспешил подойти поближе. Все шумно переговаривались между собой, но голос стоящего в центре был громче всех остальных.

Недалеко прохаживался полицейский, покручивая в руках резиновую дубинку. Всякий раз, проходя мимо толпы, он машинально сжимал дубинку, с надеждой посматривая в сторону собравшихся. Когда он проходил мимо меня, я услышал несколько его нелестных замечаний.

Прямо на меня шли парень, выглядевший как девушка, и девушка, здорово смахивающая на парня; они прошли мимо и присоединились к одной из групп. Девчонка сразу включилась в разговор, а парень удовлетворенно улыбался всякий раз, когда она отпускала свои реплики, как будто они были такими уж дельными.

Таких групп было десять, а может, пятнадцать. Если бы не дождь, их могло быть и больше. Толковали, похоже, о разном. Иногда один или несколько человек переходили от группы к группе.

Но все они имели что-то общее. Нечто подобное можно увидеть на скотобойне. В центре каждой группы есть свой козел-провокатор, который ведет все стадо под топор. Отведя одно стадо, он возвращается и ведет следующее. И стаду нужен такой козел. Эти люди были в потрепанных бесформенных одеждах, с тяжелым запахом , дерьма, которое они выпрашивали и получали. Их отличал недовольный и трусливый вид, как у шакалов, словно бы говорящий: ты убей, а мы ограбим, это нас устраивает. Хотя среди них не все были такими. Тут и там в толпе попадались прилично одетые люди. Я заметил молодую девушку в дорогом норковом манто и парня в залатанном костюме, стоящих бок о бок. Заинтересовавшись, я подошел к ним и стал слушать. Вновь подходившие вставали позади меня, и вскоре я оказался среди толпы и вынужден был стоять и слушать. Я узнал, почему те, кто выиграл войну, примитивные идиоты, почему те, кто приемлет внешнюю политику нашей страны, — фашисты, почему те, кто не отдает свою душу и деньги на просвещение масс, — предатели народа. Слушающие согласно кивали. Я готов был отвернуть башку этому парню и уже было собрался пробраться вперед, когда один из стоящих за мной закричал:

— Почему тогда ты не уберешься к черту из этой страны, если ты так ее не любишь? — Говоривший был солдатом.

— Поддай ему, парень! — Но моя реплика утонула в ответном шуме толпы и неистовом крике выступающего.

Солдат в ответ тоже закричал и стал проталкиваться вперед, но двое парней в армейских куртках загородили ему дорогу.

Прекрасно, прекрасно, это как раз то, чего я хотел. Солдат старался оттолкнуть тех двоих, но один из них ударил его локтем. Я уже наметил отличный удар кулаком в ухо этому парню, когда в дело вмешался полицейский. Это был профессионал. Не поднимая высоко дубинку, он почти незаметно и без особого напряжения ударил парня в нужное место так, что у парня перехватило дыхание и он перегнулся пополам. Другой отступил в толпу, посылая проклятия.

— Тебе лучше уйти, солдат, — произнес полицейский.

— Я хочу разорвать этого ублюдка. Ты разве не слышал, что он говорил?

— Я слышу их каждый вечер, паренек, — ответил полицейский. — Они чокнутые. Лучше уходи, пусть себе говорят.

— Но не такие же вещи! Полицейский терпеливо улыбнулся:

— Они имеют право свободно говорить. Ты имеешь право их не слушать.

— Я не согласен. Нет у них прав говорить такие вещи. Этот болтун, наверное, слишком труслив, чтобы участвовать в войне, и слишком ленив, чтобы работать. Я должен проучить его.

— Ну-ну! — Полицейский вывел парня из толпы, и я услышал, как он сказал солдату:

— Это как раз то, чего они добиваются. Это сделает из них героев-мучеников, когда газеты раздуют эту историю. Мы знаем, как вести себя с ними, и они у нас под контролем, не волнуйся. Это здесь происходит каждый вечер, и я уже проучил нескольких дубинкой.

Я рассмеялся и повернулся к толпе. Один из парней в армейской куртке все еще ругался, с трудом дыша, другой стоял рядом, придерживая его. Я немного подвинулся таким образом, чтобы лучше разглядеть то, что заметил с самого начала.

У них под куртками было оружие. Пистолеты висели в петле под рукой.

Зеленые карточки, разглагольствующие подонки, толпа послушных, как овцы, людей, а теперь еще и оружие. Все это складывалось вместе, словно карты, выбрасываемые из колоды шулерской рукой. Игра становилась серьезной. Но зачем здесь оружие? Кто, черт возьми, в этой ободранной толпе стоит того, чтобы его нужно было убрать на людном месте, где тебя могут в любую минуту схватить за ношение оружия?

Я выбрался из толпы и прошел к скамейке. На другом ее конце сидел парень с закрытым газетой лицом и посапывал. Прошло минут пятнадцать, и сильный дождь разогнал почти всю толпу, кроме нескольких человек с плакатами против ядерного оружия. Неожиданно небо прояснилось. Парень на другом конце скамейки вдруг вскочил, сорвав газету со своего лица. Затем он несколько раз по-звериному втянул носом воздух, глубоко глотнул и, увидев меня, сорвался с места и поспешил прочь.

Я вынужден был еще посидеть на скамье минут пять, прежде чем встать, так как двое парней в армейских куртках дали этому парню возможность пройти метров тридцать, затем повернулись и последовали за ним. Телохранители. Для этого у них и было оружие.

Может, из-за дождя, может, из-за слов судьи, обрушившихся на меня, может, просто таковым я был, но вдруг у меня возникло сильное желание схватить этого типа в пальто, врезать ему как следует по зубам и посмотреть, на что способны его телохранители. Пусть бы они схватились за свое оружие, тогда я показал бы им, что может профессионал. Для них я был подонком — потому что воевал на войне, ничтожеством — потому что любил свою страну. Я был для них придурком — потому что не считал их вшивую породу высшей.

Этот полицейский с круглым ирландским лицом должен был бы бить их ножом в животы, а не тыкать толстым концом дубинки.

Я подождал, пока они скрылись за завесой дождя, и направился им вслед. Я висел у них на хвосте, когда они спустились в подземку и вышли из нее в Бруклине. Я шел за ними, когда они дошли до Кони-Айленд-авеню, был позади них, когда они свернули с авеню в переулок. И ни разу парни не обратили на меня внимания.

На перекрестке я перешел на противоположную сторону. Один из парней вошел в дверь, а другой остался стоять снаружи, подпирая плечом дверной проем и с беспечным видом вертя в руке брелок. Мне было интересно узнать, что представляют собой люди, собравшиеся править миром. И я решился: пересек улицу и направился прямо к парню. Он настороженно подобрался и подозрительно насупил брови, пытаясь вспомнить, где видел меня прежде. Он собрался было что-то сказать, но я сунул ему под нос зеленую карточку.