Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая, стр. 172

Она забыла, как дышать, — внезапно. Помолчав, краснея, она шепнула: "Пожалуйста, только один раз, и все, мне больше не надо…"

— Что "один раз"? — поинтересовался Иосиф, все еще обнимая ее, целуя стриженый затылок.

— Ну, — белые щеки заалели. Джо решительно продолжила: "Потому что вы потом уедете, и я вас больше никогда не увижу, — она мгновенно, горько, как ребенок, разрыдалась. Хватая ртом воздух, девушка жалостно сказала: "А если это будет, ну…я тогда буду вспоминать…"

Иосиф повернул ее к себе и взял заплаканное лицо в ладони. "Ну не дура ли? — спросил он, неизвестно у кого, и сам себе ответил: "Дура". "Не будет никакого "одного раза", — сказал Иосиф, целуя заплаканные, прозрачные глаза. "Я тебя привезу на Ганновер-сквер и попрошу у твоего отца — твоей руки".

— Вам нельзя, — Джо резко побледнела. "Вам нельзя креститься! А мне не стать еврейкой, никак! — девушка прикусила губу. Иосиф мягко сказал: "Это мы еще посмотрим. Так вот, — он прижал ее к себе, — как только мы поженимся, будет много раз. Каждый день будет, — он усмехнулся: "А вахтенным помощников не положено? Добровольных. А то — ты бы вела корабль, а я бы сидел тут, на юте и мешал бы тебе. Или за сигаркой бы сбегал, или кофе бы тебе принес".

Она закивала головой и взялась за его руку. "Никогда, никуда тебя не отпущу, — пообещал Иосиф. "Ты мне снилась все это время, моя Джо, — он положил ее голову себе на плечо. Джо, все еще всхлипывая, ответила: "Вы мне тоже".

— У меня имя есть, — он рассмеялся и стер слезы с ее лица рукавом своей рубашки. "Меня зовут Иосиф, и я очень люблю одну прекрасную, лучшую в мире упрямицу. Другой такой, как она, нет на всем свете, и это очень хорошо".

— Иосиф, — выдохнула Джо и поцеловала его, так, что он жалобно попросил: "Еще, пожалуйста!"

Над морем кружилась пара альбатросов. Джо, нежась в его руках, следя за курсом корабля, сказала: "Смотри. Обычно они так далеко к северу не залетают. Это к счастью — видеть их. Значит, у нас все будет хорошо".

— Никак иначе и не может быть, — он коснулся губами медвежьего клыка на теплой шее, и смешливо добавил: "Это, наверное, Ворон и донья Эстер, волнуются за нас".

— Все хорошо! — озорно крикнула Джо, помахав рукой птицам. Те встали на крыло, и, пронесшись над мачтами — полетели на юг.

— А теперь, — Иосиф взял ее руки в свои и положил на штурвал, — веди меня за собой, Черная Джо. Хоть на край земли. Или даже дальше.

— Пойдем рядом, — просто сказала Джо и прижалась головой к его груди. "Молния", в свете угасающего солнца, — быстро шла на север, к Англии.

Часть десятая

Лондон, лето 1778 года

Часы на церкви святого Эгидия медленно пробили семь утра. Он проснулся, и, сладко потянувшись, закинул руки за голову. Из окна каморки был виден беломраморный, в палладианском стиле шпиль. Мэтью подумал: "Надо же, в трущобах и такую красоту возвели. Хотя хозяин говорил, что трущобы тут позже появились". За окном, — он поморщился, — визгливо ругались два женских голоса. В углу кто-то запищал. Мэтью, не вставая с постели, кинул в крысу сапогом.

— Седельщик Майкл Смит, — он тщательно помылся в лохани. "Это я тут седельщик". Он оделся — в затрепанные, холщовые штаны и такую же куртку. Подняв с пола старую суму с инструментами, — он купил их по дешевке, в первый же день, как сошел с корабля в лондонском порту, — Мэтью спустился вниз.

— Доброе утро, мистер Тадман, — вежливо поздоровался он. Хозяин, подметавший пол, что-то пробурчал. Мэтью, открыв дверь, вдохнув запах нечистот на заднем дворе, чуть не поскользнулся в луже.

Дом — четырехэтажный, деревянный, уже на ладан дышащий, был со всех сторон обвешан сушащимся бельем. Дети, — в каких-то обносках, босые, — разбегались по кварталу — вниз, на Оксфорд-стрит — просить милостыню. Из сарая донеслось утробное рычание. Мэтью усмехнулся: "И медведя тут держат. Парень этот, что водит его, сказал — к осени на травлю продаст, как вырастет он. А пока — парень на скрипке играет, а медведь танцует".

Он помочился у стенки сарая и услышал сверху голос: "Эй, красавец!"

Голая по пояс девка высунулась из окна, дымя сигаркой. Она почесала белокурые, грязные волосы. Собрав их на затылке, обнажив покрытую синяками шею, она улыбнулась: "Сладкого с утра хочешь, милый? Недорого".

— Иди сюда, сучка! — раздался из ее каморки недовольный, мужской голос. Мэтью, пожав плечами, послав шлюхе воздушный поцелуй, — вышел со двора. Он миновал усеянную закрытыми сейчас деревянными балаганами Оксфорд — стрит. Вечером тут боксировали, травили медведей и хохотали над наскоро поставленными, грубыми комедиями. Мэтью стал спускаться к Ковент-Гардену.

Тут было чище. Лавочники уже подняли ставни, из пекарен пахло свежим хлебом. Зеленщики раскладывали товар — яблоки и груши лежали ароматными грудами, ананасы, подвешенные за зеленые хвостики, раскачивались под легким, теплым ветром, индийские манго, завернутые в папиросную бумагу, просвечивали сквозь нее желтыми боками.

Мэтью купил спелую, зимнюю французскую грушу. Торговец, принимая медь, вздохнул: "В июле, говорят, король Людовик нам войну объявит. Цены на товары с континента как взлетели, с Пасхи еще. И что воевать, сдались нам эти колонии на краю земли, пусть катятся ко всем чертям. У нас Индия есть, без них обойдемся. А вы как думаете, мистер? — он стал заворачивать грушу.

— Точно так же, — согласился Мэтью. Зеленщик добавил: "Вы рабочий человек, обстоятельный, сразу видно. Больше бы таких людей. А воров этих, — он махнул рукой куда-то на улицу, — вместе со шлюхами, — надо собрать и в новые колонии, на юге, отправить. Австралия — называются.

— Хорошего дня вам, мистер, — пожелал зеленщик. Мэтью поклонился: "И вам того же".

Он завернул за угол каменного, изящного дома — на парадном входе красовалась рукописная табличка: "Комнаты для джентльменов, завтрак включен. Мест нет". Оглядевшись, достав из кармана ключ, юноша быстро открыл дверь на черную лестницу.

Мэтью прислушался, — постояльцы еще спали, — и взбежал на третий этаж. Войдя к себе в комнату, он разбросал подушки, измяв постель. Открыв гардероб орехового дерева, юноша весело сказал: "Траурный сюртук для визита к папиным поверенным будет очень кстати. Потом в контору порта, а потом — навестим мистера Джона".

Он завязал черный, шелковый галстук и напудрил отросшие, заплетенные в косичку, золотые, как сено волосы. Прикасаясь к вискам серебряной пробкой от флакона с ароматической эссенцией, — запахло лавандой, — Мэтью хмыкнул: "И что я так беспокоюсь? Она, наверняка, сидит в поместье. Не потащится же она через океан с годовалым ребенком".

Потом он вспомнил зеленые, как лед, глаза, презрительно выставленный вперед острый подбородок и едва слышно выругался. "От этой сучки чего угодно ждать можно, — зло сказал он себе. "Ты молодец, правильно сделал, что ключ от черного хода у хозяина стащил. Тут я мистер Бенджамин-Вулф, а уедет из Лондона вовсе не он, а седельщик Майкл Смит. И мистеру Джону об этом знать незачем. Как там у нас такое на латыни называется? Alter ego".

Он в последний раз оглядел себя в зеркало, — невысокий, изящный юноша в безукоризненной одежде смотрел на него красивыми, ореховыми глазами. Насвистывая, Мэтью спустился вниз, в столовую, откуда уже тянуло кофе и жареным беконом.

На Треднидл-стрит было шумно, голосили мальчишки, торговавшие газетами, в толпе бродили продавцы лимонада и апельсинов, по мостовой ехали раззолоченные кареты. Мэтью, полюбовавшись зданием Банка Англии, позвонил у высокой, дубовой двери с бронзовой надписью: "Бромли и сыновья. Поверенные в делах".

— Присаживайтесь, пожалуйста, — Сэмуэль Бромли встал из-за огромного стола и указал Мэтью на обитое бархатом кресло. "Сейчас нам принесут кофе. Я получил ваше письмо, мистер Бенджамин-Вулф, большое, большое несчастье, — стряпчий покачал головой. "Вашему батюшке едва за пятьдесят было. Но, конечно, — дверь неслышно отворилась, и мальчик поставил на стол серебряный поднос с кофейником и чашками, — я буду рад, если и вы, мистер Бенджамин-Вулф, окажете нам честь тем, что поручите вести ваши дела".